Русские не сдаются: когда врагов в 40 раз больше
На 2013 год приходится 150-летие мятежа польской шляхты, выступившей, как говорят теперь в Варшаве, с целью «восстановить Речь Посполитую обоих народов». В Польше почетный патронат над празднованием события принял президент Б.Коморовский, торжественное открытие состоялось в начале года в президентском дворце в Варшаве. В различных мероприятиях - концертах, конференциях, вернисажах, тематических выставках, посещениях мест памяти и т.д. - на протяжении всего 2013 года принимают участие представители высших государственных органов Польши - председатели Сейма и Сената, представители Совета охраны памяти борьбы и мученичества, Министерства обороны, многочисленных обществ и организаций. Одна из первоочередных задач польской пропаганды на территориях западнее Смоленска – превращение 150-летия польского мятежа в символ польско-литовско-белорусского единения на антирусской и антироссийской основе. Делается это не безуспешно. Так, Сейм Литвы объявил 2013-й Годом восстания 1863 года против России, подчеркнув в официальном заявлении МИД, что «восстание связало воедино судьбы трёх народов – поляков, белорусов и литовцев и этим показало им направление развития…». Нынешняя официальная белорусская историография вместо термина «Польское восстание 1863–1864 гг.» вслед за западными соседями уже использует другой термин: «Восстание 1863–1864 гг. в Польше, Литве и Беларуси»...
Одну из главных ролей в польской пропаганде играет мифологизация «патриотической шляхетной жертвенности» участников мятежа. На фоне этих пропагандистских усилий напомним об одном (вычеркнутом после 1917 года из исторической памяти нашего народа) факте реального, а не выдуманного героизма и жертвенности.
* * *
150 лет назад, в середине августа 1863 года, отряд из 42 добровольцев (гродненские гусары, донские и линейные казаки) гнался за бандой из нескольких сотен польских мятежников, терроризировавшей местное население. Командовал отрядом 25-летний Александр Павлович Граббе – герой Кавказской войны, награжденный за храбрость в «делах с горцами» высшими орденами империи - св. Станислава 2-й и 3-й степени, св. Анны 3-й степени с мечами и бантом, св. Владимира 4-й степени, чином штаб-ротмистра и переводом в лейб-гвардии Гродненский гусарский полк, патронируемый лично императором и комплектовавшийся в основном уроженцами земель бывшей Речи Посполитой…
Бежавших во весь опор «инсургентов» во главе с паном Бентковским нагнали около деревни Сендзеёвице (Sedziejowice), где им удалось соединиться с другой бандой. Русский отряд оказался фактически на открытой местности – у пары сараев для хлеба, стоявших рядом с кладбищем в конце селения, лежащего в котловине, окруженной возвышенностями, засеянными пшеницей. Сражаться, используя сараи изнутри, было невозможно, ввиду отсутствия окон. Тем не менее, Граббе приказал оставить даже мысль об уходе или сдаче, решив «драться до последней капли крови». И до этого боя отряды, которыми командовал летом 1863 года молодой штаб-ротмистр гродненских гусар, гоняли и успешно били мятежные банды примерно 8-9-кратно превосходившие их числом. Однако на этот раз поляков оказалось очень много. Объединенные силы мятежников составили свыше 1200 кавалеристов и более 400 пехотинцев – всего до 2000 человек. Моментально осмелев, они окружили маленький отряд преследователей, пообещав «братьям-шляхтичам» жизнь за выдачу казаков и переход на их сторону. Те в ответ… атаковали более чем 40-кратно превосходившие силы противника.
В первых схватках русские использовали с фронта как прикрытие стены сараев. Однако толку от них было мало, поскольку с тыла их атаковали два эскадрона улан и густая цепь польской и прусской пехоты. Число раненых и убитых росло ежеминутно – 42 человека были плотно окружены и расстреливаемы неприятелем со всех сторон.
Поляки бросались в атаку несколько раз, каждый раз в уверенности, что победа уже в руках. Русским, испытывавшим недостаток боеприпасов, по словам участника, «приказано было не стрелять иначе как в упор. Атака всякий раз встречалась гробовым молчанием, и всякий раз поляки не выдерживали: в 20 шагах поворачивая коней, они получали несколько выстрелов вдогонку».
Командир русских, уже дважды раненый, категорически отклонял все предложения о сдаче, «спокойное, почти веселое выражение прекрасного лица не оставляло его ни на минуту». Бой у сараев длился несколько часов, после чего поляки «видя невозможность взять нас силою, зажгли соседние строения; огонь быстро распространился, и мы внезапно увидели себя посреди дыма и пламени. Жара сделалась невыносимою и принудила нас отойти на несколько шагов от сараев. Гибель уже казалась неизбежною: способных драться от сараев отошло не более 25 человек, некоторые были уже ранены; лошадей осталось только 4: остальные были убиты или вырвались из рук владельцев; мы стояли на открытом месте под самым страшным огнем, и нас окружили более 1000 человек кавалерии… Но не так-то легко было восторжествовать над этой горстью людей, решивших драться насмерть, и триумф поляков был еще не близок».
Отбивая непрерывные атаки противника, поредевший отряд храбрецов вышел, неся раненых, из пламени полыхавших строений на кладбище: «...пули осыпали нас: чтобы менее терпеть от них, наша кучка немного раздвинулась и медленно, шаг за шагом направилась к кладбищу. Видя это, два польских эскадрона бросились в карьер. Мы снова сомкнулись, залегли в дорожную канаву и ждали. Минута была торжественная! Последний акт борьбы, казалось уже наступил… но видно эта горсть людей имела вид слишком грозный: в 15-ти шагах эскадроны снова повернули назад, снова получили несколько выстрелов вдогонку, и мы беспрепятственно заняли кладбище».
«Только одни спартанцы могли так драться», - говорили впоследствии участники этого боя – поляки. Польская кавалерия и пехота непрерывно, волнами накатывала на горсточку храбрецов. «… Но и эти атаки, как предыдущие, остались без успеха… Мы со своей стороны только изредка могли отвечать на частые неприятельские выстрелы, потому что патронов у нас оставалось уже немного».
«Если бы каждый из врагов наших, - вспоминал впоследствии один из раненых казаков, - бросил на нас горсть земли, то они насыпали бы над нами могилу». Но атакующим было очень нелегко подойти к этому остатку израненных воинов, которые «еще дрались или, лучше сказать, почти не отвечая на выстрелы, но, сохраняя грозный вид, хладнокровно смотрели, как нас расстреливали. Другого слова употребить нельзя… Кругом нас умирали люди в страшных мучениях; раненые невыразимо страдали, истекая кровью, безо всякой помощи, мучимые жаждой, без капли воды среди самого знойного дня. И ни одного стона! Ни малейшего признака слабости!.. Да эти люди умели умирать, умирать молча, безропотно, глубоко трогательно…».
Все вокруг было усеяно телами погибших и умиравших от ран. «Но я должен сознаться, - вспоминает участник, - что в ту минуту я обратил гораздо больше внимания на 5 патронов, дававших возможность сделать 5 лишних выстрелов, чем на смерть храбреца-казака: смерть казалась для нас всех до того неизбежною, что поневоле приходилось не обращать на нее внимания».
Командир Александр Граббе, получив еще несколько ранений, осел, истекая кровью на землю с перебитым пулей позвоночником, но не выпустил из рук оружие, приготовленное к последней схватке. Принявший командование остатками отряда поручик лейб-гвардии Гродненского гусарского полка Александр Николаевич Витмер пересчитал способных драться – их осталось семеро – 2 офицера, 3 линейца и 2 донца. Тем временем горизонт заслонила темная масса, сверкавшая вверху на солнце стеной кос…
Отчаявшись сломить израненных русских, шляхтичи согнали крестьян из ближайших селений и погнали толпой на окруженных. В надежде, что последние пули и клинки героев увязнут в массе этого заградотряда. (Впервые подобную практику использовал во время первого антироссийского мятежа в 1790-е Тадеуш Костюшко).
Поняв, что развязка близка, новый командир попытался спасти хотя бы тяжелораненых, вроде 17-летнего корнета Сергея Дмитриевича Ермолова, получившего несколько тяжелых ранений. Махнув белым платком, поручик обратился к неприятелям, надеясь на их «шляхетное благородство» в отношении юноши, который, невзирая на перебитые пулями обе ноги, был категорически против выхода из боя. Польские командиры сделали вид, что прекращают стрелять. Однако их пехота и кавалерия продолжили движение вперед, сжимая кольцо. Видя, что спасти раненых не получается, казаки дали последний «залп» двумя последними пулями. После чего остатки способных держать оружие русских кинулись на врага.
Барельеф на памятнике «Дело под Сендзеёвцами» (уничтожен после 1917-го): «Умирающие штабс-ротмистр Граббе и корнет Ермолов».«Треск пальбы, крики, стоны и посреди всего этого густой лес кос, потрясаемых в воздухе, вот во что обратилось кладбище», - вспоминает один из участников. Почти все гусары и казаки, бившиеся пока руки, сжимавшие клинки, имели место для взмаха, погибли. В живых осталось только 4 израненных человека…
Когда основные силы Гродненского гусарского полка вступили в Сендзеёвице, их взорам «представилась картина, которая никогда не забудется никем ее видевшим. У опушки леса раскидывалось кладбище, низенький забор которого был пробит как решето. Среди могил и крестов лежало до двадцати трупов, частью обнаженных, разрубленных страшными ударами кос и плавающих в крови, которая наполнила углубления между могилами и далеко ручьями разлилась по скошенной траве… Фоном этой ужасной картины служили сгоревшие хижины поселян».
Гусары застали в живых некоторых из смертельно раненых героев, включая командира А.П.Граббе, «и в каком ужасном виде! На голове его зияли три широкие и очень глубокие раны косами. Прекрасное лицо было сильно порублено в двух местах; левое плечо также, левая рука отсечена вовсе, правая почти разрублена, так как держалась только на связках; позвоночник пробит пулей, отчего отнялись ноги. Кроме того ноги и руки пробиты в нескольких местах пулями. Тотчас же он был окружен Гродненцами; многие офицеры и гусары с трудом подавляли рыдания, видя ужасные страдания своего товарища. Граббе, собравши остаток сил, слабым голосом, но спокойно рассказал о славной защите своих сподвижников, умолчав по обыкновению о самом себе».
25-летний герой умрет утром следующего дня. По воспоминаниям очевидцев, все это время он «не терял сознания и вспоминал о родных и любимом отце, которому приказал дать телеграмму о присылке денег на свои похороны… В 6 часов утра Александр Павлович попросил дочь врача вставить ему в рот трубку и сделал несколько затяжек. «Неправда ли я еще крепок?» - заметил он, силясь улыбнуться, и это был последний проблеск сознания; у него начался бред, во время которого страдалец все время повторял: «Дайте же мне моего коня, мне надо скакать… лететь…» В 7 часов утра 19 августа эта благородная душа отлетела в лучший мир».
Информация