Тайна БТБ-569

Основная дорога на БТБ. Прямо – хранилище №5, справа – здание №1

Последствия аварии на базе хранения отработавшего ядерного топлива в Мурманской области, случившейся двадцать восемь лет назад, не ликвидированы до сих пор. Факты забываются. Ликвидаторы умирают. До радиоактивного «мусора» в количестве, эквивалентном 50 эшелонам, руки у великой ядерной державы до сих пор не дошли

Невоенному человеку аббревиатура БТБ не говорит ничего. Военные, между тем, знают: отправить кого-то служить на БТБ – береговую техническую базу – все равно, что послать… на три буквы. И не потому, что объекты эти изначально создавались у черта на куличках, а потому, что места эти – нехорошие: с начала 60-х годов прошлого века на таких базах хранились запасы свежего и отработавшего ядерного топлива с атомных подводных лодок. На них же складировали жидкие и твердые радиоактивные отходы (ЖРО и ТРО).

Алкашовка-569

Губа Андреева расположена в пяти километрах от Заозерска. Где именно эта губа – можно посмотреть в Википедии и на карте Google. Скажу лишь, что даже подводники попадали туда только катером со своей базы или по дороге, перекрытой несколькими контрольно-пропускными пунктами.

О БТБ-569 в губе Андреева всегда ходила дурная слава. Подводники именовали ее алкашовкой: туда ссылали неблагонадежных – списанных за пьянство, неустойчивых «по партийной линии», поругавшихся с начальством… Место это было забыто не только Богом, но и всеми видами начальства.

Поэтому жизнь на 569-й в середине 80-х протекала по своим законам и обычаям.
О некоторых ее особенностях мне поведали те, кому довелось там служить. В «историю» вошел матрос из Литвы: он гнал самогон, которым обеспечивал всю флотилию. (Говорят, кстати, что не было ни одного случая отравления.) Другой умелец переплавлял немецкие противотанковые мины (их в тех боевых местах после войны много осталось) и продавал взрывчатку мурманским бандитам. Еще один «спец», отпрыск бывалого зека, прямо в котельной устроил подпольный стоматологический кабинет, где с рандолевой ленты («цыганское золото») делал зубы – от пациентов отбоя не было.

Сам я на БТБ в губе Андреева не бывал, но хорошо представляю себе и базу, и ее бывших обитателей. Потому что на точно таких же БТБ Тихоокеанского флота, что в бухте Сысоева в Приморском крае и в бухте Крашенинникова на Камчатке, бывал не раз. Помню матросов и офицеров, не расстающихся с дозиметрами, печальное состояние самих объектов и специфические проблемы этих «нехороших мест». Статистики смертей никто никогда не вел: в карточках доз облучения чаще записывались заниженные показатели, а сами карточки на руки ни офицерам, ни матросам не выдавались.

Если судить по официальным докладам ведомственных специалистов (а иных туда не пускают), на подобных базах все всегда было под контролем. Лишь изредка просачивались слухи об отдельных «неприятностях». О серьезных авариях в середине 80-х не могло быть и речи – в смысле упоминания о них, особенно в советских СМИ. О них до сих пор мало кто знает. И чем дальше – тем знают меньше. Потому что факты забываются, ликвидаторы умирают.

БТБ-569 до сих пор на своем месте со всем своим жутким содержимым и, к сожалению, со многими из проблем почти тридцатилетней выдержки.

Капитан-лейтенант запаса Анатолий Сафонов, с которым я встретился в Обнинске, был одним из руководителей ликвидации последствий аварии, случившейся на БТБ в губе Андреева в 1982 году. Он служил там в должности командира группы с 1983-го по 1990 год, как раз в период основных восстановительных работ.

«На выпуклый военно-морской глаз»

– Хранилище номер 5, – рассказывает он, – запустили в эксплуатацию в 1962 году. Оно было рассчитано на хранение мокрым способом (в бассейнах) 550 чехлов с отработавшим ядерным топливом (ОЯТ). Однако вскоре стало понятно, что такой емкости недостаточно. Поэтому в 1973 году к зданию сделали пристройку еще на 2000 чехлов. Трудились стройбатовцы.

Когда Сафонов впервые увидел эту пристройку, ужаснулся. Огромное здание без окон, электрооборудование в аварийном состоянии, дырявая крыша. Во многих местах – колоссальные уровни загрязнения бета-частицами. Поскольку он отвечал за прием, хранение и отправку ОЯТ на химкомбинат «Маяк» именно из этого хранилища, здание изучил досконально. И обнаружил, что за 20 лет эксплуатации здесь происходили вещи, фантастические по своей небрежности. Чехлы срывались и падали на дно бассейна. Сколько их там было на самом деле – никто не знал. Учет велся через пень колоду. Периодически их доставали из бассейнов и отвозили на «Маяк». Наваленные друг на друга контейнеры с высокорадиоактивным материалом грозили большими неприятностями, вплоть до возникновения самопроизвольной цепной реакции – ядерного взрыва, только «маленького».

Кстати, здание на БТБ в бухте Крашенинникова на Камчатке и в бухте Сысоева в Приморье, где мне довелось побывать, строили в те же годы, что и БТБ в губе Андреева. И по той же «технологии». У меня сложилось впечатление, что в головах исполнителей атомного проекта и мысли не возникало связать в единую цепочку: «секретное заседание ЦК КПСС – чертежная доска ученого – строительство атомохода – строительство хранилищ – строительство квартир для подводников и персонала инфраструктурных объектов – утилизация ПЛА и РАО». Цепочка обрывалась после спуска на воду атомных подводных лодок (АПЛ). Дальше – по-русски, как получится.
АПЛ проектировали и строили умнейшие ученые и инженеры нашей страны. Хранилища – мало или вовсе необразованные стройбатовцы. Проектанты АПЛ учитывали все мелочи в таком сложном организме, как лодка. В хранилищах – краны, скобы, подвески, байонетные замки на чехлах и многое другое, сработанное абы как.
И вот февраль 1982 года. Из пристроенного бассейна неожиданно стала убывать вода. Снижение уровня заметили случайно: по наледи на стенке здания. Высокорадиоактивная жидкость потекла в Баренцево море. Сколько ее туда попало, никто точно не знал, потому что прибора для замера уровня воды не существовало. Для этой цели использовался матрос: через каждые два часа он заходил в опасную зону с длинной палкой и с ее помощью замерял уровень воды в бассейне. При этом мощность гамма-излучения в том месте достигала 15-20 рентген/час.
Заметив течь, в бассейн поначалу засыпали… муку. Древний флотский способ заклеивания трещин вспомнил начальник штаба БТБ. Потом он же предложил запустить в бассейн, где уровень радиации достигал 17 000 рентген, водолаза. Но кто-то мудро посоветовал этого не делать.

Мешки с мукой результата, разумеется, не дали. Решили некоторое время просто понаблюдать за процессом. Приблизительно, или как говорят на флоте, «на выпуклый военно-морской глаз», посчитали, что в апреле 1982 года общие протечки достигали 150 литров в сутки. Замеры радиации фиксировались точнее: гамма-фон на наружной стене – 1,5 рентген/час, гамма-фон в подвале хранилища – 1,5 рентген/час, активность грунта – около 2х10 кюри/литр.

В сентябре течь достигла 30-40 тонн в сутки (на тот же «выпуклый глаз»). Появилась реальная опасность оголения верхних частей тепловыделяющих сборок. Вода, исполнявшая роль биологической защиты, ушла. Это вызвало резкое увеличение гамма-фона и создало реальную угрозу для персонала.
Тогда установили над бассейном железо-свинцово-бетонные перекрытия. Фонило все равно сильно, но работать позволяло. За смену работавшие на объекте матросы и офицеры набирали до 200 миллибэр – пятую часть бэра, при норме 5 бэр в год.

Блок смерти хиросимный

Осенью 1982 года было принято решение о срочной выгрузке отработавшего топлива из левого бассейна (на правый уже плюнули – там вода утекла окончательно): откуда тоже начала уходить вода. Ее доливали по пожарным рукавам, протянутым из котельной (той самой, где сын зека делал зубы из рандоля).

В то же время чехлы с ОЯТ спешно отправляли эшелонами на челябинский химкомбинат «Маяк». Одновременно ударными темпами началось строительство временного хранилища сухого типа – БСХ (блок сухого хранения – он же, по военно-морской терминологии, «блок смерти хиросимный»). Под это дело приспособили заброшенные и неиспользовавшиеся емкости для жидких радиоактивных отходов (ЖРО). Почему неиспользовавшиеся? Потому что ЖРО давно уже сливали с танкеров в районе Новой Земли.

ОЯТ перегрузили в металлические трубы, разместили в емкости, пространство между трубами залили бетоном. Рассчитали: емкость номер 3а – на 900 чехлов; номера 2а и 2б – на 1200 чехлов. 240 ячеек использовались под захоронение зараженной одежды, тряпок, фонящих инструментов.

В России сегодня 1500 площадок временного хранения радиоактивных отходов, на которых уже накоплено около 550 млн тонн. Серьезная правовая база, позволяющая регулировать все вопросы, связанные с их безопасным хранением, до сих пор отсутствует.

Планировалось, что в таком состоянии ОЯТ пробудет 3-4 года. До постройки нормального хранилища.
В этом самом состоянии чехлы с деградирующим ОЯТ находятся уже 28 лет.

Кстати, истинных причин аварии установлено так и не было. Остались версии: плохое качество сварных швов обшивки бассейнов; подвижки скального грунта, из-за которых треснули сварные швы; резкие температурные колебания воды, приведшие к созданию температурных напряжений в сварных швах; и наконец, предположение, что левый бассейн потек из-за перекосов, образовавшихся в результате накрытия правого бассейна биологической защитой с огромным весом.

Официальное сообщение об этой аварии впервые было опубликовано в апреле 1993 года в докладе Правительственной комиссии по вопросам, связанным с захоронением в море радиоактивных отходов, под руководством советника президента Бориса Ельцина по экологии Алексея Яблокова.

Мне приходилось писать о пожарах на кораблях ВМФ: там аварийные партии действуют быстро, счет идет на секунды (например, если есть вероятность взрыва боезапаса), людям угрожает «видимая» опасность. А радиация не видна. Ну, течет вода и течет. Реально оценивать всю степень угрозы могут только специалисты.
Сафонов вспоминает, что в связи со сложившейся ситуацией все руководство БТБ и Северного флота было сильно напугано. Предполагали возможность ядерного взрыва. Для консультаций пригласили одного из самых крупных специалистов в области ядерной безопасности. После детального изучения вопроса на месте он сказал буквально следующее: «Практически я уверен, что ядерного взрыва в процессе растаскивания ядерно-опасного завала не произойдет. А вот вероятность того, что в процессе работ на этом завале начнутся самопроизвольные цепные реакции (СЦР), я не исключал. Позже я несколько раз видел синие всполохи. Это и были маленькие ядерные взрывы».

Все работы по разгрузке левого бассейна выполнялись штатным персоналом БТБ и завершились в сентябре 1987 года. Ликвидаторы извлекли более 1114 чехлов (т.е. не менее 7800 ОТВС), притом значительную часть – со дна бассейна.

Почему работы растянулись на столь длительный срок? Из-за постоянных поломок древних грузоподъемных механизмов, хилого электрооборудования, и дряхлых кабелей, которые приходилось менять, сильнейшего падения уровня воды (вместо положенных шести метров, к примеру, он опустился до четырех). Все это, рассказывает Анатолий Николаевич, неминуемо приводило к повышению гамма-фона на рабочих местах и, как следствие, получению личным составом неоправданно высоких доз переоблучения.
По предположению Сафонова, в Баренцево море вытекло не три тысячи, как позже было официально объявлено, а до 700 тысяч тонн высокорадиоактивной воды.

…Мы сидим в его маленькой квартире в Обнинске. Анатолий Николаевич протягивает мне книгу, написанную им в соавторстве с капитаном 1 ранга Александром Никитиным об этих событиях – тираж крошечный. Он показывает фотографии и периодически заглядывает на сайт (http://andreeva.uuuq.com/), посвященный аварии, который создал бывший подводник Иван Харламов: нет ли там новых сообщений от коллег-ликвидаторов. Из этих сообщений он узнает, что умер очередной матрос или офицер. Умер от болезней, вызванных переоблучением.
– Для меня до сих пор остается загадкой, – рассказывает Сафонов, – каким образом мои крановщики видели и понимали команды начальников смен с расстояния иногда более 40 метров, находясь в кабине крана на высоте порядка 20 метров. Как-то смотрел по телевизору соревнования автокрановщиков, они с 15 метров задвигали выдвинутую часть спичечного коробка. Мои ребята Александр Пронин и Константин Крылов с первого раза, в условиях высокой радиоактивности и плохой видимости, попадали чехлом – кассетой диаметром 24,2 см с ОЯТ – в ячейку диаметром 25 см с расстояния 43 метров. Это поистине фантастический результат, достойный занесения в Книгу рекордов Гиннесса.

Крылов участвовал в ликвидации каскадных (одна за другой) радиационных аварий. Через два месяца после увольнения в запас он умер. Сафонов узнал об этом из электронного письма его друга Василия Колесниченко.
– Должного медицинского контроля за состоянием здоровья людей не было, – продолжает Сафонов. – Защитной спецодежды не хватало. А экипировка ликвидаторов ничем не отличалась от одежды заключенных: ватник, кирзовые сапоги, либо дубовые валенки. Чтобы не продуло поясницу, подпоясывались веревками. Питались плохо:

14 здоровых молодых матросов после работы на опасных участках в три часа ночи съедали ведро картошки и несколько банок кильки в томате. Ели в резиновых перчатках. В них же и спали. Тела не поддавались дезактивации. Трудились в губе Андреева и прикомандированные стройбатовцы – две роты. Они работали круглые сутки. Их кормили еще хуже, чем нас. В качестве дополнительного пайка использовались объедки с нашего стола, которые предназначались свиньям в подсобном хозяйстве…

Случалось, вспоминает Сафонов, при подъеме краном аварийного чехла кассеты с ОЯТ из него прямо на бетон сыпалось ядерное топливо. «Светило» от этого «мусора» до 17 000 рентген в час. Убирали его матросы с помощью лопаты и веника. Работы велись без представителей службы ядерной безопасности (СЯБ) Минобороны – контроля с их стороны не было. Безусловно, это были чудовищные игры человека со смертью.