Королев и Янгель – точка кипения
Советские ракеты начинались с трофейных ФАУ-2
Семьдесят лет назад в распоряжении наших специалистов оказались первые сведения о немецкой программе Вернера фон Брауна V-1 и V-2. Послевоенное десятилетие стало для ракетной отрасли определяющим. Именно тогда закладывались основополагающие принципы, создавалась школа. Ныне здравствующих участников тех событий можно пересчитать по пальцам, потому столь ценны воспоминания одного из представителей когорты первых советских ракетчиков Николая Жукова. Накануне его 94-летия с ним встретился корреспондент «ВПК».
– Николай Николаевич, ракетостроение стало принципиально новым направлением. Понятно, что нет готовых профи, но как найти тех, из кого их сделать?
– Каждый находил свой путь в специальность. На первых порах нужда была просто в грамотных и жадных до новых знаний инженерах. Благо, инженерная подготовка в те годы была сильной и разносторонней да и учились все на совесть. Не скажу, что мой путь к специальности, в которой я проработал всю жизнь, был типичным, но и уникальным не был. В 41-м я уже окончил четыре курса «Бауманки», специальность – боеприпасы. В первые дни войны отправился с сокурсниками в военкомат – вот мы, добровольцы, отправляйте на фронт! Но нас завернули – вы-де почти инженеры, в тылу от вас больше пользы будет. И через некоторое время нас, нескольких из группы, отправили в Молотов, ныне Пермь, на завод № 8, который делал взрыватели. Три года проработал конструктором по прямой институтской специальности. Но потом все-таки оказался на фронте.
В 1946 году, демобилизовавшись, восстановился в институте, пришло время брать тему для диплома, и тут мой товарищ Жора Ветров, с которым до войны учились, он на год раньше окончил «Бауманку», предложил: иди писать диплом к нам в КБ. А работал он у Королева. Пошел. Защитился. И остался работать в секторе у Ветрова. На первых порах занимался расчетами остойчивости.
– Отечественное ракетостроение начиналось с трофейных Фау-2...
– Это все происходило до моего прихода. Наши смогли вывезти из Тюрингии кое-какую документацию и готовые узлы Фау-2. А основные трофеи с подземного завода Вернера фон Брауна взяли американцы, заполучили они порядка сотни готовых ракет. Нашим же из остатков удалось собрать десятка полтора V-2 (Фау-2), какую-то разрозненную документацию. Все это привезли к нам, а КБ размещалось в цехах завода № 88, ранее это было опытное производство артиллерийских систем конструктора Грабина. С этого по сути и началась история фирмы Сергея Павловича Королева.
На первых пусках осенью 1947-го меня не было – только-только пришел. Как раз в это время собранные из немецких узлов ракеты повезли на специально созданный полигон Капустин Яр. Были и наши спецы, и немцы, вывезенные из Германии. Шесть ракет отработали нормально, а пять пусков были аварийными. Уже тогда стала ясной необходимость иметь всю возможную информацию о том, что происходит с ракетой в полете, насколько точно отрабатывается программа. У немцев была простенькая система дистанционных измерений «Мессина», четырехканальная. Но насколько мне известно, даже тот минимум, что она выдавала, обрабатывать было некому. А через год уже была готова к испытаниям первая партия ракет Р-1, полностью сделанных у нас. Надо сказать, Королев имел привычку вывозить на запуски сотрудников, вроде как непосредственно к испытаниям отношения не имеющих, чтобы видели и понимали, чем занимается КБ. И в этом качестве в 1948 году я впервые оказался в КапЯре, нас прикрепили к баллистикам.
Первый пуск – ракета не выходит на траекторию, а идет выше. Кончилось горючее – упала. Королев собрал команду главных конструкторов для разбора ситуации, а меня послали на это совещание вести протокол. Почему ракета не вышла на программу? Прозвучала мысль: не сработал контакт подъема, который после отрыва ракеты от стола включает управляющий механизм. Проверили – нормально. А может, стартовый стол сдвинулся под действием реактивной струи? Он же не закреплен, вот и сместился по гладкому бетону площадки... Так и оказалось. Когда стол закрепили, подобный сбой уже не повторялся. Я слушал, записывал, потом дома аккуратно свел все в один документ и понес Королеву. Он прочитал принесенное, внимательно посмотрел на меня... Но ничего, кроме спасибо, тогда не сказал. Только перед следующим совещанием моему начальству передали: «Прислать Жукова!». Не знаю, что ему понравилось в моем документе, видимо, дотошность. И когда встал вопрос, кто будет заниматься обработкой телеметрии, ткнули пальцем в нас четверых, работавших в одном секторе, – в меня, в Аркадия Осташева, в Вадима Чернова и в Лелю Невскую.
– Мало за что-то отвечать, надо же иметь и соответствующий инструментарий. Вы сказали, что немецкая «Мессина» проблему измерений не решала.
– Работы по ракете Р-1 начались одновременно со сборкой немецких Фау-2. Первая партия «единичек», с которой наша группа и начала работать, комплектовалась телеметрической системой «Бразилионит», фактически это сдвоенная четырехканальная «Мессина». Фиксация велась на фотопленку, которую приходилось потом проявлять. Мы получали значительно больше параметров, и все-таки это была кустарщина. Но к моменту, когда наша группа пришла к выводу, что с «Бразилионитом» каши не сваришь, подоспела система телеметрического контроля «Дон». Ее разработали в НИИ-885 – мощная, 16 каналов, очень удобное отображение. Ребром встал вопрос о датчиках, которые должны были фиксировать нужные параметры, и мы ездили по разным организациям, которые делали приборы для самолетов. Иногда находили что нужно, а то и самим приходилось изобретать. На всех последующих пусках Р-1 мы использовали «Дон», эта же система устанавливалась и на опытные ракеты из промышленных партий – те, которые отстреливали для военной приемки. В дальнейшем все шло синхронно: к более сложным ракетам поспевала и более «умная» телеметрия.
– Каким был Королев?
– Жесткий человек. Он знал, что если не возьмет ответственность на себя, вопрос будет решаться бесконечно. При этом дотошно исследовал все предлагаемые варианты, шли обсуждения, но окончательное решение было за ним. И одержимый, конечно. С ним было трудно и рядовым сотрудникам, а уж тем, кто руководил разработками, подавно. В 1950 году в КБ пришел Михаил Кузьмич Янгель...
– Личность известная, но далеко не в такой степени, как Сергей Павлович.
– Согласен. И в этом есть определенная несправедливость. Янгель оканчивал Академию авиапрома, и его прислали в Подлипки. Попал он в распоряжение Василия Будника, заместителя Королева, стал начальником отдела управления, в который вошел и наш сектор телеметрии. Потом Янгеля назначили замом Королева. Дверь кабинета Сергея Павловича выходила в конструкторский зал, и порой мы слышали их общение на высоких тонах. Я не знаю всех деталей. Но в какой-то момент Константина Руднева, бывшего тогда директором нашего НИИ-88, назначили заместителем министра и его пост занял Янгель, став фактически начальником Королева.
Напряженность в их отношениях во многом, по моему мнению, шла из-за разных технических подходов. Михаил Кузьмич настаивал на разработке ракет на высококипящих окислителях, Сергей Павлович был сторонником жидкого кислорода.
– Можно для несведущих объяснить: в чем разница?
– В Р-1 горючим был этанол, то есть спирт, а окислителем – жидкий кислород. Ракеты с такими топливными компонентами заправляют перед самым стартом, их невозможно хранить. Но зато они проще в расчетах и в принципе поставленным правительством перед королевским КБ задачам соответствовали. Янгель же считал это направление неприемлемым для ракет военного назначения, которые можно длительное время держать на позиции, но при этом время подготовки к запуску должно быть минимальным. Соответственно для них нужны топливные компоненты, которые способны долго храниться при обычной температуре, их и называют высококипящими. В конце концов правы оказались оба, но лишь когда каждый возглавил свое направление.
Королева прославил космос, но ракетный щит страны – это заслуга в первую очередь Янгеля. С огромным уважением относился к подчиненным, чего не скажешь о Королеве – тот мог, вспылив, уволить любого. Потому, когда Янгель, собирая команду для нового дела, пригласил меня переехать в Днепропетровск, я не задумывался. Королев тогда в отъезде был, я у него даже не отпрашивался, просто уволился. Но Королев за мой «побег» вроде зла не затаил, наверное, понимая причины. Первый свой орден – «Веселые ребята» (так у нас называли в шутку «Знак Почета») я получил за работу в Подлипках, но к моменту подачи документов уже уехал на Украину. Однако орден Королев не завернул, в списках оставил.
– «Кнутом» в вашей работе была ответственность. А «пряником» – ордена?
– На ордена за нашу работу не скупились. За Р-12 я получил орден Трудового Красного Знамени, за Р-14 – орден Ленина. За Р-16... Простили нам катастрофу Р-16, да... Но потом мы ее отладили, она полетела. Готовилось серийное производство, а тогда по сложившейся системе мне полагалась уже звезда героя. И вдруг контрольная ракета из серийной уже партии грохнулась. И на орденах поставили крест, разумеется.
Семьдесят лет назад в распоряжении наших специалистов оказались первые сведения о немецкой программе Вернера фон Брауна V-1 и V-2. Послевоенное десятилетие стало для ракетной отрасли определяющим. Именно тогда закладывались основополагающие принципы, создавалась школа. Ныне здравствующих участников тех событий можно пересчитать по пальцам, потому столь ценны воспоминания одного из представителей когорты первых советских ракетчиков Николая Жукова. Накануне его 94-летия с ним встретился корреспондент «ВПК».
– Николай Николаевич, ракетостроение стало принципиально новым направлением. Понятно, что нет готовых профи, но как найти тех, из кого их сделать?
– Каждый находил свой путь в специальность. На первых порах нужда была просто в грамотных и жадных до новых знаний инженерах. Благо, инженерная подготовка в те годы была сильной и разносторонней да и учились все на совесть. Не скажу, что мой путь к специальности, в которой я проработал всю жизнь, был типичным, но и уникальным не был. В 41-м я уже окончил четыре курса «Бауманки», специальность – боеприпасы. В первые дни войны отправился с сокурсниками в военкомат – вот мы, добровольцы, отправляйте на фронт! Но нас завернули – вы-де почти инженеры, в тылу от вас больше пользы будет. И через некоторое время нас, нескольких из группы, отправили в Молотов, ныне Пермь, на завод № 8, который делал взрыватели. Три года проработал конструктором по прямой институтской специальности. Но потом все-таки оказался на фронте.
В 1946 году, демобилизовавшись, восстановился в институте, пришло время брать тему для диплома, и тут мой товарищ Жора Ветров, с которым до войны учились, он на год раньше окончил «Бауманку», предложил: иди писать диплом к нам в КБ. А работал он у Королева. Пошел. Защитился. И остался работать в секторе у Ветрова. На первых порах занимался расчетами остойчивости.
– Отечественное ракетостроение начиналось с трофейных Фау-2...
– Это все происходило до моего прихода. Наши смогли вывезти из Тюрингии кое-какую документацию и готовые узлы Фау-2. А основные трофеи с подземного завода Вернера фон Брауна взяли американцы, заполучили они порядка сотни готовых ракет. Нашим же из остатков удалось собрать десятка полтора V-2 (Фау-2), какую-то разрозненную документацию. Все это привезли к нам, а КБ размещалось в цехах завода № 88, ранее это было опытное производство артиллерийских систем конструктора Грабина. С этого по сути и началась история фирмы Сергея Павловича Королева.
На первых пусках осенью 1947-го меня не было – только-только пришел. Как раз в это время собранные из немецких узлов ракеты повезли на специально созданный полигон Капустин Яр. Были и наши спецы, и немцы, вывезенные из Германии. Шесть ракет отработали нормально, а пять пусков были аварийными. Уже тогда стала ясной необходимость иметь всю возможную информацию о том, что происходит с ракетой в полете, насколько точно отрабатывается программа. У немцев была простенькая система дистанционных измерений «Мессина», четырехканальная. Но насколько мне известно, даже тот минимум, что она выдавала, обрабатывать было некому. А через год уже была готова к испытаниям первая партия ракет Р-1, полностью сделанных у нас. Надо сказать, Королев имел привычку вывозить на запуски сотрудников, вроде как непосредственно к испытаниям отношения не имеющих, чтобы видели и понимали, чем занимается КБ. И в этом качестве в 1948 году я впервые оказался в КапЯре, нас прикрепили к баллистикам.Первый пуск – ракета не выходит на траекторию, а идет выше. Кончилось горючее – упала. Королев собрал команду главных конструкторов для разбора ситуации, а меня послали на это совещание вести протокол. Почему ракета не вышла на программу? Прозвучала мысль: не сработал контакт подъема, который после отрыва ракеты от стола включает управляющий механизм. Проверили – нормально. А может, стартовый стол сдвинулся под действием реактивной струи? Он же не закреплен, вот и сместился по гладкому бетону площадки... Так и оказалось. Когда стол закрепили, подобный сбой уже не повторялся. Я слушал, записывал, потом дома аккуратно свел все в один документ и понес Королеву. Он прочитал принесенное, внимательно посмотрел на меня... Но ничего, кроме спасибо, тогда не сказал. Только перед следующим совещанием моему начальству передали: «Прислать Жукова!». Не знаю, что ему понравилось в моем документе, видимо, дотошность. И когда встал вопрос, кто будет заниматься обработкой телеметрии, ткнули пальцем в нас четверых, работавших в одном секторе, – в меня, в Аркадия Осташева, в Вадима Чернова и в Лелю Невскую.
– Мало за что-то отвечать, надо же иметь и соответствующий инструментарий. Вы сказали, что немецкая «Мессина» проблему измерений не решала.
– Работы по ракете Р-1 начались одновременно со сборкой немецких Фау-2. Первая партия «единичек», с которой наша группа и начала работать, комплектовалась телеметрической системой «Бразилионит», фактически это сдвоенная четырехканальная «Мессина». Фиксация велась на фотопленку, которую приходилось потом проявлять. Мы получали значительно больше параметров, и все-таки это была кустарщина. Но к моменту, когда наша группа пришла к выводу, что с «Бразилионитом» каши не сваришь, подоспела система телеметрического контроля «Дон». Ее разработали в НИИ-885 – мощная, 16 каналов, очень удобное отображение. Ребром встал вопрос о датчиках, которые должны были фиксировать нужные параметры, и мы ездили по разным организациям, которые делали приборы для самолетов. Иногда находили что нужно, а то и самим приходилось изобретать. На всех последующих пусках Р-1 мы использовали «Дон», эта же система устанавливалась и на опытные ракеты из промышленных партий – те, которые отстреливали для военной приемки. В дальнейшем все шло синхронно: к более сложным ракетам поспевала и более «умная» телеметрия.
– Каким был Королев?
– Жесткий человек. Он знал, что если не возьмет ответственность на себя, вопрос будет решаться бесконечно. При этом дотошно исследовал все предлагаемые варианты, шли обсуждения, но окончательное решение было за ним. И одержимый, конечно. С ним было трудно и рядовым сотрудникам, а уж тем, кто руководил разработками, подавно. В 1950 году в КБ пришел Михаил Кузьмич Янгель...
– Личность известная, но далеко не в такой степени, как Сергей Павлович.
– Согласен. И в этом есть определенная несправедливость. Янгель оканчивал Академию авиапрома, и его прислали в Подлипки. Попал он в распоряжение Василия Будника, заместителя Королева, стал начальником отдела управления, в который вошел и наш сектор телеметрии. Потом Янгеля назначили замом Королева. Дверь кабинета Сергея Павловича выходила в конструкторский зал, и порой мы слышали их общение на высоких тонах. Я не знаю всех деталей. Но в какой-то момент Константина Руднева, бывшего тогда директором нашего НИИ-88, назначили заместителем министра и его пост занял Янгель, став фактически начальником Королева.
Напряженность в их отношениях во многом, по моему мнению, шла из-за разных технических подходов. Михаил Кузьмич настаивал на разработке ракет на высококипящих окислителях, Сергей Павлович был сторонником жидкого кислорода.
– Можно для несведущих объяснить: в чем разница?
– В Р-1 горючим был этанол, то есть спирт, а окислителем – жидкий кислород. Ракеты с такими топливными компонентами заправляют перед самым стартом, их невозможно хранить. Но зато они проще в расчетах и в принципе поставленным правительством перед королевским КБ задачам соответствовали. Янгель же считал это направление неприемлемым для ракет военного назначения, которые можно длительное время держать на позиции, но при этом время подготовки к запуску должно быть минимальным. Соответственно для них нужны топливные компоненты, которые способны долго храниться при обычной температуре, их и называют высококипящими. В конце концов правы оказались оба, но лишь когда каждый возглавил свое направление.
Королева прославил космос, но ракетный щит страны – это заслуга в первую очередь Янгеля. С огромным уважением относился к подчиненным, чего не скажешь о Королеве – тот мог, вспылив, уволить любого. Потому, когда Янгель, собирая команду для нового дела, пригласил меня переехать в Днепропетровск, я не задумывался. Королев тогда в отъезде был, я у него даже не отпрашивался, просто уволился. Но Королев за мой «побег» вроде зла не затаил, наверное, понимая причины. Первый свой орден – «Веселые ребята» (так у нас называли в шутку «Знак Почета») я получил за работу в Подлипках, но к моменту подачи документов уже уехал на Украину. Однако орден Королев не завернул, в списках оставил.
– «Кнутом» в вашей работе была ответственность. А «пряником» – ордена?
– На ордена за нашу работу не скупились. За Р-12 я получил орден Трудового Красного Знамени, за Р-14 – орден Ленина. За Р-16... Простили нам катастрофу Р-16, да... Но потом мы ее отладили, она полетела. Готовилось серийное производство, а тогда по сложившейся системе мне полагалась уже звезда героя. И вдруг контрольная ракета из серийной уже партии грохнулась. И на орденах поставили крест, разумеется.
Информация