365 дней войны
Перемирие, о котором договорились лидеры «нормандской четверки» в Минске 12 февраля, действительно в целом началось в ночь на 15-е число. Но война не закончилась. Политическая часть соглашений, скорее всего, невыполнима, пока существуют стороны конфликта — нынешняя власть в Киеве и донбасское ополчение. Смысл пока не в мире, а в том, чтобы хоть остановить артиллерийские и ракетные обстрелы больших городов. Каждый день перемирия — это спасенные жизни мирных граждан. Это возможность оглянуться, подумать, одуматься, попытаться понять, что перед нами война, которая продолжается не меньше года. И на каждом шаге, от десятков смертей на Майдане до тысяч погибших в Донбассе, «невидимая рука войны» вела страну Украину — и нас вместе с ней — к катастрофе
Вечер 14 февраля. В полночь должно наступить перемирие. Ни света, ни газа, ни связи — работает только стационарный телефон. Последней отключили воду. Вот тебе, бабушка, и Валентинов день.
Грохочет совсем рядом. Похоже, что стороны, пока позволяет соглашение о перемирии, намерены максимально использовать свои боезапасы.
Мы сидим с семьей Басовых в подполе их дома в поселке Майский, на окраине села Горловки. Семья — Валерий Басов с супругой Любовью и отцом Иваном Федоровичем, 92-летним ветераном Великой Отечественной войны.
В этом же подполе Иван Федорович пережидал обстрелы семьдесят лет назад. Долгая судьба свернулась в кольцо. На той, предыдущей войне, Иван Федорович был и в оккупации под немцами — скрывался на хуторе, и брал потом немецкий Кенигсберг, и был ранен. Понять, что происходит сейчас у него на родине, почему граждане одной страны убивают друг друга да еще с такой жестокостью, он не в состоянии.
— Ну, если им так хочется пострелять, так пускай бы шли в поле и там воевали. Зачем надо нас-то уничтожать?
Сейчас он ругается: «Не дают до ста лет спокойно дожить». Он твердо решает, что сегодня спустился сюда в последний раз. Надоело, говорит, унижаться. Да и не мальчишка уже — трудно скакать по ступенькам.
Какое же это мерзкое ощущение: червем скрываться под землей и прислушиваться к разрывам на поверхности. Словно тебя живым поместили в могилу и заколачивают гвозди в крышку твоего гроба.
В половину первого ночи начали долбить так, что дом заходил ходуном. Все расстроились, что перемирие сорвалось. Но потом кто-то вспомнил, что оно объявлено по киевскому времени, а там на час меньше, чем на территории ДНР, где ввели российское время.
Артобстрелы со стороны украинской армии стихли без трех минут «часа икс».
— Хотели успеть побольше людей убить, — говорит Иван Федорович.
Можно ли победить народ
— Скажите, что с нами будет дальше? Говорят, если они нас захватят, то убьют и детей. — Этот разговор происходил в Луганске в здании многопрофильного лицея, пострадавшего от обстрелов.
— А за что детей?
— А зачем им дети, которые будут ненавидеть их всю жизнь?
Перемирие не решает такого накала страха и ненависти. Сейчас невозможно представить, каким образом ДНР и ЛНР вдруг станут опять Украиной, хоть и «отдельными районами».
В январе в Киеве корреспондент «РР» беседовал с работником спецпропаганды, сотрудничающим с Министерством обороны Украины. Пытался понять, осознают ли они, какую ненависть вызывают — причем не только обстрелами, но и враньем.
— Это не мы врем, а вы! Своими баснями про распятых мальчиков.1 Если бы не было российского телевидения, то люди бы там давно очухались.
— Как можно обмануть людей, у которых школа попала под обстрел, а там дети? Нельзя, стреляя в людей, агитировать их насчет того, что это не вы. И даже ни разу не признали своей ответственности за гибель своих же невинных граждан!
— А когда мы убивали невинных граждан?
Простые люди в Киеве и других городах, в том числе и западноукраинских, потихоньку начинают понимать, что это война со своими, братоубийственная. В Ивано-Франковске недавно арестован «за госизмену» журналист Руслан Коцаба, собственными глазами увидевший войну. Он публично выступил против мобилизации в украинскую армию, говоря о братоубийственной войне. Вообще умеренная позиция на Украине усиливается, хоть и не может быть в достаточной мере выражена в политическом поле — но охота за «сепаратистами» и «изменниками» расширяется. Однако киевская креативная интеллигенция1 в большинстве своем вообще не ощущает ответственности за участие в уничтожении собственной страны и в одобрении убийств собственных граждан.
— Субъективно замечу: пока под обстрел не попадаешь, не понимаешь, что это такое, — донецкий публицист Рамиль Замдыханов комментирует гражданский телемост между Киевом и Донецком после минских переговоров, устроенных стримовским «17 каналом». — Вот и в Киеве этого не понимают многие. Они думают, что тут Украина проводит болезненное, но необходимое излечение заболевшей территории.
Украинская армия и власти к тому же постепенно учатся у западных тактиков. Используются обстрелы и экономическая война, как для уничтожения противника, так и для деморализации населения. Экономическая и территориальная блокада, которую ввел Киев, — это война и с мирным населением тоже, и люди в Донецке отлично все понимают.
Более того, никто и не делает вид, что власти и армия способны отделить вооруженных «сепаратистов» от большинства прочих граждан. Скорее, даже наоборот. 21 января введен пропускной режим въезда и выезда для всех граждан. Для населения это буквально означает, что его обстреливают, но не дают даже убежать.
Поэтому та часть минских договоренностей, которая касается снятия гуманитарной и экономической блокады, так же важна, как и прекращение огня, — и могла бы быть первым признаком политического урегулирования. Но, скорее всего, снятия блокады не будет. Гуманитарную катастрофу в Донбассе киевские власти используют и для контроля за другими регионами — мол, хотите самостоятельности, тогда получаете отсутствие пенсий, зарплат, голод и бомбежки. Это — тоже часть войны.
Договор и договорняк
В последний приезд в Донбасс я несколько раз слышал удивительно похожие истории о том, как начиналась эта бойня. О том, как удалось заставить воевать и ненавидеть друг друга, в общем, одинаковых людей по обе линии фронта.
— Я был там среди тех, кто захватывал СБУ в Луганске в самом начале, — рассказывает луганский отшельник, строитель церкви на холме и казак Николай Тарсенко. — Потом я понял, что нас будто бы заманивали, СБУ нам открыли все, в том числе и арсенал с оружием, а оружия там было много. Мы не за властью и не за войной шли. Ну а если не миром, то были готовы и принести в жертву себя. Вот мы здесь нападаем, убивайте. Они не пришли, пока нас было немного, но вместо этого стали бомбить города.
Николай Васильевич удивительный человек — работал и даже воевал в Никарагуа, построил удивительную церковь на холме из подсобных материалов. Кран из железок сделали шахтеры, леса под куполом тоже — местные кулибины. Теперь будут и колокола из осколков. Летом «святой холм» окружили украинские войска, им местные «промайдановские» (Донбасс не един, везде есть и настоящие прокиевские, тем более что и к ополчению много претензий и счетов) донесли, что там казаки. Они думали, что людей много, поэтому не стали штурмовать, а просто обстреляли. На вершину, в избу и в храм не попали, по склону — мины и трубы от разорвавшихся «градов», десятки или больше.
— В аэропорту был договорняк, — рассказывает ополченец из батальона «Восток» о дне, когда 27 мая прошлого года в первый раз авиация бомбила Донецк. — Речь шла о силовом вытеснении украинских войск. Мы зашли в аэропорт почти без боя. Оказалось — в ловушку, поэтому и погибло так много людей. Ополчение втянули в бой, в котором были впервые применены авиация, специальные части. Погибли тогда и мирные граждане у вокзала в Донецке.
Подобных историй мы слышали еще несколько — о договоре с украинскими пограничниками, которые готовы были, имитируя бой, отойти, но в итоге дело закончилось страшным кровопролитием, которое видели наши друзья, журналисты из России и Италии. И со стороны украинских кадровых военных, и со стороны ополчения до последнего времени нередки были попытки решить вопрос миром. Иногда и получалось.
— На той стороне тоже есть нормальные люди, — говорит полковой священник батальона «Восток» отец Борис. — Лучше миром закончить. Но нельзя говорить подробнее, чтобы не подвести людей. Нельзя все силой оружия решать.
Необъяснимым казался разговор командира ополчения Моторолы с командиром украинских «киборгов» в аэропорту — в декабре, когда еще действовал режим прекращения огня. Тогда удалось согласовать даже линию разграничения сторон на уровне военных. Военные были готовы к миру, но не готовы оказались политики — то есть «партия войны».
За этот год часто возникало ощущение, что кто-то специально провоцирует войну, заставляя стрелять друг в друга тех, кто стрелять всерьез и не хотел.
Откуда идет война
Кладбище на западе Донецка. Мы стоим здесь с мамой и братом погибшего в начале июля ополченца Константина Литвинова, он не дожил до своих 28 лет всего пять дней. Он ехал в машине с тремя другими ополченцами в районе Старобешево, и машину расстрелял украинский бронетранспортер — видимо, знали, что едут военные. Это был удивительно симпатичный, надежный и семейный парень, жена и ребенок, офисная работа.
— С ним всегда было спокойно. Мы как-то ехали в тумане — он на машине, я за ним, — рассказывает его мама. — Одной было бы страшно, но я колея в колею следую спокойно. Всегда за его спиной было безопасно. Напиши, что мы не быдло — он нас, нашу семью пошел защищать. Он был самый младший в группе — в ополчении-то в основном взрослые мужики, — но уже командиром стал.
Работал в американской закупочной компании, еще весной был уволен, поскольку начал рассказывать, как закупщики грабят фермеров. «Пророссийский» патриотизм — еще с прошлого Майдана. Его мама даже не знала, что он ушел в ополчение, и не узнала бы, если б не встретила на блокпосту — еще в мае, когда в ополчении были в основном безоружные.
— Как-то в другой раз мы подъезжаем на блокпост, Косте принесли воду, бутерброды. Он говорит: «Мам, а дай машину на десять минут». Ну как я могла сыну-то отказать? Если просит, значит, надо. Машина еще такая «дамская», маленькая. Ну, мы вышли с невесткой и ребенком, стоим в теньке, разговариваем с ополченцами. Выясняется, что они поехали снайпера ловить.
— Поймали?
— Да?
— И как он выглядел?
— Ну как, они же скрутили, он был в балаклаве.
Между бутербродами и войной — десять минут.
Снайперы и группы украинских диверсантов
Первый авиационный обстрел Донецка произошел в мае — большая танковая атака на Славянск, попытка взять город штурмом в самом начале июня. До этого война носила странный характер — как будто никто не хотел воевать, но приходилось. Как будто цель стрельбы — убийство и ненависть сами по себе. Первый погибший в Шахтерске — Роман Симонян, безоружный ополченец, убитый диверсионной группой 23 мая. Еще раньше в апреле из джипа был расстрелян невооруженный тогда еще блокпост в Славянске. Погибли, в общем, местные мирные люди. Какой был смысл террора, который провоцирует ненависть1, — неясно. В мае украинский офицер, руководящий спецназом в Изюме, жаловался на идиотизм боевых задач:
— Обстрелять блокпост. В чем смысл?
В апреле в Славянске, когда все только начиналось, ополченец с позывным Ромашка, впоследствии застреленный снайпером, говорил:
— Достаточно двух минометов, и нас нет. У нас только стрелковое оружие, и то не у всех.
Сейчас и западные коллеги удивляются, почему нельзя было еще тогда провести локальную спецоперацию, если речь шла об освобождении от «террористов» и Стрелкова. Но вместо этого — набор бессмысленных убийств.1
Сейчас основной мем про начало конфликта на Украине такой: «Если бы Россия не прислала Стрелкова, ничего бы не было». Но правда состоит в том, что в апреле и в мае у захваченных зданий в Славянске играли дети — фотографировались с вооруженными людьми как со своими. Да, были «незаконные задержания» — журналистов, представителей ОБСЕ, законного мэра, подозреваемых в причастности к «правосекам». Но война началась из-за бессмысленных локальных перестрелок, которые только мобилизовывали население на протест и поддержку ополчения. Трагедии в Одессе 2 мая и в Мариуполе 9 мая спровоцировали войну больше, чем вооруженные захваты зданий. Они-то прошли при полном попустительстве местных властей и силовиков, мягко говоря, недовольных Майданом и тем, что там происходило.
Зачем украинским властям нужно было так провоцировать войну? У нас пока два объяснения. Первое — после Крыма и на фоне протеста на востоке страны новые власти не доверяли своим силовикам. Те норовили «решить дело миром», как в Крыму или как при окружении гражданскими колонны бронетехники у Славянска — тогда колонна лишилась двух машин без единого выстрела. Чтобы начать воевать, пришлось загнать военных на гору Карачун и заставить стрелять по Семеновке — стрелять из артиллерии легче, потому что не видно лица убитого тобой человека. А дальше — чем больше крови, тем больше ненависти.
Второе объяснение выглядит так: единственные мотивированные бойцы — это выходцы из Майдана, частные батальоны. А они поначалу умели только совершать диверсии и провокации. Недавно британский канал ВВС представил собственное расследование начала стрельбы на Майдане. Один из майдановских снайперов признался, что он был одним из тех, кто открыл стрельбу по милиции из здания консерватории утром 20 февраля 2014 года:
— Я этим не горжусь, но я защищал родину.
Уже 21 февраля прошлого года в парке Славянска собралась группа из местных мужиков и милиционеров, обсуждая, что делать. И уже тогда крымские и донецкие «беркутовцы» и «альфовцы» были готовы сражаться.
Рука Кремля
— Я думаю, что войны бы не было, если бы те, кто захватил власть в Киеве, вели себя более разумно, — считает отец Борис. — Все, что дальше случилось, было провокацией. Сначала риторика, закон о языке. Это не сработало. Потом уже Одесса. Да, из Крыма пришел Стрелков, но если бы ситуация уже не была накалена, он бы ничего не сделал. Вот Александр Ходорковский1 (командир «Востока», один из ключевых командиров в Донецке, «альфовец», был на Майдане со стороны милиции. — «РР») говорил так: «Политика меня не интересовала, но чтобы меньше крови пролилось, энергию масс надо было взять под контроль».
Понятно, что для дальнейшей эскалации войны нужны две стороны. Понятно, что донецкое ополчение получает не только советников, но и вооружение из России. Какова же роль России в войне и эскалации насилия?
Конечно, Крым дал пример и образец Одессе, Харькову, Донецку. Причем пример ложный — восставшие не знали, что Россия не будет напрямую вмешиваться в ситуацию.
Разница между происходившим в Харькове и Одессе, с одной стороны, и Донецком и Луганском — с другой, заключается в том, что в первом случае местные олигархи сразу сдали новым властям свой «пророссийский актив», а в другом поначалу поддержали. Но контролировать его уже не смогли — и тут Кремль, видимо, частично перехватил управление донецким протестом, приобретшим стихийные формы. По крайней мере, многие ополченцы, с кем тогда мне приходилось говорить, хвастали связями с Россией. Некоторые — набивая себе цену, а некоторые, видимо, и нет. Но Россия при этом не только поддерживала, но и сдерживала местные силы, как в случае с референдумом 11 мая, против проведения которого высказался Путин.
Первым ключевым этапом эскалации в сторону большой войны было начало авианалетов на города в конце мая. В ответ у ополчения появились и эффективные средства ПВО. После попытки такого прорыва ВС Украины в Славянск в начале июня у ополчения стала появляться и бронетехника. Причем каждый раз сторонам конфликта приходила помощь извне («пророссийским» — из России, с Запада — украинской стороне), и примерный паритет сил на фронтах восстанавливался. Такова была публичная дипломатическая позиция Москвы: «Мы не дадим ополчению проиграть». Но, похоже, и выиграть тоже.
— Наше наступление в августе объясняется тем, что появилась организация, — рассказывает ополченец, десантник в отставке, прошедший Чечню, а сюда приехавший из Ростова. Его позывной — Ветер. — Перед нами были десантники, такие же, как мы, а не непрофессиональные ополченцы. В каждом экипаже танка был хоть один бывший танкист или хотя бы бывший военный.
Летнее наступление было остановлено из Москвы под Мариуполем.
— Уж либо туда, либо сюда, не надо полумер, они самые жестокие. Пусть уже Москва возьмет все под прямой контроль и введет войска, либо уже даст разбираться местным, — сетует знакомый донецкий журналист, уставший от бомбежек и, главное, от видимой бесцельности войны.
Похоже, российская дипломатия демонстрирует тот же метод, что и во время грузино-осетинского конфликта, — «принуждение к миру», но руками не регулярной армии, а ополчения. Метод такой: демонстрация военной силы и прорыва, далее — переговоры. Но уже два раза не сработало. Сентябрьское, а потом и декабрьское перемирие были сорваны, а методика сохранилась. Ценой огромных жертв ополчения и мирного населения (которое в январе и феврале уже гибло от обстрелов с обеих сторон) был взят донецкий аэропорт, обозначен «котел» вокруг Дебальцево. Это все-таки принудило Киев и европейцев к переговорам. На последнем этапе в группе разведчиков Ветр» погибли двое, а за всю летнюю компанию — ни одного бойца.
— Я понимаю, что наши ребята идут на смерть, часто ненужную, — говорит один из донецких командиров в разговоре не для записи. — Много их гибнет, и мы часто понимаем, что военного смысла в приказах нет. Но мы понимаем, что если Россия прямо вмешается, то это будет катастрофа, еще большая эскалация, большая война в Европе. Мы понимаем, что гибнем не только за пиар наших руководителей или для переговоров в Минске — мы сражаемся за Россию.
Это — личное
«Что для вас означает новое перемирие?» Сейчас этот вопрос надо задавать предельно аккуратно, особенно если он адресован бойцам армии ДНР или тем, кто с ней непосредственно связан. Можно нарваться на нравоучения, а то и получить по физиономии, потому что некоторыми уже сам вопрос воспринимается как оскорбление.
Одни уклоняются от ответа: «Спросите лучше у матерей, чьи сыновья замучены в застенках нацгвардии».
Другие свирепеют при одном только упоминании о прекращении огня: «Как это понимать? Только мы собрались развить наступление на Мариуполь — стоп. Только приготовились уничтожить “дебальцевский котел” — снова остановка. Так было и с Иловайском, и с донецким аэропортом. Это же диверсии. Кому-то очень не хочется, чтобы мы победили, и кому-то очень хочется, чтобы эта война продолжалась бесконечно».
(Справедливости ради надо сказать, что многие из ополченцев расстроятся, если война прямо сейчас так и закончится. Давно не приходилось видеть в одном месте столько мужчин с глазами, горящими от того, что их скучная и размеренная жизнь менеджеров по продаже кондиционеров наконец-то обрела хоть какой-то смысл.)
А третьи пускаются в запутанные рассуждения: дескать, все это часть стратегии Путина. По крайней мере, такую версию мне изложила акушер-гинеколог Вера, работающая волонтером в госпитале № 1 при Калининской больнице Донецка — счастливая обладательница какого-то секретного удостоверения за подписью Игоря Стрелкова. Вместе с Верой мы ехали в Горловку по дороге, простреливаемой украинской армией. У Веры два брата. Один служит в армии ДНР, другой — нет. Она уверена, что надо идти до Одессы.
— Ну посмотрите, как гладко все выходит, — говорила доктор Вера. — Ведь Путин отлично знал, что Киев условия соблюдать не будет. Так и выходит. Ярош отказался, а с ним и семнадцать его территориальных батальонов. Порошенко сказал, что сомневается. Что это нам дает? Возможность ввести российские миротворческие силы.
Словом, геополитика.
А еще в Донецке, после того как стали известны результаты минских переговоров, появились листовки «ДНРвцы, в Минске вас предали, защищайте себя сами».
Подлая логика
У местных жителей к властям Донецкой народной республики и ополченцам накопилась масса претензий. Они, например, с сожалением вспоминают об уходе бывшего мэра — молодого, деятельного, а главное, всенародно избранного. За год работы, по их словам, он сделал город чище, комфортнее, богаче. Но тут власть сменилась. Мэра сначала обвинили в том, что он незаконно перечисляет деньги из городского бюджета во вражеский Киев, затем арестовали. Ходят слухи, что даже пытали и «повыбивали все зубы». Где он сейчас, никто не знает.
Новая власть увеличила штрафы за нарушение правил дорожного движения. Но именно ополченцы сейчас — основные нарушители на дорогах. Горожане жалуются, что гоняют и по встречке, и ночью во время комендантского часа, причем на машинах с тонированными стеклами, зачастую «отжатых» (так здесь называют автомобили, конфискованные, экспроприированные или попросту украденные).
— Когда проезжаешь перекресток, — говорит знакомый таксист, — приходится притормаживать даже на зеленый свет, потому что если с такими столкнешься, они дальше поедут, им отжатой машины не жалко. А мне никто страховку не выплатит.
Но самое зло вот где. Бывает, что ополченцы ставят орудие прямо среди домов, на улице в жилом секторе — и давай стрелять по позициям украинской армии. Люди их гоняют. Но как прогонишь вооруженных бойцов? Украинцы отвечают тем же, но ополченцы к тому моменту уже перемещаются в другое место. Так что украинские снаряды попадают в мирное население.
— У них это называется «артиллерийская дуэль», а у нас люди гибнут! — говорят жители Горловки, еле сдерживая ярость.
Выходит, что жертвы среди мирного населения выгодны обеим сторонам. Украинской армии — потому что это сеет страх и панику на вражеской территории. ДНР — потому что смерть близких мотивирует их родных вступать в ряды ополчения, чтобы мстить. Такова подлая логика гражданской войны.
И, вообще говоря, как-то совсем не заметно, чтобы местные жители с теплотой относились к ополченцам и новой власти. Нет ощущения, что между ними складываются отношения освободителей и благодарного населения. Они существуют словно на позициях апартеида: мы вас не замечаем, а вы — нас.
Это объяснимо. В бытовом отношении жизнь на этой территории стала невероятно тяжелой. Пенсий и зарплат нет: Киев реализует блокаду, ДНР начали что-то выплачивать только в декабре. Банкоматы не работают — так что даже те, кому могли бы помочь переводами родственники из России, остаются без средств к существованию. При этом в магазинах продукты есть — только не на что их купить. Конечно, существуют какие-то конторы, которые неизвестно как обналичивают деньги за пять процентов от суммы, а также бригады таксистов, которые мотаются в Россию, — эти берут уже в два раза больше. Но все это ненадежно и относится не столько к экономике, сколько к уголовному кодексу.
Не по средствам
Трудно представить, на какие средства живут сейчас жители самопровозглашенных республик. Семья Басовых из Горловки, например, проедает то, что когда-то скопила на поездку в Египет. К тому же у них есть огород, запасы. А каково тем, кто живет в квартирах?
Так что все больше людей с завистью посматривают в сторону Украины.
— Взять Славянск, — говорит Валерий Басов. — Когда там стояло ополчение — ничего не работало. А теперь выплачивают все: и пенсии, и зарплаты, и пособия.
Но и там простолюдинам не очень-то рады. Валерий, как и многие его земляки, ездит на украинскую сторону, чтобы снять там деньги через банкомат. Но дело это хлопотное. Надо миновать несколько тех и других кордонов. А с недавних пор украинская сторона ввела для жителей ДНР и ЛНР пропускную систему со сложной системой оформления документов.
— Если они считают нас гражданами Украины, к чему эти пропуска? Я хочу ездить в своей стране куда хочу. А это нарушает мое право на свободу передвижения, — возмущается Валерий.
К тому же такие поездки нередко сопровождаются унижениями. Из автобусов, например, высаживают тех, у кого в записной книжке мобильников много российских номеров, пустая — тоже вызывает подозрения.
Я же вам говорил
В ДНР и ЛНР, конечно, все хотят мира. Но не любой ценой. А какой — согласованного мнения нет и в помине. Наоборот, в этом вопросе царит раздрай.
— Надо идти на Харьков, Одессу, брать Херсон, чтобы открывать путь на Крым, — говорит Лилия, сотрудница комиссии по делам военнопленных.
— Надо воевать до административных границ Донецкой и Луганской областей. Какая же это ДНР без Мариуполя? — вопрошает жена журналиста Максима Н.
Значительная часть ополченцев ДНР родом из тех краев, которые находятся под контролем ВСУ: из Мариуполя, Краматорска, Славянска. Вряд ли они согласятся на такой мир, где их родственники, дома, земля окажутся по другую сторону границы.
— Киев против автономии и федерализации. То есть украинцы хотят нас разоружить, чтобы потом тупо пересажать и отстрелять верхушку оппозиции, как это сделали в Днепропетровске, Одессе, Харькове, других городах, — объясняет сотрудник фонда «Новороссия» Виталий. — А потом они примутся за остальных. И это будет не люстрация — это будет резня.
При этом здесь мало кого пугает перспектива статуса непризнанного государства.
— Ну и что. Пусть будет второе Приднестровье, — практически хором говорят администратор и продавец книжного магазина рядом с Донецкой областной администрацией — наверное, единственного книжного, работающего сейчас в городе. — Сами прокормимся, Россия рядом. И нужна, конечно, разделительная линия между нами, контролируемая российскими миротворцами, потому что после таких зверств, что они творили, мы еще долго не сможем жить с ними по-соседски.
У обоих дети живут в России, но ехать к детям они не хотят: кому, говорят, там нужны старики без пенсии. А еще их нет-нет да и начнет мучить сомнение, одна неразрешимая проблемка: почему в бедные кварталы, где они живут, украинские снаряды залетают регулярно, а там, где обитают состоятельные граждане, ни одно стекло не разбилось. Но это так — боковой, что называется, сюжет.
— И, кстати, в Приднестровье пенсии выше, чем в Молдавии, — добавляют они, словно ставя точку в споре.
Вряд ли все это лишь эмоции. Время эмоций прошло. Это уже больше похоже на расчет, на тысячу раз продуманное.
— Нужен новый Нюрнбергский процесс. Ни о каком мире речи не будет, пока не расследуют военные преступления. Как это — всех амнистировать?! И тех, кто обстреливал 57-ю школу?! И тех, кто ставил растяжки на детской площадке?! И тех, кто кидал на пляж в Зугрэсе кассетные бомбы?! — возмущается Игорь Спиридонов, ополченец, в мирное время работавший хирургом в поликлинике. Его ребенку недавно исполнилось десять месяцев. То есть он родился, когда уже шла война. И этот ребенок — персональный жест Спиридонова в пользу жизни, протест против войны.
С другой стороны, по оценке Дарьи Морозовой, уполномоченного республики по правам человека, в том же ДНР тех, кто поддерживает Киев, не менее пятнадцати процентов. И их мнение тоже не следует сбрасывать со счетов.
— Вот вы журналист. Скажите, почему ваши коллеги в Москве прозвали минские соглашения «минками» — в этом же столько пренебрежения? — спросил меня один из ополченцев, из тех, кто постоянно следит за информационным потоком. Что я мог ему сказать, если ответ был заложен в самом вопросе.
Утро 15 февраля выдалось в Горловке спокойным. Пользуясь затишьем, люди побежали по своим делам. Но все хорошее, как известно, кратковременно. Часов в десять утра со стороны Дебальцева снова загрохотало. На лицах горловчан в этот момент можно было прочесть «ну я же вам говорил».
Донецкая областная администрация, первый этаж. Здесь вывешены фотографии тех, кто погиб в боях за ДНР. К мемориалу, прихрамывая, подходит мужчина в камуфляжной форме, но с совершенно гражданским лицом. Некоторое время он стоит, склонив голову, потом прикладывает ладонь к одному из снимков.
— Ваш знакомый?
— Друг, вместе воевали. Он и вот эти трое ребят рядом с ним подорвали себя гранатами в танке, чтобы не сдаваться правосекам.
— Что думаете о перемирии? — спрашиваю.
Мужчина молча уходит.
Информация