Сергей Маркедонов. Грузия: провал надежд
С началом украинского кризиса Грузия утратила неформальный статус главного возмутителя спокойствия на постсоветском пространстве. О былых временах нам напоминает экс-президент закавказской республики Михаил Саакашвили, активно подвизающийся сегодня на ниве политического консалтинга у новой киевской власти. Грузинская проблематика актуализируется лишь в те редкие минуты, когда первые лица в Москве и в Тбилиси выступают с новыми заявлениями о диалоге и продолжении объявленной в конце 2012 года «нормализации». Тем паче, что риторика официального Тбилиси в отношении к северному соседу как минимум в последние два года утратила былую жесткость.
Но если отойти от пристального мониторинга очередного раунда «женевских дискуссий» по безопасности в Закавказье, двусторонних встреч дипломатических представителей двух стран и риторических упражнений официальных лиц, то какая динамика наблюдается в стране, по-прежнему (и вне всякой привязки к Украине) представляющей значительную важность для ситуации в регионе Большого Кавказа? И самое главное, какие пружины ею двигают?
С уходом от власти третьего президента Грузии и поддерживающей его партии «Единое национальное движение» в российско-грузинских отношениях произошли определенные изменения. Однако по большей части они носили (и продолжают носить) тактический и селективный характер. Новые грузинские власти (представляющие «Грузинскую мечту») во внешней политике сохранили приверженность стратегическим подходам прежнего руководства, то есть продолжение и укрепление интеграционных связей с НАТО и Европейским союзом. Именно «мечтатели» сначала парафировали (ноябрь 2013), а затем подписали и ратифицировали (лето 2014) Соглашение об Ассоциации с ЕС, что даже во времена Саакашвили виделось как труднодостижимая задача. Власть, сменившая экстравагантного лидера, продолжила участие грузинского контингента в операции НАТО в Афганистане. Более того, самые существенные человеческие потери в ней пришлись на 2013 год, то есть на период довершения политического разгрома «националов», начавшегося годом ранее. Как и в прежние времена, правительство «Грузинской мечты» не получило долгожданный ПДЧ (План действий по членству) в Североатлантическом альянсе. Однако в сентябре прошлого года НАТО и Грузия начали реализацию пакета по «усиленному сотрудничеству».
Не кто иной, как «мечтатели», выразили готовность принять участие в операции под эгидой Евросоюза в Центральной Африке. Заметим, без всяких предусловий в виде прогресса относительно визовой либерализации для граждан Грузии.
Впрочем, здесь есть свои нюансы. Нынешние грузинские власти, в отличие от Саакашвили, пошли на серьезные изменения своей тактики. Стратегическая цель — вступление в НАТО и в ЕС — видится им не через лобовую конфронтацию с Россией и «разморозку» двух этнополитических конфликтов (тем паче, что после признания абхазской и югоосетинской независимости Москвой возможности для этого предельно ограничены), а через «нормализацию». Читай, минимизацию жесткой риторики и возобновление, хотя бы в ограниченных пределах, социально-экономической кооперации и дипломатического диалога.
Как бы то ни было, а стратегический вектор Тбилиси, несмотря на отсутствие былой экстравагантности, остается прежним. Но для понимания этого выбора (который, заметим, является консенсусом среди всех ведущих политических сил Грузии вне зависимости от принадлежности к власти или к оппозиции) требуется намного больше, чем алармистские констатации относительно приближения НАТО к российским границам. Здесь крайне важно видеть те противоречия и коридоры возможностей (а иногда и невозможностей), которые существуют перед любым грузинским политиком сегодня и будут существовать завтра.
Прежде всего, не стоит идти на поводу у поборников «научного демократизма», утверждающих, что выбор в пользу НАТО является не больше и не меньше, чем «цивилизационным выбором» страны. Намного более ценным являются высказывания опытных грузинских политиков и дипломатов о провале надежд Тбилиси на Россию в деле «собирания» единого государства как основополагающей причине грузинского «западничества». Вот здесь во многом и кроется отгадка того истового «атлантизма», который не раз охотно демонстрировали как бывший первый секретарь ЦК КП Грузинской ССР, так и его преемники, ни дня не проработавшие в партийно-советском аппарате.
«Сборка страны» посредством внешней силы — традиция не новая в грузинской истории. Во многом процесс инкорпорирования различных грузинских земель в состав Российском империи способствовал формированию тех границ, которые сегодня Грузия имеет. Напомню, что статьи знаменитого Георгиевского договора 1783 года прямо были нацелены на единство «грузинского мира». Они рекомендовали Ираклию II избегать междоусобиц и помириться с имеретинским царем Соломоном. В результате серии войн XIX столетия под российским скипетром оказались Батуми, Ахалкалаки и Ахалцихе. Все это объективно (конечно же, помимо воли российских властителей) способствовало тому, чтобы разные исторические части Грузии были собраны под одной властью, что впоследствии после краха сначала Российской империи в 1917 году, а потом СССР (также гарантировавшего «территориальную целостность» советской Грузии) в 1991 году облегчало грузинской национальной интеллигенции формирование своей государственности. На основе уже имеющихся предикатов.
Но, как только проект национального государства Грузии вступал в противоречие с интересами других националистов (имевших собственные представления о будущем), на первое место выходил внешний фактор. К слову сказать, в течение длительного времени постсоветская Россия была готова помочь грузинской территориальной целостности (чего стоит одна только блокада Абхазии, а равно и попытки недопущения в ней и в Южной Осетии действий, нацеленных на институционализацию их отдельного от Грузии статуса!). Но, во-первых, она не хотела «собирать» независимое грузинское государство альтруистически, а во-вторых, не могла игнорировать собственную абхазскую и югоосетинскую мотивацию. Точнее сказать, могла, но не видела в этом особой выгоды, зато осознавала возможные неоправданные риски.
Как следствие, разворот с севера на запад и надежды на «сборку» с помощью Вашингтона и Брюсселя. Впрочем, события 2008 года уже показали, что вера в «заграницу, которая нам поможет», имеет свои пределы. И только полный коллапс РФ на Большом Кавказе, включая его северную российскую часть, сможет помочь в осуществлении «собирания земель». Впрочем, и тут есть свои нюансы. Собрать — не значит успешно интегрировать и эффективно контролировать. Более того, помимо Абхазии и Южной Осетии Грузия уже сегодня сталкивается с во сто крат более опасным вызовом. Исламистская опасность уже не раз выходила на поверхность в Панкиси и Лопоте. Пока что она находится в относительно латентном виде в Квемо Картли и в Аджарии, но заявляет о себе вовлечением выходцев из Грузии в деятельность пресловутого «Исламского государства Ирака и Леванта» на Ближнем Востоке. И пока нет никаких доказательств того, что на этом направлении Запад реально, а не риторически готов помогать сохранению грузинского единства. И именно поэтому наиболее знающие эксперты и политики внутри Грузии уже говорят о возможностях кооперации с Москвой на этом направлении. Даже поверх неразрешенных абхазско-югоосетинских противоречий.
Кроме того, у США и ЕС есть свои интересы и свои виды на Грузию. Одно дело — вовлечение страны в «энергетический и геополитический плюрализм» и проекты по альтернативным России поставкам каспийской нефти и газа в Европу. И совсем другое — вовлечение в конфронтацию (включая и военный фактор) с РФ из-за Абхазии и Южной Осетии или борьба с радикальным исламизмом в российско-грузинском приграничье. Как и в случае с РФ альтруизма здесь не было и не предвидится. И натовский фактор может оказаться малополезным для Тбилиси, как и для возвращения к границам Грузинской ССР, так и для борьбы против потенциальной угрозы ИГИЛ. Вне зависимости от успехов или провалов российской политики хоть на Большом Кавказе, хоть на Украине, хоть в Арктике.
И в любом случае рефлексия по поводу издержек и обретения евроатлантической интеграции со всей неизбежностью поставит вопрос о роли внешних сил в «сборке страны». Рано или поздно это подтолкнет либо к ревизии национального проекта и его редукции до того, что в свое время федеральный канцлер Германии Ангела Меркель назвала «ядровой территорией Грузии», либо к корректировке внешней политики. С осознанием того, что национальный интерес может быть не только натовским и строиться не только вокруг идей «Деминтерна».
Но если отойти от пристального мониторинга очередного раунда «женевских дискуссий» по безопасности в Закавказье, двусторонних встреч дипломатических представителей двух стран и риторических упражнений официальных лиц, то какая динамика наблюдается в стране, по-прежнему (и вне всякой привязки к Украине) представляющей значительную важность для ситуации в регионе Большого Кавказа? И самое главное, какие пружины ею двигают?
С уходом от власти третьего президента Грузии и поддерживающей его партии «Единое национальное движение» в российско-грузинских отношениях произошли определенные изменения. Однако по большей части они носили (и продолжают носить) тактический и селективный характер. Новые грузинские власти (представляющие «Грузинскую мечту») во внешней политике сохранили приверженность стратегическим подходам прежнего руководства, то есть продолжение и укрепление интеграционных связей с НАТО и Европейским союзом. Именно «мечтатели» сначала парафировали (ноябрь 2013), а затем подписали и ратифицировали (лето 2014) Соглашение об Ассоциации с ЕС, что даже во времена Саакашвили виделось как труднодостижимая задача. Власть, сменившая экстравагантного лидера, продолжила участие грузинского контингента в операции НАТО в Афганистане. Более того, самые существенные человеческие потери в ней пришлись на 2013 год, то есть на период довершения политического разгрома «националов», начавшегося годом ранее. Как и в прежние времена, правительство «Грузинской мечты» не получило долгожданный ПДЧ (План действий по членству) в Североатлантическом альянсе. Однако в сентябре прошлого года НАТО и Грузия начали реализацию пакета по «усиленному сотрудничеству».
Не кто иной, как «мечтатели», выразили готовность принять участие в операции под эгидой Евросоюза в Центральной Африке. Заметим, без всяких предусловий в виде прогресса относительно визовой либерализации для граждан Грузии.
Впрочем, здесь есть свои нюансы. Нынешние грузинские власти, в отличие от Саакашвили, пошли на серьезные изменения своей тактики. Стратегическая цель — вступление в НАТО и в ЕС — видится им не через лобовую конфронтацию с Россией и «разморозку» двух этнополитических конфликтов (тем паче, что после признания абхазской и югоосетинской независимости Москвой возможности для этого предельно ограничены), а через «нормализацию». Читай, минимизацию жесткой риторики и возобновление, хотя бы в ограниченных пределах, социально-экономической кооперации и дипломатического диалога.
Как бы то ни было, а стратегический вектор Тбилиси, несмотря на отсутствие былой экстравагантности, остается прежним. Но для понимания этого выбора (который, заметим, является консенсусом среди всех ведущих политических сил Грузии вне зависимости от принадлежности к власти или к оппозиции) требуется намного больше, чем алармистские констатации относительно приближения НАТО к российским границам. Здесь крайне важно видеть те противоречия и коридоры возможностей (а иногда и невозможностей), которые существуют перед любым грузинским политиком сегодня и будут существовать завтра.
Прежде всего, не стоит идти на поводу у поборников «научного демократизма», утверждающих, что выбор в пользу НАТО является не больше и не меньше, чем «цивилизационным выбором» страны. Намного более ценным являются высказывания опытных грузинских политиков и дипломатов о провале надежд Тбилиси на Россию в деле «собирания» единого государства как основополагающей причине грузинского «западничества». Вот здесь во многом и кроется отгадка того истового «атлантизма», который не раз охотно демонстрировали как бывший первый секретарь ЦК КП Грузинской ССР, так и его преемники, ни дня не проработавшие в партийно-советском аппарате.
«Сборка страны» посредством внешней силы — традиция не новая в грузинской истории. Во многом процесс инкорпорирования различных грузинских земель в состав Российском империи способствовал формированию тех границ, которые сегодня Грузия имеет. Напомню, что статьи знаменитого Георгиевского договора 1783 года прямо были нацелены на единство «грузинского мира». Они рекомендовали Ираклию II избегать междоусобиц и помириться с имеретинским царем Соломоном. В результате серии войн XIX столетия под российским скипетром оказались Батуми, Ахалкалаки и Ахалцихе. Все это объективно (конечно же, помимо воли российских властителей) способствовало тому, чтобы разные исторические части Грузии были собраны под одной властью, что впоследствии после краха сначала Российской империи в 1917 году, а потом СССР (также гарантировавшего «территориальную целостность» советской Грузии) в 1991 году облегчало грузинской национальной интеллигенции формирование своей государственности. На основе уже имеющихся предикатов.
Но, как только проект национального государства Грузии вступал в противоречие с интересами других националистов (имевших собственные представления о будущем), на первое место выходил внешний фактор. К слову сказать, в течение длительного времени постсоветская Россия была готова помочь грузинской территориальной целостности (чего стоит одна только блокада Абхазии, а равно и попытки недопущения в ней и в Южной Осетии действий, нацеленных на институционализацию их отдельного от Грузии статуса!). Но, во-первых, она не хотела «собирать» независимое грузинское государство альтруистически, а во-вторых, не могла игнорировать собственную абхазскую и югоосетинскую мотивацию. Точнее сказать, могла, но не видела в этом особой выгоды, зато осознавала возможные неоправданные риски.
Как следствие, разворот с севера на запад и надежды на «сборку» с помощью Вашингтона и Брюсселя. Впрочем, события 2008 года уже показали, что вера в «заграницу, которая нам поможет», имеет свои пределы. И только полный коллапс РФ на Большом Кавказе, включая его северную российскую часть, сможет помочь в осуществлении «собирания земель». Впрочем, и тут есть свои нюансы. Собрать — не значит успешно интегрировать и эффективно контролировать. Более того, помимо Абхазии и Южной Осетии Грузия уже сегодня сталкивается с во сто крат более опасным вызовом. Исламистская опасность уже не раз выходила на поверхность в Панкиси и Лопоте. Пока что она находится в относительно латентном виде в Квемо Картли и в Аджарии, но заявляет о себе вовлечением выходцев из Грузии в деятельность пресловутого «Исламского государства Ирака и Леванта» на Ближнем Востоке. И пока нет никаких доказательств того, что на этом направлении Запад реально, а не риторически готов помогать сохранению грузинского единства. И именно поэтому наиболее знающие эксперты и политики внутри Грузии уже говорят о возможностях кооперации с Москвой на этом направлении. Даже поверх неразрешенных абхазско-югоосетинских противоречий.
Кроме того, у США и ЕС есть свои интересы и свои виды на Грузию. Одно дело — вовлечение страны в «энергетический и геополитический плюрализм» и проекты по альтернативным России поставкам каспийской нефти и газа в Европу. И совсем другое — вовлечение в конфронтацию (включая и военный фактор) с РФ из-за Абхазии и Южной Осетии или борьба с радикальным исламизмом в российско-грузинском приграничье. Как и в случае с РФ альтруизма здесь не было и не предвидится. И натовский фактор может оказаться малополезным для Тбилиси, как и для возвращения к границам Грузинской ССР, так и для борьбы против потенциальной угрозы ИГИЛ. Вне зависимости от успехов или провалов российской политики хоть на Большом Кавказе, хоть на Украине, хоть в Арктике.
И в любом случае рефлексия по поводу издержек и обретения евроатлантической интеграции со всей неизбежностью поставит вопрос о роли внешних сил в «сборке страны». Рано или поздно это подтолкнет либо к ревизии национального проекта и его редукции до того, что в свое время федеральный канцлер Германии Ангела Меркель назвала «ядровой территорией Грузии», либо к корректировке внешней политики. С осознанием того, что национальный интерес может быть не только натовским и строиться не только вокруг идей «Деминтерна».
Информация