Один случай из жизни «Смерша»
Шел четвёртый месяц войны. Город Можайск жил в тревогах и надеждах, не зная, что ждет его завтра.
— Воздух! — раздалась команда, и бойцы бросились врассыпную. Ведущий самолет перешел в пике, за ним другой, третий. Завыли бомбы. Земля задрожала от мощных взрывов. Черные всплески вскидывались вровень с деревьями. Выворачивая дышла, давя людей, помчались от страха обезумевшие лошади. Отбомбившись, «юнкерсы» развернулись и исчезли в предвечернем закате. Красноармейцы поднимались с земли, гневно поглядывали в небо. Стонали раненые, дымились разбитые автомашины, повозки.
Солнце уходило за горизонт. В наступившей тишине со стороны реки ярким контрастом действительности послышались медленные звуки гармошки.
— Это кто же там развлекается? — подал голос рослый, широкоплечий боец Огилько.
— Ну-ка, пошли посмотрим, — недовольно проговорил черноглазый, стройный сержант Шабанов.
Приближаясь к речке, они все отчетливее слышали грустную мелодию. Гармонь всхлипывала, печально пела о чем-то. Возможно, играющий хотел забыться от всего того, что недавно произошло на Можайском шоссе. Может быть, он потерял кого-нибудь из своих близких и теперь музыкой хотел заглушить свою боль.
Завидев патруль, боец с гармошкой резко оборвал игру, встал и козырнул сержанту. Его примеру последовали трое его слушателей.
— Комендантский патруль. Прошу предъявить документы! — строго обратился к ним Шабанов.
Первым предъявил красноармейскую книжку гармонист, худощавый, подтянутый боец. На его смуглом лице было заметно напряжение, глаза блестели. Сержант внимательно посмотрел на гармониста, потом на документ, прочитал вслух:
— Антон Егорович Верба. Воинская часть.
— Украинец, — обронил Огилько. — И где только не встретишь своих земляков. — Вздохнул и горестно добавил: — А Украину, Белоруссию уже топчут сапогами фашисты. — И, махнув рукой, умолк.
Сержант Шабанов проверил документы других бойцов. Один из них, Селиванов, белобрысый крепыш, с медалью «За отвагу», выписавшись из госпиталя, направлялся в часть. Второй, щупловатый, неприметной наружности, Березовский, возвращался с продовольственного склада, куда носил ведомости. А третий, с кривым носом, Саранцев, шел в запасный полк с пакетом.
— Сыграй, земляк, что-нибудь веселое, — попросил Огилько.
Верба не дал себя долго упрашивать. Взял гармонь, пригнул голову к мехам, и зазвучала веселая украинская песня «Распрягайте, хлопцы, коней». Огилько с упоением слушал близкую его сердцу мелодию, а по лицу расплывалась грусть. Ему виделось родное село на Житомирщине, мать, сестрёнки. Как они? Там теперь гитлеровцы хозяйничают.
— Добре играешь, земляче, да только душу потревожил песней, — пытаясь скрыть волнение, сказал Огилько, когда Верба положил гармонь.
Взглянув на Шабанова, Верба застенчиво спросил:
— Товарищ сержант, не найдется ли у вас махорки на закрутку?
— Найдётся, — сказал Шабанов, — Еще не все запасы махорки раскурили, хотя и дымим напропалую с горя. Видели, как бомбил, зараза? Как после этого не закуришь? — И протянул гармонисту жестяную коробку с махоркой.
— Можно и мне? — попросил Селиванов.
— Пожалуйста, закуривайте, — посмотрев на медаль Селиванова, спросил:
— Награду на фронте заслужили?
— Ну, а где же, — с гордостью ответил боец, свертывая цигарку. Чиркнув спичкой, он спрятал в ладонях желтоватый огонек и прикурил. Глубоко затянувшись и выпустив струю дыма, поинтересовался: — А вы не были на фронте?
— Пока не пришлось. В тылу службу несём.
— В тылу тоже кому-то надо служить, не без того, — понимающе сказал фронтовик.
— Война, фронт, тыл! — В голосе Огилько снова зазвучали грустные нотки. — Как хорошо наладилась было жизнь, а теперь все полетело кувырком, все пошло вкривь и вкось. А тут еще фашист все прёт, нечистая сила. Эх, добраться бы мне до этой вражины! — Он потряс своими кулачищами. — Просился на фронт, не отпустили.
— Не спеши, Огилько. Война только началась. Хватит и на нашу с тобой долю. Не все же будем в тылу в патрульных ходить, — спокойно заявил сержант.
— Мне так и командир роты сказал, да только уж тошно в тылу быть. До фашистов хочу добраться да схватиться с ними за грудки, вот этими руками давить их, гадов!
— Доберешься. Но там нелегко, друг.
Селиванов оказался не в меру разговорчивым. Ему, видимо, хотелось поделиться впечатлениями перед тыловиками, не нюхавшими еще пороху. Он говорил быстро, словно хотел выложить всё, что знал.
— Неужели не сладим с фашистами? Как вы полагаете, товарищ сержант? — спросил бойко Саранцев.
— Почему не сладим? Остановим. Иначе быть не может. Вот соберутся наши с силами и попрут врага. Ещё как попрут!
С высоты неба доносился отдаленный гул самолета. Сержант поднял вверх голову, прислушиваясь.
— Гудит. Наш или фашистский, холера его возьми? На днях вот также прогудел и сбросил двух парашютистов. Одного поймали, другой прячется где-то. Ну ладно, братва. Послушали музыку, поговорили, душу отвели, а теперь и в путь-дорогу. Дело к вечеру идёт.
— К чему такие строгости, товарищ сержант! Дайте хоть помыться в речке, — заговорил Саранцев.
Шабанов строго посмотрел на него.
— Если вам сказали расходиться, значит, никакой вольности быть не может. Время военное, понимать надо, — не повышая голоса, заявил сержант.
— С патрулем, друг, не спорят, — тронул за рукав Саранцева Березовский.
Верба первым подхватил гармонь. Собрали свои вещички и остальные. Только Березовский замешкался, аккуратно прилаживал через плечо сумку с противогазом, словно тот был у него из хрупкого стекла. Это не ускользнуло от зоркого глаза сержанта. «Наверно, на складе провизии прихватил. На вид хотя и смирный, но, видать, хлюст парень».
Солдаты нехотя тронулись в путь. Шабанов посмотрел на часы. До смены оставалось полтора часа. Комендантский патруль не спеша направился в город.
— Не понравился мне этот ершистый солдат с кривым носом, Саранцев, — сказал сержант.
— Смотрите, их уже трое осталось, — заявил Огилько, глядя на дорогу, прилегавшую к оврагу.
— Не иначе как Саранцев сиганул в овраг, чтобы нас пропустить и вернуться к речке. Вот пройдоха! Сейчас мы его вытурим оттуда.
Они приблизились к оврагу. В нем рос молодой осинник, дубняк, перемешанный с орешником и кустами бузины.
— Возьми правее, заметишь — крикни, — распорядился Шабанов.
Спустившись вниз, он вошел в заросли. Вдруг что-то зашелестело в кустарнике, и тут же высунулась коровья морда. Корова шумно вздохнула, раздался детский голос:
— Куды залезла, окаянная!
Корова, рванулась в сторону и, ломая кустарник, исчезла. Из-за кустов вышел худенький подросток в рваных ботинках, в штанах с подранными коленками, с лицом, усыпанным крупными веснушками, словно воробьиное яйцо.
— Твоя буренка, малец? — спросил сержант.
— Ага! — с готовностью ответил шустрый паренек.
— Красноармейца не видел здесь?
— Там, — показал он рукой справа от себя. Серые глазёнки с любопытством разглядывали сержанта.
Шабанов был крайне удивлен, когда увидел перед собой Березовского вместо предполагаемого Саранцева. Противогаза на нем не было.
— Вы почему спрятались здесь? Что за дела у вас тут? — строго спросил Шабанов.
В воровато бегающих глазах Березовского мелькнула растерянность.
— Никаких дел, товарищ сержант. Зашел справить нужду. Да вот, смотрю, орехи. Наверно, ещё не созрели.
— А противогаз где ваш? — спросил Шабанов, вспомнив о своем предположении насчет провизии.
Что-то схожее с испугом появилось во взгляде Березовского. Но он быстро овладел собой и спокойно сказал:
— Там лежит.
Услышав разговор сержанта, подошел Огилько и, увидев Березовского, разочарованно произнес:
— А мы думали тот, с кривым носом.
— Найдите противогаз! — Сержант не повысил голос, но тон, каким он сказал, заставил Березовского дрогнуть и побледнеть.
Они пристально и изучающе смотрели друг на друга: сержант — строго, Березовский — растерянно и настороженно.
В это время мальчуган подошел к Огилько и зашептал ему на ухо:
— Дяденька красноармеец, он в том кусту бузины лежит. Только в нем что-то пищало: «пик-пик».
«Парашютист», — обожгла догадка. Огилько шепнул пареньку принести противогаз, а сам, вскинув винтовку, крикнул Березовскому:
— Руки вверх, вражина!
Березовский побледнел и поднял руки.
— Товарищ сержант, это парашютист. Обыщите его!
Шабанов подступил к Березовскому, тот резко отшатнулся и выхватил из кармана пистолет. Но выстрелить не успел. Огилько в два прыжка очутился возле Березовского. Нанес ему прямой удар в челюсть, вторым сбил с ног. Затем поднял оброненный парашютистом немецкий «Вальтер». Связав Березовскому руки, Огилько торжествующе заявил:
— Попался, гад! Недолго же тебе удалось скрывать свою вражью личину, маскируясь под красноармейца.
Березовский затравленным волком смотрел на расторопного и сильного Огилько и сплюнул липкую пополам с кровью слюну. Паренёк принес противогаз.
— Вот его пищалка, — с сияющим лицом сказал он, передавая сержанту противогаз.
В чехол противогазной коробки была вмонтирована портативная радиостанция, с помощью которой Березовский вызывал вражеские самолеты для бомбёжки.
— Вот же сволочи! С виду противогаз, а внутри — радиостанция. Ах, паразиты! — гневно говорил Огилько.
— Вот и второго парашютиста обезвредили. А ты, Огилько, обижался на тыловую службу, — заявил Шабанов и победно посмотрел на Березовского.
— Ваша взяла, — злобно проговорил тот, потирая окровавленную переносицу. Его волчьи глаза были полны ненависти. Он взглянул на паренька и злобно прошипел: — Подглядел, змеёныш.
Сержант подошел к мальчику.
— Как тебя зовут?
— Федя.
— Спасибо тебе за помощь, Федя. — Сержант обнял его, потом снял с фуражки звездочку и приколол ему на грудь.
В глазах мальчика заискрилась радость.
— Это шпион, дяденька сержант?
— Он самый, Федя.
— Вот зараза! Под красноармейца работал. А вы — молодцы, подрубили его.
Комендантский патруль с задержанным парашютистом направился в город. Березовский шёл мрачный и подавленный. Он думал о том, что глупо попался, и теперь связь с аэродромом утрачена. Его позывными была «Омега», но «Омега» теперь молчит, и он бессилен сообщить причину. А ведь ему всего три слова надо было бы передать: «Омега» сошла с рельсов». Но сообщить об этом он уже не сможет.
Информация