Без русского газа и с французской водкой. Тридцать лет «концу истории»
Проект «ЗЗ». Холодной осенью 2019 года исполнится тридцать лет историческому событию — падению Берлинской стены. Эксперты, однако, не думают, что система Запада в долгой холодной войне победила и в победе укрепилась. Другие эксперты идут ещё дальше: считают, что и Россия за годы, минувшие с перелома-89, тоже проиграла. Выходит, Чемберлен был прав: в войне не бывает выигравших — только проигравшие? Тем временем в Европе наметились тенденции борьбы с «путинским газом» и «агрессивной водкой». Неужели кто-то рассчитывает отыграться?
Соня Марголина (Sonja Margolina), родившаяся в 1951 году в Москве, а ныне живущая в Берлине публицистка и автор книг, в газете «Neue Zürcher Zeitung» напомнила о близящемся тридцатилетии «мирных революций в Центральной и Восточной Европе и падения Берлинской стены».
Указанные исторические события произошли после отказа Михаила Горбачёва от политики конфронтации с Западом и принятии политики гласности. Финалом стали «конец холодной войны и распад советской системы». По мнению автора, это было «чудо мирного урегулирования системного конфликта».
Это «чудо» породило на Западе триумфальные настроения, приведшие к появлению философии «конца истории» и вере в «мягкую силу» Запада. Либерально-демократический Запад выступил в качестве «универсальной модели общества» и «телеологической цели всех трансформационных процессов в посткоммунистических государствах».
Но у этой победы обнаружились «подводные камни».
Вероятность того, что Россия после распада Советского Союза «обретёт новую национальную идентичность и примет своё поражение в качестве мировой державы», была довольно мала, пишет автор. Немного времени нужно, чтобы маятник истории качнулся в предсказуемом направлении. Рано или поздно последует реакция и возникнет потребность реванша.
Любой, кто верил, что Россия могла бы стать более «западной», должен понять, что вместо этого Запад стал «более восточным», пишет далее Марголина. Победа может оказаться «фатальной для победителя». В триумфе Запада над побеждённой «империей зла» диалектика победы «уже несла семена его [Запада] будущих поражений».
Уставной пятый пункт НАТО (обязательная помощь стране-члену в случае агрессии) всё чаще подвергается сомнению. Не сегодня-завтра президент США готов отвернуться от НАТО, а Турция планирует покупать российские комплексы ПРО, напоминает Марголина. Это показывает, насколько амбивалентна была давняя победа и насколько быстро она может быть потеряна.
Опыт «передачи демократии, трансплантации ценностей» показал: западная модель «не имеет глубоких корней даже в среде некоторых старших членов ЕС». Демократия, полагает автор, не является «статьёй экспорта, она может развиваться только из собственного общества, нации, если её институты достаточно укреплены, чтобы навсегда закрепить верховенство закона и демократию».
Спустя тридцать лет «модернизационного партнёрства с Россией» можно утверждать, что Россия «стала не более демократичной, но авторитарной и более агрессивной», сообщает Марголина. В качестве аргументов эксперт перечисляет следующее: Россия «аннексирует территории суверенных государств», она «совершает военные преступления в Сирии», в России не приходится говорить «о конституционном государстве». И речь не только о России. В некоторых других государствах Восточной Европы тоже укрепляется «нелиберальная демократия», несмотря на экономические дивиденды от вступления новых стран в ЕС.
Дикий капитализм на Востоке способствовал появлению «олигархических и криминальных структур, которые прикарманили миллиарды долларов национального богатства, большая часть которого была отмыта, инвестирована или переведена на офшорные счета на Западе». Денежные средства, напоминает автор, поступали не только из России, но российские капиталы (капиталы «богатого ресурсного государства») «играли первую скрипку». «Полукриминальные деньги приветствовались на Западе, — пишет Марголина, — они сделали многих сторонников демократии богатыми и послушными».
Это подтверждается не только докладом Мюллера об отношениях России с Д. Трампом и его окружением, но и газопроводом «Северный поток 2», который как бы уводит экономические санкции в прошлое и подвергает Украину «насилию со стороны России». На таком фоне «коррозия политики Запада, основанной на ценностях, наиболее очевидна», полагает Марголина. И совсем недавно это проявилось «в решении Совета Европы вернуть России право голоса, отозванное после Крыма, и отменить другие санкции без какой-либо компенсации».
Вот это и означает, что не Россия со временем стала более «западной», а вместо этого Запад стал «более восточным»!
Философы, теоретизирующие о «конце истории» и «мягкой силе», бывшие триумфаторы, растеряли большую часть своего доверия, делает вывод публицистка. Концепция «конца истории» устарела уже в начале 90-х годов, во времена югославских войн, а позднее — «с войной в Грузии и оккупацией Крыма».
Обещания, которые после 1989 года строились на перманентных идеях торжества ценностей Запада, не перенесли кризиса сложившихся западных демократий, не выдержали глобального натиска «антилиберального авторитаризма». И потому «победа практически неотличима от поражения», резюмирует автор.
Впрочем, имеется иное мнение. Другие эксперты считают, что Россия должна возвратиться на путь демократии. Ведь у России нынешней нет концепции будущего.
Ирина Щербакова (Irina Sherbakova), одна из основателей правозащитного общества «Мемориал», с большим воодушевлением повествует в «The Guardian» о временах перестройки, вспоминая 1989 год, группу «Кино» и её песню о переменах.
1989 год был годом больших надежд. На публичных митингах на улицах Москвы «миллионы людей требовали свободы и демократии», пишет автор. Горбачёвская эпоха привела к многочисленным переменам. Люди оказались свидетелями невероятных событий: газеты шли нарасхват, из телевизора впитывалось каждое слово. С каждым днем люди «чувствовали себя живее и свободнее».
Многие понимали, что «для изменения прогнившей советской системы нужно было знать правду о ее сталинском прошлом». «То был год, когда была основана правозащитная организация «Мемориал», объединившая сотни активистов со всего Советского Союза», — напоминает автор.
Что же случилось? Оказывается, российским реформаторам «не хватало интереса к истории». Эти товарищи «торопились построить рыночную экономику» и «не видели связи между успешными экономическими реформами и необходимостью активного гражданского общества».
Под влиянием серьёзного экономического кризиса слово «демократия» превратилось для многих россиян в ругательное, напоминает автор. Люди «были разочарованы», общество пропитали апатия и равнодушие. Середина 1990-х годов отмечается ростом ностальгии по советскому периоду, а «серость брежневской эпохи с её бесконечными очередями и пустыми магазинами» стала вспоминаться «как мирное процветающее время». И снова над обществом нависла тень Сталина.
Ирина Щербакова пишет, что приход к власти Путина сопровождался «новой версией патриотизма», опирающейся на «героические» и «яркие» аспекты советского прошлого. Возродился и образ Сталина — «как сильного лидера, обеспечившего победу во Второй мировой войне и возглавившего советскую сверхдержаву». Телевизионная пропаганда «усердно работала над созданием этого образа». «Миллионы погибших в волнах политических репрессий были вытеснены на обочину коллективного сознания», — говорит автор.
И вот результат: ныне «освобождение Восточной Европы в 1989 году, падение Берлинской стены и окончание холодной войны понимаются многими россиянами как поражение, даже катастрофа». Удивляться тут нечему: ведь сам Путин назвал распад Советского Союза «величайшей геополитической катастрофой» XX века.
Сегодня лик Сталина повсеместно глядит с рекламных щитов и окон книжных магазинов. Десятки памятников Сталину «выросли по всей России».
Откуда это взялось? Щербакова полагает, что сегодняшнее прославление побед и «обеление Сталина» возможны оттого, что у современной России «фактически нет никакой концепции будущего».
Щербакова вспоминает 1989 год с глубоким осознанием «упущенных возможностей и разбитых надежд». Ныне свобода, как ей представляется, «сжимается так же быстро, как расширялась тридцать лет тому назад». По мнению Щербаковой, многим очевидно, что возвращение России к демократии «будет невозможным до тех пор, пока мы не осудим Сталина и систему, которую он создал».
Пока знатоки истории и философии рассказывают о победах и поражениях демократии, политики и дельцы говорят о «путинском газе» и… водке. Нет, не русской, а французской.
В просвещённой Европе наметились тенденции борьбы с «путинским газом» и «агрессивной водкой».
Корреспонденты «Бильда» побеседовали с Урсулой фон дер Ляйен, новой главой Еврокомиссии.
Одной из тем явилось строительство газопровода «Северный поток 2». Фрау фон дер Ляйен поведала об опасности этого проекта:
Далее она заметила, что «Кремль не прощает слабости», а посему «мы должны очень ясно дать понять, что мы всегда готовы продолжать диалог с позиции силы».
Пока одни деятели свободной Европы ополчились на российскую энергию, другие атакуют русскую водку.
Компания «Maison de la Vodka» (Франция) намерена стать менее зависимой от России и развивать во Франции продажи собственной водки. «Идея состояла в том, чтобы возродить рецепты XVIII века, золотого века водки, с применением гораздо более мягкого и менее агрессивного алкоголя», — сообщил основатель компании Пьер Солиньяк. Для восстановления старинных рецептов его компания использует систему перегонки на медных кубах.
«Maison de la Vodka» уже выпустила на рынок напитки «Высшие Пития» («Viche Pitia»), приготовленные на основе ржи. Теперь мсье Солиньяк продвигает французскую водку с тмином.
Трудно сказать, заметим, отчего винокур Солиньяк считает свою водку мягкой и не агрессивной. Во-первых, стоимость бутылочки беленькой под маркой «Высшие Пития» составляет 4-5 тысяч рублей и даже больше, а такая ценовая политика способна пробудить не самые добрые чувства у покупателя. Во-вторых, крепость тминной водки суперпремиум-класса «Viche Pitia 1765» составляет не сорок менделеевских градусов, а все пятьдесят восемь. Как нам думается, состояние агрессии после такого градуса придёт к питуху значительно быстрее, чем при употреблении классической сорокаградусной. Впрочем, как известно, в России и 40 градусов умягчили до 38.
Так кто мягче будет?
В войне не бывает выигравших — только проигравшие
Соня Марголина (Sonja Margolina), родившаяся в 1951 году в Москве, а ныне живущая в Берлине публицистка и автор книг, в газете «Neue Zürcher Zeitung» напомнила о близящемся тридцатилетии «мирных революций в Центральной и Восточной Европе и падения Берлинской стены».
Указанные исторические события произошли после отказа Михаила Горбачёва от политики конфронтации с Западом и принятии политики гласности. Финалом стали «конец холодной войны и распад советской системы». По мнению автора, это было «чудо мирного урегулирования системного конфликта».
Это «чудо» породило на Западе триумфальные настроения, приведшие к появлению философии «конца истории» и вере в «мягкую силу» Запада. Либерально-демократический Запад выступил в качестве «универсальной модели общества» и «телеологической цели всех трансформационных процессов в посткоммунистических государствах».
Но у этой победы обнаружились «подводные камни».
Вероятность того, что Россия после распада Советского Союза «обретёт новую национальную идентичность и примет своё поражение в качестве мировой державы», была довольно мала, пишет автор. Немного времени нужно, чтобы маятник истории качнулся в предсказуемом направлении. Рано или поздно последует реакция и возникнет потребность реванша.
Любой, кто верил, что Россия могла бы стать более «западной», должен понять, что вместо этого Запад стал «более восточным», пишет далее Марголина. Победа может оказаться «фатальной для победителя». В триумфе Запада над побеждённой «империей зла» диалектика победы «уже несла семена его [Запада] будущих поражений».
Уставной пятый пункт НАТО (обязательная помощь стране-члену в случае агрессии) всё чаще подвергается сомнению. Не сегодня-завтра президент США готов отвернуться от НАТО, а Турция планирует покупать российские комплексы ПРО, напоминает Марголина. Это показывает, насколько амбивалентна была давняя победа и насколько быстро она может быть потеряна.
Опыт «передачи демократии, трансплантации ценностей» показал: западная модель «не имеет глубоких корней даже в среде некоторых старших членов ЕС». Демократия, полагает автор, не является «статьёй экспорта, она может развиваться только из собственного общества, нации, если её институты достаточно укреплены, чтобы навсегда закрепить верховенство закона и демократию».
Спустя тридцать лет «модернизационного партнёрства с Россией» можно утверждать, что Россия «стала не более демократичной, но авторитарной и более агрессивной», сообщает Марголина. В качестве аргументов эксперт перечисляет следующее: Россия «аннексирует территории суверенных государств», она «совершает военные преступления в Сирии», в России не приходится говорить «о конституционном государстве». И речь не только о России. В некоторых других государствах Восточной Европы тоже укрепляется «нелиберальная демократия», несмотря на экономические дивиденды от вступления новых стран в ЕС.
Дикий капитализм на Востоке способствовал появлению «олигархических и криминальных структур, которые прикарманили миллиарды долларов национального богатства, большая часть которого была отмыта, инвестирована или переведена на офшорные счета на Западе». Денежные средства, напоминает автор, поступали не только из России, но российские капиталы (капиталы «богатого ресурсного государства») «играли первую скрипку». «Полукриминальные деньги приветствовались на Западе, — пишет Марголина, — они сделали многих сторонников демократии богатыми и послушными».
Это подтверждается не только докладом Мюллера об отношениях России с Д. Трампом и его окружением, но и газопроводом «Северный поток 2», который как бы уводит экономические санкции в прошлое и подвергает Украину «насилию со стороны России». На таком фоне «коррозия политики Запада, основанной на ценностях, наиболее очевидна», полагает Марголина. И совсем недавно это проявилось «в решении Совета Европы вернуть России право голоса, отозванное после Крыма, и отменить другие санкции без какой-либо компенсации».
Вот это и означает, что не Россия со временем стала более «западной», а вместо этого Запад стал «более восточным»!
Философы, теоретизирующие о «конце истории» и «мягкой силе», бывшие триумфаторы, растеряли большую часть своего доверия, делает вывод публицистка. Концепция «конца истории» устарела уже в начале 90-х годов, во времена югославских войн, а позднее — «с войной в Грузии и оккупацией Крыма».
Обещания, которые после 1989 года строились на перманентных идеях торжества ценностей Запада, не перенесли кризиса сложившихся западных демократий, не выдержали глобального натиска «антилиберального авторитаризма». И потому «победа практически неотличима от поражения», резюмирует автор.
Впрочем, имеется иное мнение. Другие эксперты считают, что Россия должна возвратиться на путь демократии. Ведь у России нынешней нет концепции будущего.
1989-й: год перемен или поражения?
Ирина Щербакова (Irina Sherbakova), одна из основателей правозащитного общества «Мемориал», с большим воодушевлением повествует в «The Guardian» о временах перестройки, вспоминая 1989 год, группу «Кино» и её песню о переменах.
1989 год был годом больших надежд. На публичных митингах на улицах Москвы «миллионы людей требовали свободы и демократии», пишет автор. Горбачёвская эпоха привела к многочисленным переменам. Люди оказались свидетелями невероятных событий: газеты шли нарасхват, из телевизора впитывалось каждое слово. С каждым днем люди «чувствовали себя живее и свободнее».
Многие понимали, что «для изменения прогнившей советской системы нужно было знать правду о ее сталинском прошлом». «То был год, когда была основана правозащитная организация «Мемориал», объединившая сотни активистов со всего Советского Союза», — напоминает автор.
«Весной 1989 года случилось то, чего я никогда не могла себе представить в самых смелых мечтах: меня пригласили в историко-архивный институт в Москве для рассказа студентам о судьбах бывших узников ГУЛАГа. После этого меня спросили, встречала ли я когда-нибудь настоящего сторонника Сталина. Моей первой реакцией был смех, однако потом я сделала паузу и задумалась: неужели мы наконец достигли того момента, когда двадцатилетние думают, что никаких сталинистов отныне не существует? Тридцать лет спустя я вспоминаю этот момент с горьким чувством».
Что же случилось? Оказывается, российским реформаторам «не хватало интереса к истории». Эти товарищи «торопились построить рыночную экономику» и «не видели связи между успешными экономическими реформами и необходимостью активного гражданского общества».
Под влиянием серьёзного экономического кризиса слово «демократия» превратилось для многих россиян в ругательное, напоминает автор. Люди «были разочарованы», общество пропитали апатия и равнодушие. Середина 1990-х годов отмечается ростом ностальгии по советскому периоду, а «серость брежневской эпохи с её бесконечными очередями и пустыми магазинами» стала вспоминаться «как мирное процветающее время». И снова над обществом нависла тень Сталина.
Ирина Щербакова пишет, что приход к власти Путина сопровождался «новой версией патриотизма», опирающейся на «героические» и «яркие» аспекты советского прошлого. Возродился и образ Сталина — «как сильного лидера, обеспечившего победу во Второй мировой войне и возглавившего советскую сверхдержаву». Телевизионная пропаганда «усердно работала над созданием этого образа». «Миллионы погибших в волнах политических репрессий были вытеснены на обочину коллективного сознания», — говорит автор.
И вот результат: ныне «освобождение Восточной Европы в 1989 году, падение Берлинской стены и окончание холодной войны понимаются многими россиянами как поражение, даже катастрофа». Удивляться тут нечему: ведь сам Путин назвал распад Советского Союза «величайшей геополитической катастрофой» XX века.
Сегодня лик Сталина повсеместно глядит с рекламных щитов и окон книжных магазинов. Десятки памятников Сталину «выросли по всей России».
Откуда это взялось? Щербакова полагает, что сегодняшнее прославление побед и «обеление Сталина» возможны оттого, что у современной России «фактически нет никакой концепции будущего».
«В какой стране мы хотим жить? Страна, которая «встала с колен», и идёт своим собственным, уникальным путём? Но что это за путь? Кремлёвские идеологи не смогли чётко обозначить это».
Щербакова вспоминает 1989 год с глубоким осознанием «упущенных возможностей и разбитых надежд». Ныне свобода, как ей представляется, «сжимается так же быстро, как расширялась тридцать лет тому назад». По мнению Щербаковой, многим очевидно, что возвращение России к демократии «будет невозможным до тех пор, пока мы не осудим Сталина и систему, которую он создал».
Пока знатоки истории и философии рассказывают о победах и поражениях демократии, политики и дельцы говорят о «путинском газе» и… водке. Нет, не русской, а французской.
Огонь, вода и медные трубы
В просвещённой Европе наметились тенденции борьбы с «путинским газом» и «агрессивной водкой».
Мягкая, совсем не агрессивная! Фото: ladepeche.fr
Корреспонденты «Бильда» побеседовали с Урсулой фон дер Ляйен, новой главой Еврокомиссии.
Одной из тем явилось строительство газопровода «Северный поток 2». Фрау фон дер Ляйен поведала об опасности этого проекта:
«Существует опасность слишком сильной зависимости от российской энергии. Для диверсификации энергетики решающее значение имеют другие виды энергии. Нам нужна конкуренция и мы должны учитывать интересы наших восточных соседей».
Далее она заметила, что «Кремль не прощает слабости», а посему «мы должны очень ясно дать понять, что мы всегда готовы продолжать диалог с позиции силы».
Пока одни деятели свободной Европы ополчились на российскую энергию, другие атакуют русскую водку.
Компания «Maison de la Vodka» (Франция) намерена стать менее зависимой от России и развивать во Франции продажи собственной водки. «Идея состояла в том, чтобы возродить рецепты XVIII века, золотого века водки, с применением гораздо более мягкого и менее агрессивного алкоголя», — сообщил основатель компании Пьер Солиньяк. Для восстановления старинных рецептов его компания использует систему перегонки на медных кубах.
«Maison de la Vodka» уже выпустила на рынок напитки «Высшие Пития» («Viche Pitia»), приготовленные на основе ржи. Теперь мсье Солиньяк продвигает французскую водку с тмином.
Трудно сказать, заметим, отчего винокур Солиньяк считает свою водку мягкой и не агрессивной. Во-первых, стоимость бутылочки беленькой под маркой «Высшие Пития» составляет 4-5 тысяч рублей и даже больше, а такая ценовая политика способна пробудить не самые добрые чувства у покупателя. Во-вторых, крепость тминной водки суперпремиум-класса «Viche Pitia 1765» составляет не сорок менделеевских градусов, а все пятьдесят восемь. Как нам думается, состояние агрессии после такого градуса придёт к питуху значительно быстрее, чем при употреблении классической сорокаградусной. Впрочем, как известно, в России и 40 градусов умягчили до 38.
Так кто мягче будет?
Информация