Подземный исполин
Еще совсем недавно здесь была гигантская пещера – «вырубка», как называли этот подземный лабиринт сами его хозяева. Я стоял на краю и, казалось, пропасть разверзлась у меня под ногами. Было и страшновато смотреть на этого подземного гранитного исполина, а с другой стороны в душе рождалась гордость за то, что мы способны создавать такое! «Я всю жизнь работал на войну, а теперь хочу хотя бы немного поработать на мир», – сказал тогда директор завода.Сегодня, три года спустя, все выглядит уже иначе.
Город атомщиков Железногорск в недалеком прошлом был «Красноярском-26» – легендарным подземным атомным комбинатом в Сибири, где вырабатывался плутоний для нашего ядерного оружия.
– Сейчас вы увидите нечто фантастическое! – предупреждает меня Владимир Алексеевич Глазунов, директор мощного Радиохимического предприятия, которое находится глубоко под землей в отрогах Саянских гор. Это его детище, которое еще три года назад было на бумаге, а теперь заполнило ту самую «вырубку», так поразившую меня тогда своим масштабом.
Почти семьдесят лет назад здесь начал создаваться уникальный комплекс, состоявший из атомных реакторов и завода то производству плутония. Именно Горно-химический комбинат обеспечивал безопасность нашей страны, и его роль в создании ядерного щита переоценить невозможно.
Но потом наступили иные времена. Реакторы остановлены, радиохимическое производство сокращается… Казалось, завод вот-вот прекратит свое существование.
Тоннелей в «Горе» столь много, что в свое время она по протяженности их соперничала разве что с метро Москвы. И что любопытно: мало тупиков, рано или поздно каждый из тоннелей приводит «к свету» – из «Горы» вырывается электричка, она везет подземных работников в город, где просторно, светло и очень красиво. Именно этим людям представилась возможность не только сохранить свои предприятия, но и дать новый импульс развитию всей атомной промышленности страны.
Речь идет о замкнутом цикле ядерного топлива. Еще до недавнего времени это была «ахиллесова пята» атомной энергетики – что делать с отходами, как перерабатывать отработавшее ядерное топливо, каким образом использовать плутоний?
Ответ на эти вопросы получен именно здесь, под землей. Директор с гордостью показывает нам цеха, установки, печи, автоматические линии, всевозможные устройства и комплексы. И все это ради получения уникального ядерного топлива для сверхмощных «быстрых» реакторов. В частности, для БН-800, который недавно пущен под Екатеринбургом.
Речь идет о МОКС-топливе.
На протяжении десятилетий его пытаются получить атомщики разных стран – французы, американцы, англичане, японцы. И всех постигают неудачи! Чуть дальше других продвинулись французы, но… загадочная жар-птица улетает, лишь иногда оставляя охотнику свои перья…
Нам же удалось не только ухватить ее за хвост, но и поймать!
Подробно рассказывать о том, как все сделано, нельзя, хотя французы и американцы очень хотели бы это узнать. Но теперь дорога в «Гору» им закрыта – сами ведь ввели санкции против России и свернули сотрудничество. Теперь предстоит им покупать (это в «лихие 90-е» они все забирали из России задаром или дешево!), а подобные технологии стоят очень и очень дорого. Наконец-то, мы начали понимать, как безумно глупо мы вели себя, рассчитывая на добропорядочность «дяди Сэма», то есть на то, чего и в помине никогда не было.
Пожалуй, директор подземного завода это знает лучше других – все-таки уникальным делом занимается всю жизнь.
И об этом шел наш разговор, пока мы знакомились с цехами, где рождается МОКС-топливо.
Я спросил Владимира Алексеевича:
– Можно ли считать, что в жизни завода наступил поистине революционный скачок?
– Пожалуй, можно и так сказать. Наравне с созданием нового производства мы занимаемся выводом старого…
– Что вы имеете в виду?
– Вывод из эксплуатации – это очень серьезный процесс, который по своей сложности и объему не уступает созданию нового производства. Радиохимическое предприятие нельзя просто закрыть на замок и уйти.
– Сколько лет проработал завод?
– С 24 апреля 1964 года. Более полувека…
– Это сколько же вы плутония наработали!
– Есть люди и организации, которые это точно знают. А я говорю: «Достаточно!». Данный завод и был создан для того, чтобы достичь паритета по ядерному оружию с американцами. Впрочем, не только с ними, так как у французов и англичан тоже оно было, и наша задача состояла в том, чтобы плутония хватило на всех…
– То есть ваш завод был настолько мощным, что заменял сразу несколько?
– Сначала планировалось разместить под землей четыре нитки, но, к счастью, нашими учеными были разработаны новые технологии, которые позволили обойтись всего двумя – Б1 и Б2, которые обеспечили полностью потребности в оружейном плутонии.
– Причем, насколько я знаю, это был самый «чистый» радиохимический завод, не так ли?
– Да. Первые заводы были на «Маяке» и в «Томске 7», они шли чуть впереди, а потому ошибки и недостатки, которые там проявлялись, здесь удавалось исправлять. Так и должно быть. Те, кто идет за нами, должны быть лучше и умнее.
– Признайтесь: были крупные аварии?
– Прямо скажу, не было! Я был и на «Маяке», и сорок лет проработал в «Томске 7», и уже восемь лет здесь – крупных аварий не было. Инциденты случались, но не аварии.
– Как же удалось избежать их?
– Помогла политика, которая проводилась Министерством среднего машиностроения. А она заключалось в системе, которая культивировалась: завод что-то разработает и сразу составляет отчет, который рассылается на родственные предприятия. Все занимались изучением опыта своих коллег. А потому и ошибки первопроходцев не повторялись – будь то недостатки в конструировании того или иного аппарата, или оплошность персонала… Помню в цехе, которым я руководил позже, случилась беда: сильно пострадал один из рабочих. Об этом инциденте доложили даже Брежневу. Он распорядился – ничего не жалеть ради спасения человека. В сутки тогда на медицинские препараты требовалось семь тысяч долларов. Деньги, естественно, были выделены, и человек остался жив. Правда, лишился рук…
– Цепная реакция?
– Очень сильное излучение… Случай описан подробно. Есть даже такой специальный труд по всем аналогичным случаям у нас и в Америке. Опубликован он еще в советское время…
– Три здешних реактора долгие годы нарабатывали разные материалы, а не только плутоний. Реакторы остановлены более десяти лет назад, а вы все продолжаете работать?
– Завод создавался для переработки облученных стандартных блоков. По весне 2013 года последний блок мы опустили в реактор-растворитель. С той поры у нас облученного материала нет. Сейчас мы перерабатываем обыкновенное урановое сырье. Это закись-окись, металлический уран и так далее. Постепенно те две нитки, которые есть у нас, выводятся из строя.
– А почему потребовалось новое производство?
– Может показаться странным, что завод, который занимался рефабрикацией, теперь решил заниматься фабрикацией, то есть обратным процессом. Если бы этот проект осуществлялся не у нас, то несколько сотен человек пришлось бы уволить. Причем это радиохимики, специалисты высочайшей квалификации. Это была бы трагедия для тысяч людей – я имею в виду и семьи специалистов. Кстати, аналогичная ситуация уже возникла в Северске. Там работает мой сын, в том цехе, которым я когда-то руководил. Он рассказывает, что веселый и счастливый Северск постепенно превращается в угрюмый, злой город. Томск, что находится рядом, всех желающих обеспечить работой не может. И то, что происходит там, печально. А наш Генеральный директор добился, чтобы организовать новое производство у нас, тем самым на десятки лет он обеспечил работой коллектив завода. Низко поклониться ему надо за это! То есть, у нас есть специалисты. Это раз. И вторая причина, почему новое производство располагается здесь, это замыкание ядерного топливного цикла, то есть хранение, переработка и создание нового топлива. И все это в одном месте!
– То есть, спасаете атомную энергетику?
– По сути – это так!
– Я видел пустые выработки всего три года назад, а сейчас в них уникальное оборудование. Как вам это удалось?
– Наша земля никогда не оскудеет талантами. Все уникальное оборудование было сделано на наших заводах, нашими руками в Москве, Санкт-Петербурге, в Подмосковье, в Сибири, на Урале и так далее. География очень широкая. Наш научный руководитель – это ВНИИНМ имени академика А.А. Бочвара…
– Знаменитая «Девятка»?
– Да, это там разрабатывалась наша первая атомная бомба и все материалы для атомной промышленности. Как и во времена Средмаша, сейчас собралась команда, которая работает в едином порыве – от лаборанта до доктора наук. Это уже традиция.
Приезжал из «Девятки», помню, к нам В.И. Волк. Он был простым научным сотрудником, а я лаборантом высшей квалификации. Он сразу же требовал меня, и мы работали с ним бок о бок круглосуточно. Сейчас он доктор наук, известный ученый, но отношение к делу такое же, как в молодости. Сегодня многие люди вовлечены в проект создания нового топлива, и все работают с энтузиазмом. Совсем как когда-то.
Очень жаль, что не ценят у нас таких людей, которые могут решить любую научно-техническую проблему. И создание МОКС-топлива – пример тому. МОКС-топливо – это смесь оксидов урана и плутония. С американцами было соглашение, чтобы вывести из эксплуатации плутоний, в котором нет необходимости. А куда его девать? Просто так его не выбросишь, не уничтожишь. Да и материал очень ценный – энергии в нем много. Плюс к тому есть и обедненный уран, которого в процессе создания ядерного оружия накопили очень много – миллионы тонн. А почему бы не соединить обедненный уран и плутоний? Новое топливо можно использовать в «быстрых реакторах», оно сгорает очень эффективно. В нем воспроизводится плутоний, который вновь смешивается с ураном и вновь поступает в реактор. Получается почти вечный двигатель. Фантастика? Нет. Такие реакторы уже работают в нашей стране, а недавно вступил в строй реактор БН-800, его мы и должны обеспечивать МОКС-топливом.
– Нас сразу предупредили, что нигде нельзя фотографировать: на этой нитке, мол, везде новшества, которые необходимо патентовать. Неужели действительно везде ноу-хау?
– Верно. Американцы ждут-не дождутся, пока мы все не сделаем, чтобы попытаться потом все забрать. Надеюсь, что такого уже не случится. На данном этапе мы пока выигрываем у всех, в первую очередь, у французов. Работа очень сложная, так как плутоний материал весьма оригинальный. К примеру, оружейный плутоний мы можем поставить на этот стол и экспериментировать с ним, только перчатки нужно надеть, чтобы защититься от излучения. К сожалению, с энергетическим плутонием все иначе. Его излучение мощное, букет короткоживущих изотопов. Он даже разогревается от собственного излучения.
– Но оружейный тоже ведь теплый.
– Но не настолько. Поэтому вокруг аппаратов толстые стены, биологическая защита мощная. В помещение не зайдешь, пока не вытащишь из камеры продукт. Тут требуется очень сложная автоматика. Если при производстве твэлов с урановыми таблетками работать еще можно, то девочки сидят на сборке и наполняют таблетками стержни, а здесь такое невозможно. Значит, мы должны научить работать автоматику.
– Вы прошли путь от стажера до директора крупнейшего в стране завода. Когда было труднее всего?
– Когда был начальником цеха. Его структура была такая же, как сегодня на заводе, то есть – экономист, главный приборист, главный механик, главный энергетик, - короче говоря, своего рода минизавод. 327 человек. И там меня научили «старички», которые всегда говорили так: «если хочешь получить желаемое, требуй невозможного». А вообще, думаю, что при разработке любого проекта обязательно надо назначать ответственного за его выполнение, Главного конструктора, и наделять его всеми правами – от назначения премий до выговоров любому должностному лицу, от права назначать исполнителя до его увольнения и так далее. И тогда можно уже спрашивать с человека.
О директоре Радиохимического завода говорят как о человеке жестком, мол, всегда добивается своего. «Простодыр» – любимое определение Глазунова каждого, кто не умеет работать, держать свое слово, кто любит бахвалиться. Так называет он и тех, кто любезничает перед американцами, которые по соглашению о прекращении производства плутония все еще приезжают на реакторный завод, где находятся остановленные реакторы.
Подземный проспект разделяет два предприятия. Проходная Реакторного справа, а слева – Радиохимического.
Спрашиваю у Глазунова:
– Как это вы не боитесь американцев к себе пускать?
Улыбается:
– Пользуются нашей раздевалкой и душевыми кабинами, а дальше – ни шагу! А будь моя воля, то дальше госграницы я их не пускал бы…
И это правильно – дружба-дружбой, а табачок врозь.
Информация