«Я не Пауль, я Павлик»

У меня из головы не выходят два эпизода, которые произошли весной 1945 года в Вене. Сегодня это уже история. Но забывать её нельзя. Хотя бы для того, чтобы она не повторилась. Надеюсь, что Люся и Павлик живы и здоровы, у них, наверное, есть уже и свои дети, которые выросли под мирным небом нашей Родины.

Люся

Шёл прием посетителей. В дверь робко заглянули невысокий худой старик в форме железнодорожника, пожилая женщина в скромной кофточке и худенькая девчушка лет пяти с большими темными глазами, с косичками русых волос, старательно завязанными синими бантиками.

— Здравствуйте, господа Фриер! — приветливо встретил их мой переводчик Чепик. — Прошу вас, проходите.

Старик вначале смущённо мял в руках выгоревшую на солнце форменную фуражку, переглядывался с женщиной и наконец начал:

— Меня зовут Антон Фриер. А это моя жена, — кивнул он на спутницу, — Маргарита Фриер. Сам я железнодорожник, работаю стрелочником на Северном вокзале. Тут недалеко, в Леопольденштадте. Вот, — словно в подтверждение, он показал на пуговицы своего кителя и форменную фуражку.

— А это ваша внучка, господин Фриер? — спросил Чепик.

— К сожалению, нет, господин Чепик.



Я попросил его пояснить, в чём же дело. И Антон Фриер рассказал.
Примерно за полгода до освобождения Советской Армией Вены мать этой девочки пришла к нам и попросила приютить её с дочуркой Люсей. Эта женщина была русской, но хорошо говорила по-немецки.

— Она выглядела очень несчастной, — добавила Маргарита Фриер. — Но мы не расспрашивали ее. Зачем бередить раны? Если бы захотела, сама рассказала. Но мать Люси почти ничего не успела рассказать. Через несколько дней пришли гестаповцы и забрали её.

Девочка осталась у Фриеров. Старики были бездетны, и они приютили ее. Всё время Фриеры ждали, что мать Люси вернется. Но она не вернулась. Девочка очень тосковала по маме, часто вспоминала папу и особенно бабушку.

— И вот мы пришли к вам, господин полковник, — продолжал Антон Фриер. — Нам кажется нечестным лишать девочку родного отца и родной бабушки. Может, сейчас они ищут её? Поэтому мы и решили: советской комендатуре будет легче разыскать родных Люси, чем нам, старикам.

— Но если вы не найдете их, господин полковник, — добавила Маргарита Фриер, — мы с вашего разрешения оставим девочку у себя. Мы очень полюбили её и даем вам слово: она вырастет у нас доброй и честной.

Я посмотрел на девочку, и у меня подступил комок к горлу. Судьба Люси, военным ветром занесенной в Вену, до глубины души тронула меня. От всего сердца я поблагодарил стариков за их чуткость к советской девочке, за их благородство, пожал им руки.

Приласкав девочку, спросил:

— Люсенька, как зовут твою маму?

— Мама Катя.

— А как фамилия?

— Фамилия? — переспросила она и пожала своими худенькими плечами. — Не знаю.

— А папу своего помнишь?

— Немножко забыла... Дядя, — Люся вскинула на меня полные слёз глаза. — Тетя Маргарита сказала, что вы скоро найдете мою маму. Правда?

Сердце у меня сжалось, и я невольно покривил душой:

— Непременно найдем, Люся.

— И бабу Шуру?

— И бабу Шуру, — ответил я и взял девочку на руки. Она прижалась к моей щеке мокрым от слёз лицом.

— Ты любишь шоколад, Люся?

— Шоколад? А это что?

— Это конфетка. Вкусная конфетка. — Я достал из стола плитку шоколада и дал ей.

Девочка сконфуженно рассматривала разноцветный рисунок на обертке. Потом тихо сказала:

— Данке. — Затем, спохватившись, добавила: — Спасибо.

— Давай так договоримся, Люсенька. Пока ты поживешь у тети Маргариты и дяди Антона. А мы будем искать маму и бабушку. А когда найдем, то я сам приведу их к тебе. Хорошо?

— Хорошо. Только поскорее найдите, дядя.

И Люся так доверчиво посмотрела на меня, что мне трудно было выдержать этот детский взгляд.

— Постараемся, Люся. А вам, господа Фриер, большое спасибо за ваши добрые сердца. Завтра мы пришлем небольшую посылку для Люси. Сейчас в Вене нелегко с продуктами.

— Что вы! Что вы! — замахала руками старушка. — Нам ничего не надо. Решительно ничего! Не подумайте, что мы за этим пришли. Нет, нам ничего не нужно.

— Верю. Охотно верю. Но поймите и нас. Мы тоже хотим помочь Люсе, не лишайте нас этого права.

— Да, Маргарита, — сказал Антон Фриер, — мы не вправе возражать. Это они не нам помогают. Это — Люсе. Но верьте и нам, господин полковник.

Старый стрелочник до боли сжал мою руку. Уже в дверях Люся тихо повторила:

— Найдите маму Катю, дядя.



«Я не Пауль, я Павлик»

В один из воскресных дней в комнату вбежала рыдающая дочурка.

— Папа! Мальчишки мальчика обижают. Привязали его к дереву. Я им говорила. Не понимают. Пошли скорей!

Откровенно говоря, мне не очень хотелось ввязываться в мальчишескую ссору, но дочка так горько плакала, что отказать ей я не смог. Спустился с Маринкой во двор. К дереву действительно был привязан мальчик лет десяти. Рядом стояла группа ребят.

— Зачем вы это сделали? — строго спросил я.

Мальчишки наперебой кинулись объяснять, что натворил Рихтер. Я выслушал их и велел отвязать мальчика. Освободившись от веревки, Рихтер смущённо поклонился. Конфликт был ликвидирован. Мы повернулись, чтобы идти домой, как вдруг сзади раздался горький плач. Плакал сероглазый паренек лет семи, стоявший в стороне.

— Почему ты плачешь, Пауль, тебя же никто не обижал, — сказал кто-то из ребят.

— Я не Пауль, я Павлик, — по-русски, с горькой обидой в голосе сказал мальчуган. — Я — Павлик! — упрямо повторил он. — Дяденька, возьмите меня к себе, к маме. Я не хочу быть здесь. Возьмите!

Он подбежал ко мне, прижался щекой к шинели, продолжая горько рыдать.

— В чём дело, ребята? Может, его кто-то все же обидел?

Те удивленно переглянулись, пожимая плечами. Нет, его никто не обижал. Они только знают, что Пауль Штрекер живет неподалеку отсюда. Иногда, правда, очень редко, приходит играть в этот двор.



Фрау Штрекер силой оторвала Павлика от окна. Он сопротивлялся, рыдал, звал на помощь солдат, маму. Его уложили в постель. У него поднялась температура. Он бредил, терял сознание. Врач установил тяжёлое нервное потрясение.

Две недели пролежал Павлик в постели. Потом начал поправляться. С тех пор он не раз видел на улице советских солдат с красными звёздочками на пилотках. Однако уже не решался подойти к ним. Может быть, он боялся, что они опять не услышат его, не откликнутся, пройдут мимо. И только тогда, во дворе, после истории с Рихтером, он решился. Очевидно, на него произвело впечатление суровое наказание австрийского мальчика. А быть может, его привлекла к себе эта маленькая жалостливая русская девочка, так горячо вступившаяся за наказанного. И он поверил, что её папа услышит, не оттолкнет его.

Во всяком случае, Павлик бросился ко мне, и это определило его судьбу.

В мае 1946 года Павлик уехал в Москву, в тот детский дом, где уже жила маленькая Люся.