В предчувствии Апокалипсиса, или Ждали ли Первую мировую?

Тишь да гладь, или Накануне катастрофы

Столетие назад в Европе полыхала Первая мировая война. Французы и британцы уже испытали на себе последствия химической атаки, русская армия вместо планируемого выхода на Венгерскую равнину теряла в ходе Великого отступления Галицию и Польшу, а великий князь Николай Николаевич отправился наместничать на Кавказ, передав командование венценосному племяннику.

Фердинанд I и Виктор Эммануил III, боясь опоздать к дележу братского – все же европейские монархи, кроме Карагеоргиевичей и Османов, были родственниками, и еще французы с их Третьей республикой особняком на пылающем континенте стояли, – бросили свои народы в общую мясорубку.

Рожденный в Вестфалии в 1648 г. европейский дом напоминал сруб, подожженный изнутри, хотя за пару лет до того подобный сценарий большинству обывателей не мог присниться и в жутком кошмаре, как моему поколению в году 1987-м распад СССР и кровавый хаос на его обрушившихся окраинах.

Именно большинству, кому-то он не только снился, но и являлся в пророческом откровении. К слову, если уж я Советский Союз вспомнил, годом позже названной даты Ю. Шевчук напишет «Предчувствие гражданской войны».

Об общественных настроениях в предвоенной России и, отчасти, в Западной Европе я бы и хотел поговорить, но сначала небольшая преамбула.

В дискуссии к прошлой статье «”Стратегия” А.А. Свечина: на сломе эпох, или Размышления в преддверии юбилея» прозвучал вопрос: «А где, собственно, анализ самих идей выдающегося военного мыслителя?»

Отвечаю: он будет приурочен непосредственно к юбилею. Но я считаю необходимым коснуться и по сей день неоднозначно оцениваемой эпохи, в которой работал мыслитель.

И это относится не только к «Стратегии». Например, можно ли понять причины заключения немцами Версальского мира, только анализируя кампанию 1918-го, вне контекста социально-экономических событий, происходивших в Германии, трансформации психологии различных слоев ее населения – психологии, с одной стороны, отраженной на страницах романов Э.-М. Ремарка, с другой – произведений Э. Юнгера.


Можно ли понять крах Франции в мае — июне 1940 г., ограничившись рассмотрением стратегических просчетов армейских генералов М. Гамелена и М. Вейгана, вне анализа происходивших в обществе Третьей республики социально-политических и психологических процессов в межвоенный период? И можно ли вне этого понять причины почитания в современной Франции и бригадного генерала Ш. де Голля, и маршала М. Петэна?

Или вот касательно близкой мне темы Гражданской войны: свою «Московскую» директиву, оглашенную 3 июля 1919 г. в только что освобожденном от красных Царицыне, Главком Вооруженных сил Юга России (ВСЮР) генерал-лейтенант А.И. Деникин считал вполне реализуемой на практике.

В свою очередь, генерал-лейтенант барон П.Н. Врангель – командующий Кавказской армией, днем ранее освободившей объявленный большевиками Красным Верденом город, – называл документ смертным приговором ВСЮР.


И для того чтобы разобраться, кто из них прав, нужно не только анализировать ход последовавших летом – осенью операций, результатом которых стало взятие белыми Орла в октябре 1919 г., а спустя четыре месяца – новороссийская эвакуация, но и рассматривать также психологию составлявшего «цветные» полки офицерства, нижних чинов, казачества, крестьянства, различных социальных и национальных слоев в деникинском тылу; впрочем, на эту тему у нас уже шла речь в посвященном Гражданской войне цикле, см.: «Московская директива: упущенная победа или смертный приговор».

Соответственно, и в отношении свечинской эпохи не может быть однозначных оценок. Взять главного критика стратегических взглядов Александра Андреевича, маршала М.Н. Тухачевского – мнения относительно его компетенции звучат диаметрально противоположные, от: военный гений, до – дилетант.

При этом споры ведутся не только в интернет-комментариях, но и в научном сообществе – еще недавно между С.Т. Минаковым и ныне покойным Ю.Н. Жуковым. К этому же нужно отнести тему предвоенного заговора в РККА: был – не был.

Да и критика со стороны Тухачевского: он считал ошибочными взгляды оппонента или ему не нравился сам Свечин из-за социальных или психологических причин?

Одним словом, крайне сложная эпоха, крайне непростые и противоречивые в своих поступках ее творцы. Это требует избегать клише и штампов. В конце концов, «Стратегия» была написана не в сферическом вакууме. И стратегия измора в том виде, в каком ее рассматривал Свечин, вряд ли была возможной в период Первой мировой или НЭПа.

Для ее реализации понадобилось созданное в период предвоенных пятилеток общество нового типа. Соответственно, данная статья входит в цикл, приуроченный к юбилею выхода «Стратегии». В ней – речь о мире, в котором жил Свечин накануне Первой мировой. И я смею надеяться, что рассуждения о настроениях различных слоев общества в предвоенный период помогут нам лучше понять содержание «Стратегии», о которой, повторю, речь впереди.

В тени иллюзий, или Пулемет и динамит как залог прочного мира

Итак, Первая мировая. Ждали ее? Если речь об обывателях – в хорошем смысле слова, – то нет. Накануне 1914-го Россия, равно как и Европа в целом, пребывали, перефразируя название замечательной книги голландского медиевиста Й. Хейзинги «Осень Средневековья», в последних теплых днях уходящей осени XIX столетия.

Многие тогда не замечали уже появившиеся на горизонте кровавые сполохи приближающегося нового некалендарного века. Не мудрено: при все более возрастающей роли СМИ политика еще оставалась делом элит и не носила публичный характер.

Да и воспетый Ж. Верном технический прогресс, как многим наивно казалось, делал войну невозможной: ну какая война, когда изобрели пулемет? Собственно, его создатель, Х. Максим, так и считал: его детище станет залогом мира на планете, ибо как теперь полки – речь, разумеется, идет об обывательских представлениях – будут наступать под барабанную дробь с развернутыми знаменами? Да и шутка ли: сам русский самодержец в Гааге предложил всеобщее разоружение.


И А. Нобеля стоит вспомнить, полагавшего отныне невозможной мировую войну по причине изобретенного им динамита, обладавшего колоссальной, в рамках представлений того времени, силой.

На рубеже веков к техническому прогрессу было вообще едва ли не сакральное отношение как к средству нравственного совершенствования общества.


Трезвые голоса, утверждавшие обратное, не принимались во внимание. Военных, писавших о грядущих боевых действиях в совершенно немыслимых ранее и разрушительных масштабах, считали ретроградами с зашоренным милитаристским покрывалом взглядом.

Да и кто из обывателей читал специализированную военную литературу? Нет, возможность самой войны – в данном случае речь в большей степени о Западной Европе, нежели о России – и в начале XX в., в контексте популярного тогда социал-дарвинизма, не отрицали, но видели ее разве что где-то в заморских колониях, если вдруг «дикие» туземцы вздумают противиться исполнению на их землях белым человеком его «тяжкого» – вспомним Р. Киплинга – «бремени».

Но большая и кровавая война на самом, как казалось его обитателям, просвещенном и цивилизованном, давно облагороженном высокой культурой континенте многим виделась немыслимой.

Век девятнадцатый, железный, или Неуслышанные пророки

Однако я не напрасно подчеркнул, что подобные настроения царили в части общества – в той, которая либо оказалась в плену иллюзий по поводу упомянутой благотворности в отношении нравственности технического прогресса, либо просто жила мещанскими, в хорошем смысле слова, радостями и печалями. Таких было большинство.

А вот другая часть европейского общества надвигающуюся катастрофу предчувствовала. Речь идет о писателях, философах и поэтах. Не случайно их наделяют – далеко не всех, разумеется – пророческим даром.

В подлинно творческой среде царили отличные от благодушных настроения. Авторы изданного в МГУ коллективного труда «Первая мировая война и судьбы европейской цивилизации» пишут на сей счет следующее:



В чём выражались предчувствия надвигающейся катастрофы? Например, в приведённых ниже строках Блока – к слову, в этом году ему исполнилось 145 лет.


Или вот еще строки оттуда же:


Вот еще подлинно пророческие строки, написанные Александром Александровичем в феврале 1914-го:


В Европе у мыслящей аудитории набирает популярность философия страха С. Кьеркегора. Да и В.С. Соловьев с его пророческим страхом перед грядущим пробуждением Китая как-то не вписывался в благодушное настроение уходящего века. И не только Соловьев.

«Русский Ницше» К. К. Леонтьев весьма критически относился к техническому прогрессу, полагая, что он не в силах сделать человека счастливым и уж тем более — нравственно совершенным.


Не случайно «через разочарование в осуществимости утопических проектов «всемирной гармонии», – пишет философ А.В. Золотарев, – особенно остро пережитое Достоевским и Соловьевым, русская мысль перешла к осмыслению темы Апокалипсиса».

В каком-то смысле Апокалипсис тождественен смерти. Нередко ее спутник – дряхление. И в данном случае уместно вспомнить роман А. Белого «Петербург», где дряхлеющая элита – рудимент XIX столетия в наступившем XX в. – представлена в образе Н.А. Аблеухова, списанного с К.К. Победоносцева.

В отношении обер-прокурора и наставника обоих императоров получилось весьма символично, ибо столп консерватизма и олицетворение эпохи уходил в сотрясших Первой революцией Россию событиях, когда на авансцене всё громче заявлял о себе пролетариат.

Он-то и станет кузницей кадров, которые проведут индустриализацию, осуществят беспримерную эвакуацию промышленности в начале Великой Отечественной войны и вообще сделают возможной реализацию на практике свечинской стратегии измора. Это люди нового типа, о которых писал Н. Г. Чернышевский в романе «Что делать».

Правда, наступившие ужасы Первой мировой не похоронили старый мир полностью, в том числе и в искусстве. Например, некоторые декаденты предпочитали не замечать войну, что нашло отражение в строках И. Северянина:

Рожденные в пламени, или Поступь нового мира

Однако на фоне приведенных строк и рождался новый мир, показанный в произведениях М. Горького. И не просто накануне Первой мировой происходил рост пролетариата как нового класса, но и выкристаллизовывалась его психология, отраженная в иной раз неуклюжем литературном творчестве, о чем писал Горький:



Впрочем, среди пролетарских поэтов и писателей были и весьма талантливые – Михаил Прокофьевич Герасимов, например. Поскольку он не очень известен, я позволю себе процитировать полностью одно из его ярких стихотворений, на мой взгляд, точно отражающее психологию нового мира и контрастирующее с приведенными выше северянинскими строками.


Стоит ли удивляться, что такой вот «хлебнувший» в Гражданскую вступит в РККА и станет красным командиром, Великую Отечественную закончит с генеральскими погонами или сталинским директором-технократом.

И еще бы не стал: наставниками-то были такие, как Свечин, мыслившие в унисон с новой эпохой. Александр Андреевич писал о, может быть, главном принципе стратегии измора:


Повторю сказанное выше: ни в Первую мировую, ни в эпоху НЭПа это было невозможно. В первом случае общество еще оставалось сословным, во втором – социально стратифицированным.

Собственно, воспетый Герасимовым нетепличный и нехрупкий народ, выученный такими, как Свечин, и выиграл Великую Отечественную.

Но я забежал относительно обозначенных в статье временных рамок вперед. Прошу прощения у уважаемых читателей, со стороны которых уместен вопрос:


Увы, дореволюционное рабочее движение после распада СССР оказалось незаслуженно на периферии интересов большинства представителей отечественного научного сообщества. Среди тех, кто занимается данной темой профессионально, — историк И. М. Пушкарева.

В одной из своих работ она приводит следующие статистические данные:


Соответственно, основной массе рабочих не были присущи ни страх перед будущим, ни вера в нравственное совершенствование общества путем именно технического прогресса. Пролетариат накануне Первой мировой был скорее заточен на борьбу за свои права.

При этом шло развитие солидарности среди рабочих, что нашло выражение в следующем:


Одним словом, рабочие в Российской империи, в том числе и путем внутриклассовой солидарности, формировали новую реальность. И Первая мировая война, кем-то нежданная, а кем-то, как мы убедились, предощущаемая, только ускорила ее формирование.

Использованная литература
Аладышкин И. В. Отечественная наука и техника в годы Первой мировой войны
Добешевский Я. Фридрих Ницше и марксистско-советские дела. Несколько замечаний // Философические письма. Русско-европейский диалог. 2021. Т. 4, № 4. С. 38–56
Золотарев А.В. Спор Леонтьева с Достоевским о хилиазме: вхождение темы Апокалипсиса в круг проблем русской религиозной философии
Лазаревич А.Е. Европейское общество перед Первой мировой войной: уловки пропаганды и коллективные психозы
Первая мировая война и судьбы европейской цивилизации / Под ред. Л.С. Белоусова, А.С. Маныкина. – М.: Издательство Московского университета, 2014
Пушкарева И.М. Изучая «Рабочую историю» периода Первой мировой войны
Развитие пролетарской поэзии в 1910 гг.
Сайфетдинов Х.И. Александр Андреевич Свечин – выдающийся военный мыслитель начала XX века
Хейман С.А., Попляк Г.С. Народное хозяйство СССР. Экономико-статистический журнал. Партиздат. Москва. № 7-8, 1932, стр. 92-117
Филатова А.В. Исторический опыт и уроки кадровой политики Советской России (1917-1991 гг. )
В. М. Шемякинский Философия войны