Феномен лагерной полиции
[/center]
ЛИЧНО УЧАСТВОВАЛИ В РАССТРЕЛАХ
Нередко лагерные полицаи принимали участие в убийствах и расстрелах военнопленных. Так, например, в Орловском лагере Маслов полицай 1-го блока (блока смерти, в котором содержались евреи, коммунисты, политработники), по собственным словам, убил 60 военнопленных. В марте 1942 года в Кременчугском лагере, как указывается в материалах архива Национального института памяти жертв катастрофы и героев Сопротивления Яд Вашем, было расстреляно 50 военнопленных. Раздетых, их выстроили цепочкой и каждого в отдельности подводили к вырытой заранее яме и стреляли в затылок. При этом полицай Андрей Губа подгонял каждого кнутом с криком: «Быстрей, быстрей!»
Вряд ли большинство полицаев испытывали хоть какие-либо угрызения совести из-за своего предательства. Они готовы были делать все, что скажут им их хозяева-немцы. Так, упоминавшийся уже выше бывший лагерный полицейский Кирилл Клишин, отрицая свое участие в расстрелах пленных, на допросе в отделе НКВД сказал: «Если бы мне поступило распоряжение водить на расстрел военнопленных в порядке обязанностей, я также выполнил бы эту роль, то есть водил бы на расстрел».
Однако случалось и такое, что выбивалось из привычных рамок. В материалах архива Яд Вашем удалось найти описание такого эпизода. Одному из полицейских в лагере Россошь Воронежской области было приказано расстрелять военнопленного, который оказался его товарищем по службе в Красной армии. Обреченный на смерть уже находился в яме, но полицейский не смог выстрелить, заплакал и выронил из рук винтовку. Стоявший рядом немец подхватил винтовку, ударил полицейского прикладом в грудь, застрелил его товарища, а затем погнал этого полицейского в лагерь, где его расстреляли.
Во всех лагерях полиция вела охоту на политработников, сотрудников органов НКВД и милиции, на евреев. При этом с пойманными людьми из указанных категорий расправлялись крайне жестоко, зверски. Так, по воспоминаниям С.М. Фишера, в Миллерово предатель указал старшему полицаю на одного военнопленного, который, по его словам, являлся политруком. Этого было достаточно, чтобы расправиться с ним. Полицаи, получив разрешение у коменданта на самосуд, раздели политрука, привязали к столбу посреди лагеря, облили бензином и подожгли. Причем всех заставили смотреть, а тех, кто отворачивался, били нагайкой по лицу.
СОМНИТЕЛЬНАЯ СЛАВА
Работа в лагерной полиции кроме всего прочего приносила и неплохой доход. Во всех лагерях полицаи в буквальном смысле охотились за золотом. Если замечали у кого золотые зубы, то по большей части просто выбивали их. Иногда за коронку пленному даже давали несколько паек хлеба. Всю добычу полицаи делили между собой, но львиную долю забирал начальник полиции лагеря. Кроме того, полицаи наживались и на доставке в лагерь продуктов для черного рынка.
В большинстве случаев начальники полиции отличались жестокостью к военнопленным, а потому находились на хорошем счету у нацистов. Они редко подолгу оставались на одном месте. Например, в Дулаге № 126 весной 1942 года на смену Григоренко, получившему повышение – на должность коменданта в другой лагерь, пришел 33-летний Т. Долганов – бывший председатель райсовета одного из районов Смоленской области. Появление Долганова, прославившегося своей свирепостью и кровожадностью, буквально наводило ужас на весь лагерь. В имеющихся в архиве Яд Вашем материалах указывается, что немецкое начальство лагеря держало Долганова на хорошем счету – он фактически одним ударом убивал любого пленного, если подозревал, что тот является политработником или евреем. В июне 1942 года Долганова, отправленного немцами в Германию, сменил другой предатель – 25-летний Павел Тупицын. Тот ходил в немецкой форме, носил личное оружие и даже был награжден Железным крестом II класса. По воспоминаниям очевидцев, Тупицын отличался особым зверством по отношению к политсоставу Красной армии, а также работникам НКВД и евреям.
«В Седлицком лагере начальником полиции был назначен русский полковник из пленных, – указывал в своих воспоминаниях, опубликованных в 1953 году, К. Кромиади. – Это был здоровый, высокий мужчина с одутловатым и рябым лицом. С громадной дубиной в руках он целыми днями расхаживал по лагерю и собственноручно творил суд и расправу. Пленные его боялись и старались не попадаться ему на глаза».
Многие из лагерных полицаев делали неплохую в их понимании карьеру. Так, в архиве Национального института памяти жертв катастрофы и героев Сопротивления Яд Вашем имеются сведения о некоем П.К. Сиренко, который прошел путь от лагерного полицая до агента гестапо, а затем стал заместителем начальника Харьковской тюрьмы.
В офицерских лагерях начальниками полиции обычно становились офицеры. Так, Петр Палий в своих воспоминаниях указывает, что начальником полиции в офлаге Замостье, находившемся на территории Польше, был полковник Гусев, которого затем сменил майор Скипенко. Помощниками начальника полиции здесь служили капитан Стрелков и старший лейтенант Полевой.
Однако «проявленное усердие» и доверие немцев, судя по всему, приводили к назначению начальником полиции в офицерских лагерях для военнопленных даже неофицеров. Так, например, начальником полиции офлага № 55 в районе городка Пагегяй на юго-западе Литвы, как явствует из материалов Яд Вашем, был Федор Кочетов – бывший старшина погранотряда. А вот офицер – лейтенант Фролов – ходил у него в заместителях. Нередко на полицейские должности попадали даже коммунисты, которые, чтобы завоевать доверие немецкой администрации, расправлялись с пленными похуже немцев.
Проявившие себя полицаи и начальники лагерной полиции перемещались из одного лагеря в другой, и всюду за ними шел хвост их прежних «заслуг» и печальная слава. Во многих лагерях был известен под кличкой Юрка бывший военнопленный Юрий Саакян. Три года он кочевал в качестве начальника полиции по разным лагерям. Его даже назначали лагерфюрером. По свидетельству очевидцев, не только он сам, но даже его имя вызывало страх у военнопленных.
И.С. Потапов в книге «Незримый фронт: воспоминания бывших узников концлагеря Заксенхаузен, вышедшей в 1961 году в Воениздате, вспоминал, что в городе Гугенштайн в лагере № 2В особенно зверствовали полицаи Дубинский и Нестеренко. Причем последнего называли «человек с плеткой». В октябре 1942 года его убили сами пленные.
Как же объяснить жестокость лагерной полиции?
Понятно, что у кого-то это могло быть местью советской власти или органам НКВД за пребывание в советских лагерях и тюрьмах. Можно объяснить уголовным прошлым. Однако зверства и издевательства имели место не только в лагерях, где содержались пленные, имевшие уголовное прошлое. Существовала и такая версия, из области «теории заговоров». Так, Петр Палий пишет, что еще в Замостье прошел слух о том, что лагерная полиция – «это агентура НКВД, специально переброшенная в лагеря, чтобы здесь создать такие условия жизни, чтобы жизнь в лагере была бы страшнее смерти в бою». Многие этому верили.
Но есть и более простые объяснения, данные самими полицейскими. Один из вариантов автор нашел в материалах архива Яд Вашем. Так, когда несколько жительниц села Спасск, где находился лагерь военнопленных, увидев избиение советских военнопленных полицаями, спросили у уже упомянутого выше предателя К. Клишина: «Зачем ты избиваешь бойцов, они такие же русские, как и ты?» – он ответил: «А что, вам их жаль? Они сами этого заслуживают. Нашему брату только попусти, они тебе на голову вылезут».
С другой стороны, среди полицаев все же попадались порядочные люди (если их можно так назвать с учетом того, какую должность они занимали). Так, например, в Харькове, в лагере на Холодной горе на территории тюрьмы, по воспоминаниям С.М. Фишера, в сентябре 1942 года полицаи вели себя совершенно иначе. Здесь не свирепствовала плетка, а «начальник полиции старался сам разобраться в возникавших беспорядках, кражах, драках, без вмешательства немцев. Если кто-то осмеливался попросить окурок, то в отличие от других он не бросал его на землю, а отдавал в руки. Куда нельзя было ходить и заглядывать, были таблички – «Запретная зона». За четыре дня пребывания в лагере нагайками никого не убили, публичных порок не устраивали».
Еще один пример приводит в своих воспоминаниях упоминавшийся уже К. Кромиади: «В Ярославле, в лагере № 2, где было 10 тыс. пленных, люди выглядели много лучше, чем в первом, и на расспросы о их жизни, не высказывали особых жалоб. Пеняли только на то, что их судьбой никто не интересуется. Пленные эти были особенно довольны своим комендантом, о котором отзывались, как о родном отце. Как-то я улучил момент, когда комендант был один, и, подойдя к нему, поблагодарил его за заботу об этих несчастных людях. Комендант выслушал меня и сказал:
– Мне не нужна ваша благодарность. У меня у самого два сына на фронте и не сегодня, так завтра они могут оказаться в таком же положении, в какое попали эти несчастные люди. Может быть, и им тогда кто-нибудь поможет. То, что я делаю, я делаю от души, но и мои возможности ограничены, чтобы помочь этим несчастным людям и сохранить им жизнь. Я состою комендантом этого лагеря всего два месяца и за это короткое время мои волосы успели поседеть».
В чем истоки повиновения военнопленных лагерной полиции? Как сравнительно небольшая группа полицейских могла терроризировать многотысячное население лагеря? Однозначного ответа нет. Сами пленные задумывались над этим и пытались найти причину.
Борис Николаевич Соколов – автор цитировавшейся ранее книги «В плену» – за годы пребывания в плену пришел к выводу, что «немецкому полицейскому русский человек не верит, не понимает его и считает за дурака, которого можно и нужно обмануть. Совсем другое дело – свой полицейский. Его не обманешь; он такой же, как ты, и видит тебя насквозь. А строгости и свирепости у него больше, так как старается он от души, не за страх, а за совесть. Поэтому русскую полицию уважали, боялись и слушались».
Не менее интересный вывод делает и Петр Палий. Он считает, что в повиновении «меньше всего было элемента «физического», то есть cтраха избиения или даже смерти», а в основном же причина крылась в области психологии. Возникал гипноз страха, истоки которого, вероятно, лежали в нездоровой обстановке, царившей в довоенное время в стране в период репрессий. «Даже когда начинали говорить на эту тему между собой, то многие пугались, со страхом в глазах говорили: «молчите, прекратите эти разговоры, хуже будет», – указывает он в книге «В немецком плену».
ЗАСЛУЖЕННОЕ ВОЗМЕЗДИЕ
Безраздельное господство лагерной полиции продолжалось около года. Однако уже весной 1942 года лагерная полиция стала терять свой авторитет. В результате «естественного отбора» среди военнопленных выжили преодолевшие голод и болезни первого лагерного года. Изменилось и психологическое настроение пленных: выжили несломившиеся, не поддавшиеся всем тяготам и ужасам лагерной жизни. Эти люди уже не боялись лагерной полиции и организованно могли дать отпор. И все-таки лагерная полиция просуществует еще почти год. Только в конце 1942-го – начале 1943 года немцы сами ликвидировали этот институт.
Многие из лагерных полицаев продолжили службу в формированиях вермахта и тем самым, вероятно, спасли свою жизнь. Однако жизнь тех полицаев, кто в 1943 году был переведен немцами в статус обычных пленных и распределен по разным лагерям, как правило, обрывалась довольно быстро. Бывших полицаев ненавидели. И при первой возможности с ними расправлялись. Их же жертвы сводили с ними счеты. Стоило пленным узнать, что рядом с ними бывший полицай, с ним обязательно случалось «несчастье». Один был забит пленными в бараке, другой – утоплен в уборной, третий – повешен с инсценировкой самоубийства – способов расправ было много.
Ликвидация проходила и организованно, с помощью лагерного подполья. Так, карточки всех пленных, прибывавших в Бухенвальде, проверялись подпольщиками, работавшими в канцелярии лагеря. Если в карточке пленного было отмечено, что до Бухенвальда он был полицейским в одном из лагерей, – его судьба была решена. Полицая направляли в лазарет якобы для обследования и там умерщвляли.
По свидетельству И.С. Асташкина, работавшего в Бухенвальде старшим санитаром в лазарете для советских военнопленных, в последнем было уничтожено в период 1943–1945 годов от 100 до 150 бывших полицаев. Некоторых искусственно заражали туберкулезом, и они умирали от болезни, однако большинство было умерщвлено уколом фенола.
Горе было и тем полицаям, кого пленные опознавали после освобождения из лагерей. Расправлялись с бывшими мучителями и в лагерях для репатриантов. Таков был печальный, но закономерный конец этого явления – лагерных полицаев.
ЛИЧНО УЧАСТВОВАЛИ В РАССТРЕЛАХ
Нередко лагерные полицаи принимали участие в убийствах и расстрелах военнопленных. Так, например, в Орловском лагере Маслов полицай 1-го блока (блока смерти, в котором содержались евреи, коммунисты, политработники), по собственным словам, убил 60 военнопленных. В марте 1942 года в Кременчугском лагере, как указывается в материалах архива Национального института памяти жертв катастрофы и героев Сопротивления Яд Вашем, было расстреляно 50 военнопленных. Раздетых, их выстроили цепочкой и каждого в отдельности подводили к вырытой заранее яме и стреляли в затылок. При этом полицай Андрей Губа подгонял каждого кнутом с криком: «Быстрей, быстрей!»
Вряд ли большинство полицаев испытывали хоть какие-либо угрызения совести из-за своего предательства. Они готовы были делать все, что скажут им их хозяева-немцы. Так, упоминавшийся уже выше бывший лагерный полицейский Кирилл Клишин, отрицая свое участие в расстрелах пленных, на допросе в отделе НКВД сказал: «Если бы мне поступило распоряжение водить на расстрел военнопленных в порядке обязанностей, я также выполнил бы эту роль, то есть водил бы на расстрел».
Однако случалось и такое, что выбивалось из привычных рамок. В материалах архива Яд Вашем удалось найти описание такого эпизода. Одному из полицейских в лагере Россошь Воронежской области было приказано расстрелять военнопленного, который оказался его товарищем по службе в Красной армии. Обреченный на смерть уже находился в яме, но полицейский не смог выстрелить, заплакал и выронил из рук винтовку. Стоявший рядом немец подхватил винтовку, ударил полицейского прикладом в грудь, застрелил его товарища, а затем погнал этого полицейского в лагерь, где его расстреляли.
Во всех лагерях полиция вела охоту на политработников, сотрудников органов НКВД и милиции, на евреев. При этом с пойманными людьми из указанных категорий расправлялись крайне жестоко, зверски. Так, по воспоминаниям С.М. Фишера, в Миллерово предатель указал старшему полицаю на одного военнопленного, который, по его словам, являлся политруком. Этого было достаточно, чтобы расправиться с ним. Полицаи, получив разрешение у коменданта на самосуд, раздели политрука, привязали к столбу посреди лагеря, облили бензином и подожгли. Причем всех заставили смотреть, а тех, кто отворачивался, били нагайкой по лицу.
СОМНИТЕЛЬНАЯ СЛАВА
Работа в лагерной полиции кроме всего прочего приносила и неплохой доход. Во всех лагерях полицаи в буквальном смысле охотились за золотом. Если замечали у кого золотые зубы, то по большей части просто выбивали их. Иногда за коронку пленному даже давали несколько паек хлеба. Всю добычу полицаи делили между собой, но львиную долю забирал начальник полиции лагеря. Кроме того, полицаи наживались и на доставке в лагерь продуктов для черного рынка.
В большинстве случаев начальники полиции отличались жестокостью к военнопленным, а потому находились на хорошем счету у нацистов. Они редко подолгу оставались на одном месте. Например, в Дулаге № 126 весной 1942 года на смену Григоренко, получившему повышение – на должность коменданта в другой лагерь, пришел 33-летний Т. Долганов – бывший председатель райсовета одного из районов Смоленской области. Появление Долганова, прославившегося своей свирепостью и кровожадностью, буквально наводило ужас на весь лагерь. В имеющихся в архиве Яд Вашем материалах указывается, что немецкое начальство лагеря держало Долганова на хорошем счету – он фактически одним ударом убивал любого пленного, если подозревал, что тот является политработником или евреем. В июне 1942 года Долганова, отправленного немцами в Германию, сменил другой предатель – 25-летний Павел Тупицын. Тот ходил в немецкой форме, носил личное оружие и даже был награжден Железным крестом II класса. По воспоминаниям очевидцев, Тупицын отличался особым зверством по отношению к политсоставу Красной армии, а также работникам НКВД и евреям.
«В Седлицком лагере начальником полиции был назначен русский полковник из пленных, – указывал в своих воспоминаниях, опубликованных в 1953 году, К. Кромиади. – Это был здоровый, высокий мужчина с одутловатым и рябым лицом. С громадной дубиной в руках он целыми днями расхаживал по лагерю и собственноручно творил суд и расправу. Пленные его боялись и старались не попадаться ему на глаза».
Многие из лагерных полицаев делали неплохую в их понимании карьеру. Так, в архиве Национального института памяти жертв катастрофы и героев Сопротивления Яд Вашем имеются сведения о некоем П.К. Сиренко, который прошел путь от лагерного полицая до агента гестапо, а затем стал заместителем начальника Харьковской тюрьмы.
В офицерских лагерях начальниками полиции обычно становились офицеры. Так, Петр Палий в своих воспоминаниях указывает, что начальником полиции в офлаге Замостье, находившемся на территории Польше, был полковник Гусев, которого затем сменил майор Скипенко. Помощниками начальника полиции здесь служили капитан Стрелков и старший лейтенант Полевой.
Однако «проявленное усердие» и доверие немцев, судя по всему, приводили к назначению начальником полиции в офицерских лагерях для военнопленных даже неофицеров. Так, например, начальником полиции офлага № 55 в районе городка Пагегяй на юго-западе Литвы, как явствует из материалов Яд Вашем, был Федор Кочетов – бывший старшина погранотряда. А вот офицер – лейтенант Фролов – ходил у него в заместителях. Нередко на полицейские должности попадали даже коммунисты, которые, чтобы завоевать доверие немецкой администрации, расправлялись с пленными похуже немцев.
Проявившие себя полицаи и начальники лагерной полиции перемещались из одного лагеря в другой, и всюду за ними шел хвост их прежних «заслуг» и печальная слава. Во многих лагерях был известен под кличкой Юрка бывший военнопленный Юрий Саакян. Три года он кочевал в качестве начальника полиции по разным лагерям. Его даже назначали лагерфюрером. По свидетельству очевидцев, не только он сам, но даже его имя вызывало страх у военнопленных.
И.С. Потапов в книге «Незримый фронт: воспоминания бывших узников концлагеря Заксенхаузен, вышедшей в 1961 году в Воениздате, вспоминал, что в городе Гугенштайн в лагере № 2В особенно зверствовали полицаи Дубинский и Нестеренко. Причем последнего называли «человек с плеткой». В октябре 1942 года его убили сами пленные.
Как же объяснить жестокость лагерной полиции?
Понятно, что у кого-то это могло быть местью советской власти или органам НКВД за пребывание в советских лагерях и тюрьмах. Можно объяснить уголовным прошлым. Однако зверства и издевательства имели место не только в лагерях, где содержались пленные, имевшие уголовное прошлое. Существовала и такая версия, из области «теории заговоров». Так, Петр Палий пишет, что еще в Замостье прошел слух о том, что лагерная полиция – «это агентура НКВД, специально переброшенная в лагеря, чтобы здесь создать такие условия жизни, чтобы жизнь в лагере была бы страшнее смерти в бою». Многие этому верили.
Но есть и более простые объяснения, данные самими полицейскими. Один из вариантов автор нашел в материалах архива Яд Вашем. Так, когда несколько жительниц села Спасск, где находился лагерь военнопленных, увидев избиение советских военнопленных полицаями, спросили у уже упомянутого выше предателя К. Клишина: «Зачем ты избиваешь бойцов, они такие же русские, как и ты?» – он ответил: «А что, вам их жаль? Они сами этого заслуживают. Нашему брату только попусти, они тебе на голову вылезут».
С другой стороны, среди полицаев все же попадались порядочные люди (если их можно так назвать с учетом того, какую должность они занимали). Так, например, в Харькове, в лагере на Холодной горе на территории тюрьмы, по воспоминаниям С.М. Фишера, в сентябре 1942 года полицаи вели себя совершенно иначе. Здесь не свирепствовала плетка, а «начальник полиции старался сам разобраться в возникавших беспорядках, кражах, драках, без вмешательства немцев. Если кто-то осмеливался попросить окурок, то в отличие от других он не бросал его на землю, а отдавал в руки. Куда нельзя было ходить и заглядывать, были таблички – «Запретная зона». За четыре дня пребывания в лагере нагайками никого не убили, публичных порок не устраивали».
Еще один пример приводит в своих воспоминаниях упоминавшийся уже К. Кромиади: «В Ярославле, в лагере № 2, где было 10 тыс. пленных, люди выглядели много лучше, чем в первом, и на расспросы о их жизни, не высказывали особых жалоб. Пеняли только на то, что их судьбой никто не интересуется. Пленные эти были особенно довольны своим комендантом, о котором отзывались, как о родном отце. Как-то я улучил момент, когда комендант был один, и, подойдя к нему, поблагодарил его за заботу об этих несчастных людях. Комендант выслушал меня и сказал:
– Мне не нужна ваша благодарность. У меня у самого два сына на фронте и не сегодня, так завтра они могут оказаться в таком же положении, в какое попали эти несчастные люди. Может быть, и им тогда кто-нибудь поможет. То, что я делаю, я делаю от души, но и мои возможности ограничены, чтобы помочь этим несчастным людям и сохранить им жизнь. Я состою комендантом этого лагеря всего два месяца и за это короткое время мои волосы успели поседеть».
В чем истоки повиновения военнопленных лагерной полиции? Как сравнительно небольшая группа полицейских могла терроризировать многотысячное население лагеря? Однозначного ответа нет. Сами пленные задумывались над этим и пытались найти причину.
Борис Николаевич Соколов – автор цитировавшейся ранее книги «В плену» – за годы пребывания в плену пришел к выводу, что «немецкому полицейскому русский человек не верит, не понимает его и считает за дурака, которого можно и нужно обмануть. Совсем другое дело – свой полицейский. Его не обманешь; он такой же, как ты, и видит тебя насквозь. А строгости и свирепости у него больше, так как старается он от души, не за страх, а за совесть. Поэтому русскую полицию уважали, боялись и слушались».
Не менее интересный вывод делает и Петр Палий. Он считает, что в повиновении «меньше всего было элемента «физического», то есть cтраха избиения или даже смерти», а в основном же причина крылась в области психологии. Возникал гипноз страха, истоки которого, вероятно, лежали в нездоровой обстановке, царившей в довоенное время в стране в период репрессий. «Даже когда начинали говорить на эту тему между собой, то многие пугались, со страхом в глазах говорили: «молчите, прекратите эти разговоры, хуже будет», – указывает он в книге «В немецком плену».
ЗАСЛУЖЕННОЕ ВОЗМЕЗДИЕ
Безраздельное господство лагерной полиции продолжалось около года. Однако уже весной 1942 года лагерная полиция стала терять свой авторитет. В результате «естественного отбора» среди военнопленных выжили преодолевшие голод и болезни первого лагерного года. Изменилось и психологическое настроение пленных: выжили несломившиеся, не поддавшиеся всем тяготам и ужасам лагерной жизни. Эти люди уже не боялись лагерной полиции и организованно могли дать отпор. И все-таки лагерная полиция просуществует еще почти год. Только в конце 1942-го – начале 1943 года немцы сами ликвидировали этот институт.
Многие из лагерных полицаев продолжили службу в формированиях вермахта и тем самым, вероятно, спасли свою жизнь. Однако жизнь тех полицаев, кто в 1943 году был переведен немцами в статус обычных пленных и распределен по разным лагерям, как правило, обрывалась довольно быстро. Бывших полицаев ненавидели. И при первой возможности с ними расправлялись. Их же жертвы сводили с ними счеты. Стоило пленным узнать, что рядом с ними бывший полицай, с ним обязательно случалось «несчастье». Один был забит пленными в бараке, другой – утоплен в уборной, третий – повешен с инсценировкой самоубийства – способов расправ было много.
Ликвидация проходила и организованно, с помощью лагерного подполья. Так, карточки всех пленных, прибывавших в Бухенвальде, проверялись подпольщиками, работавшими в канцелярии лагеря. Если в карточке пленного было отмечено, что до Бухенвальда он был полицейским в одном из лагерей, – его судьба была решена. Полицая направляли в лазарет якобы для обследования и там умерщвляли.
По свидетельству И.С. Асташкина, работавшего в Бухенвальде старшим санитаром в лазарете для советских военнопленных, в последнем было уничтожено в период 1943–1945 годов от 100 до 150 бывших полицаев. Некоторых искусственно заражали туберкулезом, и они умирали от болезни, однако большинство было умерщвлено уколом фенола.
Горе было и тем полицаям, кого пленные опознавали после освобождения из лагерей. Расправлялись с бывшими мучителями и в лагерях для репатриантов. Таков был печальный, но закономерный конец этого явления – лагерных полицаев.
Автор: Hastle