Польша, весна сорок пятого. Дело шестнадцати
Процесс шестнадцати в Москве, июнь 1945 г. Генерал Леопольд Окулицкий полемизирует с обвинением. Обвиняемые отказались от защиты ввиду того, что все отлично владели русским языком и имели юридическое образование
Коварный арест советской контрразведкой шестнадцати руководителей польского подполья в марте 1945 г. с последующим судом над ними в Москве по понятным причинам не пользовался большим вниманием историков и журналистов Польской Народной Республики. Казалось бы, смена политического строя должна была снять завесу молчания над этой историей. Но ажиотаж, вызванный гласностью и перестройкой, быстро прошел, и завеса молчания опять опустилась над судьбой шестнадцати фигурантов Московского процесса. И для этого есть веские причины.
Шестнадцать политиков, выдающихся, с опытом подпольной борьбы, попались на примитивную полицейскую провокацию — вступили в переговоры с никому не известным полковником Константином Пименовым, начальником оперативной группы СМЕРШ НКВД в Радоме, и приняли от него приглашения на встречу за обедом с генералом, чья фамилия (Иванов) на километр смердела псевдонимом. Даже рядовые читатели шпионских романов знают, что подобные приглашения, как правило, являются лишь предварительным шагом к аресту. Тем не менее, никто не потребовал присутствия с советской стороны высокопоставленных и известных фигур, не связанных со спецслужбами. Поляки также пренебрегли уведомлением своих англо-американских союзников. Удивительная наивность для опытных подпольщиков.
Дальше — интереснее. Генерал Иван Серов (он же Иванов), уполномоченный НКВД по 1-му Белорусскому фронту и начальник охраны тыла 1-го Белорусского фронта, впоследствии начальник ГРУ и первый председатель КГБ, не скрывал истинных целей провокации: изъять руководителей подпольной внутрипольской делегатуры польского правительства в Лондоне и обеспечить работу польского Временного правительства национального единства, переговоры о создании которого должны были вот-вот начаться в соответствии с договором руководителей "Большой Тройки" в Ялте. Из телеграммы, отправленной Серовым начальнику советских спецслужб Лаврентию Берии, следует, что он посвятил в свою "комбинацию" членов временного правительства Польши — президента Болеслава Берута и премьер-министра Эдварда Осубку-Моравского, которые не возражали против плана Серова, а лишь просили отсрочить проведение его в жизнь, пока не будет достигнуто соглашение с Москвой по вопросу организации переговоров с лондонской делегатурой на предмет вхождения её представителей в состав правительства национального единства или привлечения их к сотрудничеству. Согласно предполагаемым дневникам Серова, в ответ на свою телеграмму он получил строгий приказ не увлекаться мальчишеством и предпринять меры по захвату польских подпольщиков. На конец 2019 г. подлинность дневников Серова оспаривается, но доподлинно известно, что Серов действительно вел дневники. Периодически в научный оборот попадали некие фрагменты, якобы взятые из его дневников, которые утверждают, что Серов сообщил Беруту и Осубке-Моравскому, что руководители подполья скрылись и было подозрение, что кто-то предупредил их о предстоящем аресте. Точно известно лишь, что в апреле 1945 г., Владислав Гомулка, первый секретарь ЦК Польской рабочей партии, прибывший в Москву для подписания договора о дружбе между Польшей и СССР, поспорил по этому поводу с Иосифом Сталиным и потребовал наказать Серова на том основании, что он действовал на территории под польской юрисдикцией без согласования с польской стороной. Серова в конце концов перевели в советскую зону оккупации в Германии, и на этом инцидент был исчерпан.
Те из руководителей подполья, которые остались на нелегальном положении (как Стефан Корбоньский или Юзеф Нечко) или сдались польским властям (как Станислав Баньчик), остались на свободе, а некоторые даже влились в политическую жизнь социалистической Польши.
У руководителей польского движения сопротивления, ориентированного на эмиграционное правительство в Лондоне, преобладало (с немногими исключениями) стремление выдавать желаемое за действительное. Их также характеризовало беспредельное тщеславие и гонор. Но их представления о внутреннем и международном положении диаметрально расходились с действительностью. Среди них преобладало мнение, что Красная Армия не сможет без польской помощи победить отступающий Вермахт, что советские власти без договора с лондонской делегатурой не смогут эффективно контролировать тыл фронтов наступающих на Берлин, что в непосредственных переговорах со Сталиным они смогут выторговать для себя лучшие условия, чем это сделали англичане и американцы в Ялте, тем более что готовы были согласиться с некоторыми её постановлениями, как польско-советская граница по "линии Керзона". Им казалось, что в сложившейся ситуации они смогут не считаться с западными союзниками и даже эмиграционным правительством. А уж народную армию и власть, вступающую в свои права на освобожденных территориях, совсем не принимали во внимание, будучи уверенными, что легко их разгонят.
Такое отношение к действительности фатально отразилось на их отношениях с западными державами. Правительства Великобритании и Соединенных Штатов Америки после неудачных попыток склонить эмигрантское правительство в пользу принятия ялтинских постановлений ("линия Керзона", кадровые компромиссы, уступки в пользу социалистической модели развития) в конце концов решили обойтись без лондонского правительства. Но от политического капитала этого правительства в Польше и за рубежом отказываться не собирались в надежде использовать его в будущем в своих интересах. В Ялте англичане и американцы согласились на формулировку:
Новое положение создалось в Польше в результате полного освобождения её Красной Армией. Это требует создания переменного польского правительства, которое имело бы более широкую базу, чем это было возможно раньше, до недавнего освобождения западной части Польши. Действующее ныне в Польше временное правительство должно быть поэтому реорганизовано на более широкой демократической базе с включением демократических деятелей из самой Польши и поляков из-за границы. Это новое правительство должно затем называться Польским временным правительством национального единства.
Незадолго до начала конференции министр иностранных дел Великобритании сэр Энтони Иден обратился к польскому эмиграционному правительству с просьбой предоставить ему список ведущих деятелей лондонского подполья в Польше с целью добиться для них на встрече "Большой тройки" гарантий личной безопасности на освобожденных территориях Польши. Однако списка такого он не получил, так как эмиграционное правительство приказало своим политикам и военным оставаться в подполье. А когда сменил свою позицию и ознакомил британскую сторону с составом делегатуры, уже было слишком поздно, чтобы что-либо предпринять.
Лишь после Ялтинской конференции бывший премьер-министр Станислав Миколайчик, уже не входящий в состав лондонского правительства и ставший главным кандидатом Запада на переговоры по будущему польскому правительству, передал англичанам и американцам несколько фамилий польских политиков, отобранных для этих переговоров.
В конце февраля послы обеих западных держав в Москве получили инструкцию требовать от варшавского правительства прекратить судебные разбирательства и прочие репрессивные меры по отношению к политическим противникам, за исключением военных преступников и виновников преступлений против Красной Армии.
В течение следующих месяцев западные союзники многократно обращались к Сталину в пользу арестованной группы шестнадцати, подчеркивая, что речь идет о руководителях политических партий — гражданских лицах. Однако последний главный комендант Армии Крайовой, генерал Леопольд Окулицкий, гражданским лицом не являлся, что было четко озвучено 3 мая в разговоре советского наркома иностранных дел Вячеслава Молотова с Иденом и американским государственным секретарем Эдуардом Стеттиниусом.
Распространено мнение, что мягкость британских и американских ходатайств в интересах арестованных поляков вытекала из их уступчивости перед Сталиным. Вряд ли можно найти более абсурдный аргумент, чем этот. Британские и американские политики были личностями такого формата, который вряд ли заставил их дрожать перед культом личности идейного противника. Их политика проистекала из логики войны. Они сами не терпели в тылу своих войск никаких подпольных организаций, особенно военных, и жестко разоружали такие организации в Италии, Греции, Франции и Бельгии, в Бирме и на Филиппинах. По той же причине они не собирались препятствовать своему союзнику делать то же самое в тылу Восточного фронта. Руководство польской эмиграции и подполья это знало и не уведомляло англичан ни о создании преемника Армии Крайовой, организации Не, ни о других инициативах в тылу Красной Армии.
В декабре 1944 г., донося Лондону о создании новой военно-политической подпольной организации, ген. Окулицкий, в частности, радировал:
Львов, Вильно, Люблин должны уже раскрутиться, так как люди оттуда были отправлены раньше всего. По соображениям безопасности держим в строжайшей тайне подробности организации и директивы и переписка на данную тему нежелательна.
Нам кажется, что не следует обременять себя ответственностью на международном рынке работой против Советов.
Нам кажется, что не следует обременять себя ответственностью на международном рынке работой против Советов.
Строжайшая тайна, на которой настаивал Окулицкий, на самом деле оказалась фикцией. Англичане были отлично обо всем осведомлены, так как через их руки проходил весь обмен информацией между Лондоном и оккупированными территориями. При необходимости они были вполне способны манипулировать содержанием сообщений и сеансами их передачи.
Окулицкий отправился на "переговоры" с Ивановым-Серовым вопреки прямому запрету начальника штаба верховного главнокомандующего Войска Польского, генерала Станислава Копаньского. Окулицкий сослался на безоговорочное требование делегатуры. Но была ли это единственная причина? На десятый день ареста в письме на имя Берии генерал предложил искренние переговоры по вопросам деятельности Армии Крайовой при условии гарантий безопасности лицам, которые будут названы в ходе этих переговоров.
Далее, 5 апреля, Окулицкий собственноручно написал чистосердечные признания на 50 страниц в машинописи. В них он подробно изложил всё, что знал об Армии Крайовой, её структурах, вооружении, командовании. Защищал правоту решения поднять в Варшаве восстание, но признавал, что основным доводом против такого решения было отсутствие взаимодействия с командованием Красной Армии. Он также открыто изложил вопрос сохранения остаточной организации и штабов после роспуска Армии Крайовой. Он не видел в этом никаких признаков враждебности по отношению к СССР, но выразил предположение, что лондонское правительство могло иметь свое видение задач этих структур. Окулицкий совершенно легкомысленно назвал имена, фамилии и позывные ряда сослуживцев оставшихся в подполье, среди прочих ген. Августа Фильдорфа. Он также крайне резко осудил эмиграционное правительство. Крымская конференция, писал генерал, переходя к решению польского вопроса в обход этого правительства, добила польское правительства в Лондоне в глазах польской общественности. Значение этого правительства в Польше уже крайне мало. Наибольшей силой в Польше располагает Крестьянская партия, более 50% по стране. На втором месте Окулицкий ставил Польскую рабочую партию, оценивая её влияние на 20%.
Генерал Окулицкий выразил полную поддержку ялтинским решениям как исходной основе для дальнейших инициатив по решению польского вопроса:
По моему мнению, будущее временное польское правительство должно проводить политику временного люблинского правительства, дружелюбную по отношению к СССР. (…) Советское правительство имеет право требовать, чтобы новое правительство Польши было создано из демократических элементов, которые должны дать гарантию, что добрососедские отношения между Польшей и СССР будут в будущем сохранены и что Польша не будет использована внешними силами против СССР. Советское правительство должно предоставить свободу развития и жизни Польши как независимого и полностью суверенного государства. Я искренне убежден, что, когда эти общие принципы будут соблюдаться, сотрудничество польского народа с народами СССР сложатся в будущем гармонично и без каких-либо трений. (…)
Дословно то же самое я написал бы, оставаясь на свободе.
Дословно то же самое я написал бы, оставаясь на свободе.
Конечно, вполне вероятно, что Окулицкий не писал искренне, а вел с НКВД свою игру, в которую тот играть не стал. На суде генерал сменил тактику и стал искусно полемизировать с обвинением. Однако Процесс шестнадцати, старательно срежиссированный и приуроченный к Московской конференции, на которой решались вопросы создания Польского Временного правительства национального единства, не вызвал большого интереса иностранной прессы и выявил политическое одиночество обвиненных. Политические партии лондонского лагеря в Польше уже готовились к законной деятельности в новой действительности, и судьба судимых в Москве соотечественников их не беспокоила. Сигизмунд Жулавский, социалист, очень настороженно относившийся к коммунистам, так описывал ход Московской конференции в письме другу:
«Все профессионалы и почти все руководители бывшей организации тоскуют по такому или иному сотрудничеству. Воздержание невозможно поддерживать в долгосрочной перспективе и жалобы на отношения действительно иногда невыносимы, но ждать "милости от бога" или войны ничего нам не может дать».
Политики лондонского лагеря, главным образом аграрии и социалисты, участники конференции в Москве, не интересовались судьбой товарищей судимых как раз в том же городе, буквально через три квартала. Миколайчик рассматривал возможность какого-то эффектного протеста, но британский премьер-министр сэр Уинстон Черчилль отговорил его от этого. Уже после суда в разговоре с Молотовым Черчилль просил о помиловании осужденных. Молотов ответил: "Подумаем". Посол США в СССР Аверелл Гарриман и посланник американского президента Гарри Гопкинс ходатайствовали перед Сталиным об амнистии, при этом старательно избегая упоминания генерала Окулицкого. Сталин успокоил их обещанием, что приговоры будут мягкими, а амнистия последует незамедлительно. Гопкинс уведомил Государственный департамент США, что больше по этому поводу беспокоиться не стоит.
Британский посол сэр Арчибальд Кларк Керр известил свое правительство о ходе суда в особой весьма объективной записке, в которой он с облегчением заметил, что Великобритания осталась вне подозрений, и выразил удовлетворение, что благодаря мягкости приговоров дело шестнадцати не повлияло на договоренности о создании нового польского правительства.
Из шестнадцати руководителей польского подполья, арестованных НКВД в марте 1945 года, пятнадцать предстало перед судом в Москве в июне 1945 года. Четырнадцать из них признали свою вину по всем пунктам обвинения. Леопольд Окулицкий частично признал свою вину, но твердо отрицал свою причастность к преступлениям против Красной Армии. Шестнадцатый обвиняемый, Антони Пайдак, единственный, кто полностью отказался признать свою вину, проходил в то время курс лечения и предстал перед судом в ноябре. Тринадцать человек были приговорены к тюремным заключениям на сроки:
- Леопольд Окулицкий — 10 лет (умер в тюрьме в 1946 г.).
- Станислав Янковский — 8 лет (умер в тюрьме в 1953 г.).
- Станислав Ящукович — 5 лет (умер в тюрьме в 1946 г.).
- Антони Пайдак — 5 лет.
- Адам Бень — 5 лет (освобожден в 1949 г.).
- Казимир Пужак — 1,5 года (освобожден в ноябре 1945 г.; репрессирован в Польше).
- Казимир Багиньский — 1 год (освобожден в ноябре 1945 г.; эмигрировал в США).
- Александр Звежиньский — 8 месяцев (освобожден в ноябре 1945 г.).
- Эугениуш Чарновский — 6 месяцев (освобожден осенью 1945 г.; включился в политическую жизнь Польши).
- Станислав Межва — 4 месяца (освобожден; репрессирован в Польше).
- Збигнев Стыпулковский — 4 месяца (освобожден; эмигрировал в Великобританию).
- Франчишек Урбаньский — 4 месяца (освобожден).
- Юзеф Хачиньский — 4 месяца (освобожден).
Трое (Казимир Кобыляньский, Станислав Михаловский и Юзеф Стемлер) были оправданы; впоследствии были репрессированы в Польше.
Источники
Информация