Чего ждать от расширения БРИКС
На прошлой неделе после встречи премьер-министра Бангладеш Ш. Хасины и президента ЮАР С. Рамафосы от Бангладеш была передана официальная заявка на вступление в БРИКС. Сейчас ЮАР председательствует в организации, и 2 июня в Кейптауне прошла встреча министров иностранных дел БРИКС и еще двенадцати стран, которые рассчитывают войти в состав организации. Может быть, уже в августе, на саммите организации в Йоханнесбурге.
Почему в данном случае интересна Народная республика Бангладеш? Как минимум, потому что у нас БРИКС уже долгое время воспринимается как противовес ни много ни мало – гегемонии «глобального Запада», а сейчас весьма активно ведется дискуссия на тему «новой валюты БРИКС», которая, по всей видимости, должна водрузить флаг над руинами долларовой системы. Честно говоря, даже сложно представить себе, что скажут наши эксперты, если саммит БРИКС в августе все-таки посетит Э. Макрон (Россия против, но это обсуждается) – видимо, уже окончательно отпоют Евросоюз.
В январе этого года власти Бангладеш вполне официально запретили вход в порты республики 69 российским судам, которые были внесены в санкционные списки, т. е. официально присоединились к санкциям. Возник скандал, поскольку одно из таких судов перевозило в Бангладеш грузы, предназначенные для строительства АЭС «Руппур». При этом АЭС «Руппур» строится полностью на российский экспортный кредит в 11,4 млрд долларов. Судно пришлось перегружать.
Казалось бы, что поделать небольшому государству в центре Азии? Тем не менее, к примеру, в Южной Америке есть куда как более стойкие к санкциям (тоже не титаны экономики) страны – Уругвай и Парагвай, хотя и до Вашингтона географически им ближе, и финансовое влияние на них не меньшее. В Новый банк развития БРИКС Уругвай вошел, а вот вступать в саму организацию, по словам посла Д. Кастильоса, не планирует. Странно, ведь получается, что БРИКС (как его описывают) для Уругвая очень нужный формат.
Бангладеш очень нуждается в российской сельскохозяйственной продукции, сырье и технологиях, а Уругвай с 2014 года закрывает самыми различными «умными» способами многие санкционные ниши в России – от мяса и рыбы, до сыра, овощей и фруктов, в обмен получает в том числе и нефть. Если БРИКС – это будущий инструмент избавления от пут «диктата глобалистов», то почему такие разные позиции сторон?
В БРИКС хотят войти и Объединенные Арабские Эмираты, которые, с одной стороны, являются крупной площадкой по обходу санкций, а с другой – частью официального проекта США «I2U2+» («индо-авраамический полюс»), т. е. они вполне неплохо чувствуют себя между «струями водопада».
И если БРИКС сегодня, судя по массе экспертных оценок, это чуть ли не потенциальный «могильщик долларовой системы», то как тогда трактовать слова главы МВФ К. Лагард в 2014 году, что создание Пула валютных резервов БРИКС является не конкурентным фактором для Фонда, а «дополнением», и «мы будем работать с этим механизмом, будем его партнером, если он выдержит испытание временем, точно так же, как мы сотрудничаем с региональными финансовыми механизмами». Может быть, роль БРИКС все-таки несколько сложнее, чем описывается в популярных сюжетах?
Римский клуб
Сама идея создания института, подобного БРИКС, восходит к дискуссиям на полях небезызвестного «Римского клуба», который за шестьдесят лет своего существования обрел чуть ли не магический ореол, правда, зачастую с весьма негативной оценкой. Термин «глобализация» и междисциплинарное направление «глобалистика» действительно родились там. Но, если Римский клуб – это организация неких «черных магов», то к ним следует отнести таких «посвященных», как, например, академик С. П. Капица или Е. М. Примаков. Впрочем, объективности ради следует упомянуть, что в члены Римского клуба записали и М. Горбачева «за заслуги».
Римский клуб уже долгое время связывают с климатической повесткой и «программами по сокращению населения». Первое действительно имеет место, а второе уже вольные трактовки. Римский клуб был сформирован вокруг проблемы, которую можно назвать «оптимальный подход к использованию ресурсов», но ни в одной из концептуальных работ, которые бы определяли реальные дискуссии на его полях, не использовался классический мальтузианский или неомальтузианский подход, теории социал-дарвинизма или их аналоги как метод решения проблем.
Это не означает, что в западной или прозападной элите нет сторонников Т. Мальтуса и его наследников – их полно, более того, современные последователи куда как влиятельнее и нравственно зачастую хуже предшественников. При этом они даже на некоторые работы в рамках Римского клуба опираются, но это не предмет той конкретной концепции «рационального использования» и «регионального выравнивания», которая развивалась в его рамках.
Откуда пошла идея «ограничения рождаемости», от глобалистов Римского клуба? Принадлежал ли к ним адепт махрового неомальтузианства орнитолог и «защитник природы», эколог директор «Американской федерации планирования семьи» и секретарь Фонда охраны природы У. Вогт («Путь к выживанию») или социолог Г. Бутуль («Перенаселение»).
Вряд ли к членам Римского клуба можно отнести и М. Синглер, основавшую в 1914 году в США Национальную лигу ограничения рождаемости. Английское евгеническое общество или Институт Гальтона, или Генетический форум Адельфри – откровенный рассадник гендерного мракобесия в Европе вполне себе существует и без Римского клуба.
Может показаться, что автор выступает своеобразным апологетом основоположников глобалистики и авторов концепции, изложенной в известной теоретической работе «Пределы роста». Это не так, просто смешение в однородную массу всех проектов и концепций, которые наплодили за долгие годы финансовые и интеллектуальные элиты и элиты в кавычках, не позволит разобраться и в том, как функционируют созданные институты.
Понятно, что дискуссии о том, как использовать ограниченные ресурсы, были так или иначе связаны с работами по демографии, в том числе и неомальтузианских авторов, другое дело – контекст, который сегодня совершенно забыт за давностью лет. Как теория «золотого миллиарда», которая вначале была описанием того факта, что один миллиард потребляет в несколько раз больше, чем остальные пять. Со временем это превратилось из описания проблемы в идею, что должен остаться вообще миллиард, сегодня актуален «золотой миллион» и т. д.
Здесь, как в логической цепочке «все людоеды – люди, но не все люди – людоеды», вот и в одиозном сегодня Римском клубе не все были людоедами, а некоторые, как Дж. Стиглиц, вообще яростно критиковали эти идеи, говоря, что в условиях «монетарной модели» и реалий работы макрофинансовых институтов никакое региональное выравнивание невозможно в принципе. И, кстати, оказались в общем-то правы.
Не вынув рациональные зерна из этой конспирологической массы, весьма сложно понять, что, собственно, хотели авторы изначального БРИК, которое потом стало БРИК+С или БРИКС. Формировался этот институт в начале 2000-х, а идейная база лежит в конце 1980-х. БРИК рассматривался в рамках идеи глобального разделения труда, где сосуществуют сферы финансовая, технологическая, индустриальная, поточного труда и сырьевая. Индустриализация должна была постепенно заменять поточный труд, обеспечивая рост доходов, рост доходов приводил к повышению значимости индивидуальных ценностей, те в свою очередь к снижению темпов прироста малообеспеченного населения и т. д.
Не сложно догадаться, что условный «Большой Север» вбирал в себя финансовый и технологический сектор, постепенно избавляясь от сектора индустриального, а «Большой Юг» – все остальное. Юг и Север в данном случае понятия не столько географические, сколько концептуальные, и поскольку выравнивание было не просто термином, а определяющим понятием этих умопостроений, то институциональной связке G7 (G8 была номинальной) требовалась уравновешивающая конструкция, которой стало G4 – два государства с людским ресурсом (Индия и Китай) и два с сырьевым (Бразилия и Россия).
Большой Север отправляется в постиндустриальную эпоху, Большой Юг проходит индустриализацию – к каждой сфере свой подход, свои наднациональные координирующие органы, которые в свою очередь находятся в координации с макрофинансовыми регуляторами и эмиссионными центрами. Позже в схему добавили Африку, которую требовалось, как-то «пристроить» между постиндустриальным обществом и новым индустриальным.
В этом плане БРИК+С являлся не антагонистом для «злых глобалистов», а вполне логичным инструментом, работавшим в рамках как раз того самого «классического глобального проекта». Поэтому слова К. Лагард о том, что резервный пул БРИКС является не конкурентом МВФ, а «дополнением» – это не фигура речи, не компромисс, а часть проектной политики, где можно дискутировать о деталях, но не о принципах.
Собственно, это объясняет тот интересный факт, что долгое время эволюция БРИКС проходила исключительно медленно. Можно вспомнить, сколько возлагалось на БРИКС (особенно после 2014) надежд у экспертов, что вот теперь это будет противовес глобальным институтам. Но являясь сам по себе частью этих институтов, БРИКС развивался очень медленными темпами, просто потому, что выбора концепции глобализации тоже не происходило – шла борьба. А пока шла борьба между разным видением, БРИКС находился в полуспящем состоянии.
Что же произошло такого, что БРИКС «проснулся», и к нему потянулись с заявками самые разные страны? Самым простым выводом тут было бы снова поднять на щит тему «противодействия жадным глобалистам», страны идут в БРИКС, чтобы сбросить с себя «путы либеральной диктатуры» и т. п. Дальше все уже как было прописано ранее и неоднократно: «закат доллара», «новая мировая валюта»...
Конкуренция проектов глобализации
Активизация БРИКС действительно вызвана проблемами конкуренции проектов глобализации, которая вышла на такую стадию, что сформированное десятилетиями общее торговое пространство стало фрагментироваться, пока идут муки выбора концепции, странам надо как-то обеспечивать торговлю и финансовые транзакции.
Вот тут и вспомнили, что можно вернуться к идее альтернативного центра расчетов. Только проблема в том, что речь идет не о новой валюте в ее изначальном академическом понимании, а о создании альтернативного платежного инструмента, базой которого будут те самые «токсичные» валюты, но при этом страны-участники смогут проводить платежи, минуя токсичные корреспондентские счета.
Насколько это приемлемо для ЕС и США, на валюты которых приходится до 87 % торгового оборота? С точки зрения санкционной политики это для них не очень хорошо, но, с другой стороны, такая система не является угрозой их валютной системе. База остается. Поэтому мы еще увидим коллизию, когда политические фигуры в США и ЕС будут осуждать создание такого инструмента, а тот же МВФ «чудесным» образом поддержит.
Создание такого платежного средства хоть и потребует от участников дополнительной банковской инфраструктуры, но к созданию именно полноценной альтернативной резервной валюты это не приблизит никак. По той причине, что страны, которые входят и уж тем более войдут в «расширенный БРИКС», и близко не имеют того, что можно было бы назвать «общая зона формирования стоимости». Бангладеш и Аргентина, Индонезия и Египет – всем надо обрабатывать и проводить торговые операции, но они не создают стоимость друг через друга.
В этом плане, если бы не политические коллизии и не фактор военного противостояния на Украине, даже визит Э. Макрона на саммит БРИКС или заявка, гипотетическая, к примеру от Японии, не должны были бы удивлять. Заявка от Греции – члена НАТО и ЕС, ведь почему-то не удивляет, просто она не политизирована.
Все это показывает, что надо стремиться избегать упрощенных формулировок и стараться рассматривать процессы не столько в конкретный момент времени, но как имеющие свою логику, предысторию. Может ли будущий расширенный БРИКС стать своеобразной альтернативой некоторым из нынешних глобальных институтов? Несомненно, но как часть, уравновешивающая не МВФ, а ВТО. Потенциально и ШОС можно рассматривать как институт, уравновешивающий диалоговые площадки ООН. Другое дело, что и тот и другой институт все равно будут вписаны в рамки победившей глобальной концепции.
Информация