Рассказ о жизни ротного в Белорусском военном округе
Грибники
В открытое окно кабинета начали доноситься звонкие голоса ротных запевал.
– Ну что, товарищи, сейчас по подразделениям, на контроль приема пищи личным составом.
– Так, товарищ полковник, это солдаты уже поют на вечерней прогулке!
…Совещание у командира бригады шло уже четвертый час…
Все три часа командир 1-й танковой роты первого отдельного танкового батальона, он же гвардии старший лейтенант, стоял в углу комбриговского кабинета, «ослабив правую или левую ногу». Присесть ему никто не предлагал, да он и не хотел этого, мечтая лишь побыстрее удрать отсюда куда глаза глядят.
К комбригу его вызвал прибежавший в парк дневальный, где он со своей ротой проверял состояние пороховых зарядов к танковым выстрелам. Работа была муторная: предстояло вынуть все снаряды на расстеленные брезенты в боксе за танками, осмотреть их, а потом вернуть на свои места. Процедура, и без того тяжелая физически, скребла по нервам из-за её причины.
…Стрельба штатным снарядом в тот день, как это было со стрельбами уже несколько раз за последнее время, не заладилась. К ставшей уже привычной и проклинаемой проблеме полетов на малой высоте гражданских самолетов, садящихся и взлетающих с нового аэропорта «Минск-2», вынуждавших нас прекращать стрельбы в самые неподходящие моменты, добавились появившиеся на мишенном поле танковой директрисы и в соседнем лесочке грибы маслята и подосиновики, за которыми потянулись грибники из соседнего городка и не давали нам стрелять при своем малейшем появлении на мишенном поле. Нервотрепка была просто запредельная.
А начиналось всё вроде нормально. Подняли роту в пять, покормили завтраком к шести и приехали на директрису уже в семь часов. Взяли с собой двух взводных и пять экипажей в парк принимать машины, а остальных направили в поле для подготовки мишеней и на разгрузку с машины снарядных ящиков на участковый пункт боепитания.
Ну вот уже и танки выгнали на дорожки, и снаряды поднесли на специальных носилках и выложили на стеллажи возле исходных положений, и вроде как всё подготовили на учебных местах. Изрядно побегали и поторопились, потому что есть святое правило в боевой подготовке: хоть умри, а первый выстрел должен быть ровно в 9 часов и ни минутой позже.
Только построили первую стреляющую смену под вышкой и начали с комбатом инструктаж, как вдруг как снег на голову объявились полковник и подполковник с управления боевой подготовки округа. Комбат доложился, сказал, что к стрельбе готовы.
На настойчивое желание проверяющих заслушать экипажи на предмет знания условий выполнения упражнения комбат демонстративно показал на наручные часы и сказал о необходимости начинать загрузку боеприпасов, потому как до первого заезда осталось не более 10 минут.
– Ну хорошо, посмотрим, что вы тут настреляете, – недовольству полковника, казалось, не было предела.
На душе, даже ещё до начала стрельбы уже стало муторно. Зимой такие проверяющие вывернули всё наизнанку и запретили стрельбу третьей роте нашего батальона за плохую организацию учебных мест. Ну а я вдруг с тоской вспомнил о метеопосте, который развернули чуть в стороне от вышки и на котором поставили дежурить одного из наводчиков орудий. Назначил туда бойца из самых толковых, но который, естественно, хоть и был одним из самых смышлёных, имел самые смутные представления о съёме метеоданных, и стоял там, скорее, для галочки или еще точнее – для мебели. Так что не дай Бог проверяющие туда заглянут…
Отправил экипажи к танкам. Бойцы, перепуганные высоким начальством, протопали по дорожке почти парадным шагом, а затем с завидной скоростью побежали к своим танкам, на ходу перепрыгивая валики грязи и ямы с водой, оставшиеся после прохождения танков на недавней стрельбе.
Поднялся на вышку. Окружные офицеры демонстративно с нами не разговаривали и рассматривали мишенное поле в бинокли.
В это время ожил динамик селектора и с Центральной вышки разрешили загрузку боеприпасов. Дал команду загрузить. Было видно, что на всех трех участках экипажи начали свою работу по загрузке. Пока она шла, комбат переговорил со старшим руководителем стрельбы на Центральной вышке, и оказалось, что на левом и среднем участке стреляют вкладным стволом, что было как-то странно, обычно к штатной стрельбе танкисты во всех бригадах подходили одновременно, соответственно и стреляли учебные упражнения синхронно.
Ну вот уже экипажи загрузили свои снаряды и ленты к спаренному пулемету, построились сзади своих машин.
Глянул на часы – без двух минут девять. Успели!
Центральная вышка дала команду на начало стрельбы.
«По-па-ди, по-па-ди…» – запел сигнал. На крыше со скрипом сигнальное устройство сменило белый цвет на красный.
Танкисты заняли свои места в машинах. Было видно, как пушки опустились вниз, в это время из выхлопных труб вырвались клубы белого дыма. Башни немного покачались влево-вправо, наводчики проверяли работу приводов стабилизаторов.
– Вышка, я – первый, к бою готов, нагнетатель включен!
– Вышка, я – второй, к бою готов, нагнетатель включен, – из динамика радиостанции начали поступать доклады экипажей. Ждали доклада третьей и четвертой машины…
И вдруг до боли знакомо и противно, и что стало проклятьем последние две недели стрельб на директрисе:
– Всем стой, прекратить стрельбу, пушки вверх! Люди в поле! – старший руководитель стрельбы почти кричал в микрофон.
В голове завертелись самые изысканные ругательства. Настроение, и так плохое, стало совсем никаким.
– Внимание! Первый, второй, третий, четвертый, я – Вышка! Всем стой! Пушки вверх, экипажам прибыть к вышке!
С досадой смотрел, как экипажи заглушили двигатели, подняли стволы пушек вверх и вылезали из танков. Построившись сначала за кормой машин, экипажи побежали к вышке.
В это время комбат уточнял у старшего руководителя стрельбы, где же это он увидел людей. Оказалось, что на нашем участке, уже в самом конце мишенного поля, где начиналось смешанное редколесье, изрядно посеченное осколками снарядов, но самое урожайное на первые осенние грибы. Посмотрели в ТЗК – оптический прибор с большим увеличением: точно, по самому краю поля вдоль кромки леса шли две женщины в белых платках на головах и с ведрами в руках.
Но делать нечего, пришлось брать взводного с учебного места и посылать его в поле ловить грибников. Прикинул: это как минимум на полчаса начало стрельбы задерживается; машине в один конец почти три километра по танковой дороге, потом задержать злосчастных барышень и затем опять три километра назад.
Поднялся на вышку, а там как раз проверяющие из округа листали мой журнал боевой подготовки, да ещё сверяли по датам с журналом учета стрельб на участке. Глубоко копают! Хотя как раз это и совершенно зря. Уж до такого уровня наглости, как записывать в ротный журнал непроведенные стрельбы, у нас в бригаде никто не поднимался. Про другие предметы иногда бывало, да и то по причинам, независящим от нас. Принципом «Провел занятие – запиши, не провел – запиши дважды» пользовались крайне редко, а уж про стрельбы – это вообще в голове не укладывалось.
Не найдя ничего крамольного, окружные офицеры спустились с вышки и пошли на учебное место, где стоял под навесом танк и экипажи отрабатывали нормативы.
– Ну-ка, ротный, иди сюда!
Чертыхнувшись, спустился с вышки.
– А что это у вас, кроме как в посадке-высадке, и тренировать экипажи нечему? А где отработка других нормативов? Всё остальное личный состав умеет?
Я стоял, ничего не отвечая. Подошедший комбат, тоже, видно, весь на нервах, тем не менее спокойно объяснил, что машина не учебная, а запасная, полностью готовая к стрельбе на случай необходимости замены любой из стоящих на дорожках. Поэтому «мордовать» машину загрузкой-разгрузкой учебных выстрелов или другими действиями на ней он запретил. Ну а иные прочие нормативы отрабатывались на предыдущих стрельбах.
Тут как раз привезли двух женщин. Под «конвоем» командира взвода они шли к вышке, громко возмущаясь и размахивая руками.
Состоялся довольно эмоциональный диалог комбата с «нарушителями». Оказалось, что пост оцепления они специально обошли стороной, ну а на мишенное поле вышли, предварительно внимательно посмотрев на нашу участковую вышку. Увидев белый шар на ней, они решили, что стрельб сегодня не будет, поэтому смело пошли за грибами.
Народ был явно смышлёный и образованный. Но оказалось, что и этим их «подготовленность» не исчерпывалась. Выяснилось, что они неплохо представляют, что стрельба идет не всегда, а только когда танки едут по дорожкам и слышны звуки выстрелов. На это время они прячутся в лес, а когда стрельба стихает, выходят на заросшее лесной порослью излётное пространство.
Отпустили, взяв слово, что они больше на наше мишенное поле ходить не будут, и предупредив, что если попадутся еще раз, то мы посадим их под вышкой изучать с нашими танкистами правила стрельбы.
Поднялись на вышку, запросились у Центральной на стрельбу, но оказалось, что стрельба запрещена, так как в аэропорту «Минск-2» садятся и взлетают самолеты, и разрешение дадут не ранее чем через тридцать или сорок минут. В голове уже не осталось каких-либо новых ругательств: все уже были помянуты…
Выйдя на балкончик вышки, вполголоса, чтобы не слышали проверяющие, посовещались с комбатом: оставить под вышкой стреляющие экипажи или завести в класс изучения правил стрельбы. Экипажи стояли без толку под вышкой уже немало времени, но решили их там оставить, разрешив только присесть на травку, а иначе уж очень досужие проверяющие начнут задавать им никому ненужные вопросы по правилам стрельбы, ну а мы нарвемся на очередные неприятности.
Неприятность придумали проверяющие, причем такую, с которой мы еще не сталкивались.
– А ну-ка, ротный, дай команду выгрузить боеприпасы из танков!
– ?
– Раз вы не отрабатываете норматив на учебном месте, посмотрим, как ваши танкисты умеют загружать боеприпасы.
– Товарищ полковник, это что за новшества? Для чего это делать, ведь команду на стрельбу могут дать в любую минуту! – голос комбата начал вибрировать, отражая его настроение.
– Читайте, товарищ майор, Курс стрельб, там все четко написано про порядок выполнения упражнений стрельб на директрисе. Или вы дальше названия этот букварь не осилили? – в голосе проверяющего явно слышалась издевка.
Делать нечего. «Ты начальник, я дурак!» Отправили экипажи к машинам, выгрузили снаряды, выложили их на стеллажи рядом с тумбами исходного положения.
Проверяющие, к счастью, ничего больше не говоря, пошли на соседнюю среднюю вышку. А у нас установилась гнетущая тишина. На небе ветер окончательно разогнал облака и ещё по-летнему жаркое солнце начало ощутимо припекать.
Медленно тянулись минуты. Запросили еще раз Центральную. Оказалось, что запрет продлили еще на двадцать минут, но вроде потом будет большое окно.
Терпеливо ждали. За десять минут до окончания времени запрета построили стреляющие экипажи, комбат снова проинструктировал, еще раз пробежался по особенностям каждого варианта показа мишеней, напомнил, к чему нужно быть готовыми. В принципе, из этого никто тайны уже и не делал. Любая учебная стрельба имеет ряд условностей и отличается даже от учений с боевой стрельбой. Да и возможности танковой директрисы не безграничны, так что это был очевидный элемент «натаскивания», но на это никто особо не обращал внимания. К сожалению, присутствовало грустное понимание того, что «пусть хотя бы так попадут».
Понимание шло не из пустого места. Стрельба у танкистов во всём нашем отдельном армейском корпусе была самым слабым местом. Уже шел третий год, как мы поменяли «пятьдесятпятки» на «семьдесятдвойки», но стрельбы на директрисе ни у кого не шли. Если офицеры – выпускники танковых училищ, стреляли в целом нормально, то у бойцов дела были крайне неважные. При этом наблюдался очевидный парадокс: если сразу после учебки они стреляли на твердую тройку и даже на четверку, то через пару месяцев скатывались на двойки-тройки.
Мы ничего не могли понять. Морщило лоб и бригадное, и корпусное, и окружное начальство. В нашей бригаде, слегка подсокращенной, стреляющих экипажей, по сравнению с тем количеством, что перед этим было в танковом полку, стало в два раза меньше. Развернутые роты, в том числе и наша, с полигона не вылезали. Если раньше стандартом было три «огневых» урока в неделю, из них одна-две танко-стрелковых тренировки на огневом городке и одна-две стрельбы на директрисе, то сейчас все три раза стреляли на директрисе в основном, конечно, вкладным стволом. Казалось бы, что еще нужно, такая возможность и практика мало у кого вообще была во всех танковых войсках. А результата нет!
Уже стало нормой, когда на вышке на любой стрельбе практически безвылазно сидели и комбат либо начальник штаба батальона, и отделение боевой подготовки бригады, и корпусной отдел, и очень часто управление боевой подготовки округа. Несколько раз приезжал даже командующий войсками округа, потому как от Минска ему ехать было буквально двадцать минут. А результат отсутствует!
За год до этого на одной из бесчисленных огневых конференций дошло уже до того, что с «передовым опытом» выступал ротный из соседней бригады, у которого рота дала процент выполнения аж 66 % положительных оценок от количества стреляющих, при том что хотя бы на тройку нужно не менее 70 %!
Так что проблема была вопиющей, и наверняка уже где-то на подходе были и кадровые решения. Может, поэтому и эта стрельба штатным снарядом из праздника превратилась в психологическую драму с эпиграфом по Шекспиру «Быть или не быть».
С Центральной дали разрешение на стрельбу. Отправили экипажи к машинам, одновременно поставили задачу наблюдателям внимательно смотреть в поле на предмет появления грибников.
И вот снова. Не успели даже экипажи добежать до своих танков – и опять: «Люди в поле!» Еще раз отбой, в поле поехала машина, вновь привезли уже троих грибников, одного мужчину и двух женщин.
И заново уже почти идентичный текст: «Мы видим ваш белый сигнал на вышке, стрельбы нет, значит, наверное, ее сегодня вообще не будет». Логика, конечно, неубиенная. Но а нам-то что делать? Стрелять надо, а уже прошло два часа как должны были начать. В голову пришла идея, которая хоть и шла вразрез всему и вся, но вроде как никаких законов и правил не нарушала.
Попугать холостыми
Попросил Центральную пригласить к селектору артмастера, благо старший руководитель стрельбы был от нашей бригады, и соответственно артмастер был из нашей ремроты.
– А ну-ка выдай свою военную тайну: у тебя есть втулки для холостой стрельбы на пулемет ПКТ?
– Так точно, но только одна, случайно завалялась.
– Неси сюда!
Комбат, слушая наши разговоры, решил наконец вмешаться: «Это что вы там придумали?»
– Стрелять-то надо. А тут то аэропорт, то грибники… Так и до ночи не начнем. Думаю, на учебном месте пулемет зарядить холостыми и стрелять в промежутки между заездами. Если грибники такие смышленые, знают все наши тонкости, то будем так их отпугивать.
Ну а сверху на вышке оставлять красный сигнал и на белый его не переключать.
– Получим по башке. Тем более на соседней вышке офицеры с боевой подготовки округа. Да и где возьмем холостые патроны?
– Да есть немного. Старшина-разгильдяй с прошлых «гладких» РТУ не все сдал, клятвенно обещал отнести на склад вместе с гильзами после этой стрельбы.
Пока комбат по телефону договаривался и вводил в курс нашей задумки старшего руководителя стрельбы на Центральной, пошел посмотреть, как меняют на учебном месте на пулемете пламегаситель на принесенную втулку. Старшина, он же начальник пункта боепитания, притащил две ленты холостых патронов, радуясь, что его разгильдяйство обернулось полезным делом.
И вот наконец бодрящий и впрыскивающий дозу адреналина долгожданный сигнал «По-па-ди, по-па-ди»!
…Танки, выбросив по облаку выхлопных газов, покатили вперед. Поднялись танковые мишени для стрельбы из пушки. Глаза бегали между танками и секундомером на пульте оператора мишенного поля. Наконец сверкнули выстрелы. Опять взгляд на секундомер: нормально, в 30 секунд с первым выстрелом все уложились!
На ярком солнце было видно, как из облаков пороховых газов к целям понеслись болванки снарядов. Навел взгляд на вторую машину, где стрелял командир первого взвода. По трассеру было видно, что снаряд прошел чуть выше мишени, вздыбив землю у самого конца поля. Наблюдатели, стоявшие на балкончике вышки, наперебой загомонили: «Первый перелет, четвертый перелет, третий перелет!..»
Что опять за ерунда? Ну не могли же все так ошибиться с измерением дальности, да ещё так, что все отстрелялись с перелетом! Может ошибиться один, ну уж при самом невероятном стечении обстоятельств – два, но не все же! Даже трудно придумать, как это лазерным дальномером можно неправильно измерить дальность!
Канонада продолжалась. Танки ушли уже на изрядное расстояние от исходного рубежа, и грохот выстрелов не так бил по ушам, как в начале стрельбы. Взяли бинокли и вместе с комбатом смотрели на мишени. У взводного – две пробоины в мишени, у четвертого танка – одна, у остальных – ноль. Снаряды почти у всех ушли выше цели.
Застучали спаренные пулеметы. Здесь обстановка была уже получше. Было видно, как одна за другой ложатся поражённые мишени. Из четырех движущихся мишеней две легли, но две благополучно доехали до конца дорожки и неспешно опустились, будто чувствуя, что от них уже ничего не зависит.
После возвращения танков в исходное положение и прибытия экипажей к вышке, начали заслушивание докладов о результатах стрельбы. На душе было так погано, что даже не находилось слов, когда слушал доклады командиров танков. Получалась одна четверка у взводного, одна тройка и две двойки. Начало было хуже некуда…
В это время с вышки спустился комбат, неся в руках плексигласовый планшет с нарисованным на нём полем зрения танкового прицела. Подивился его выдержке и хладнокровию. Обычно очень эмоциональный и холеричный, он спокойным голосом стал последовательно обсуждать с каждым стреляющим исходные данные по каждому выстрелу.
…Мы уж думали, что проверяющие из округа уехали от нас, тем более что видели отъезжающий от соседней вышки уазик, но мы ошиблись. Когда комбат работал уже с третьим экипажем, они выскочили из-за угла вышки как чертики из табакерки.
– Докладывай, комбат! – тон полковника не предвещал ничего хорошего.
Перебив начавшего было докладывать комбата, проверяющий вырвал у него из рук планшет и, подскакивая по очереди к каждому экипажу, начал требовать показать какой прицельной маркой они целились и какая была на шкале прицела дальность.
К этому времени мы уже успели со стрелявшими почти всё обсудить и удостовериться, что у всех были перелеты и что стреляющие это видели и корректировали огонь. Разобрались, что каждый наводчик пытался внести поправку и целился прицельной маркой при втором и третьем выстрелах ниже мишени. Ну а на планшете получалось, что они, включая командира взвода, показывали некие пустые места выше большого угольника.
Видя, как распаляется полковник, танкисты стояли, опустив голову. И тут я услышал монолог, который запомнился на всю оставшуюся жизнь.
– Солдаты! – рука полковника показывала куда-то назад, явно целясь в нас с комбатом, – Не слушайте этих идиотов! Они вас ничему хорошему не научат!
Тут, как на грех, экипаж на учебном месте дал очередь холостыми из пулемета. Замерев на секунду и присев от неожиданности, полковник, как нам показалось, вот-вот лопнет от злости. Было видно, что в нем борются два решения: то ли прекратить и запретить дальнейшую стрельбу, то ли доложиться по команде, сняв с себя всю ответственность за очередную двойку.
Видимо, струхнув и вспомнив, что его всего лишь послали на контроль, выдавил сквозь зубы:
– Буду докладывать заму командующего войсками округа. Эту бестолковщину нужно как-то заканчивать! – И обращаясь уже к нам с комбатом, – нет результата – нет должности!
«Нет ничего милее, чем вид уезжающего начальства!»
Перегрелись
Проводив взглядом уазик, вернулись к своим танкистам. На всякий случай крикнул, чтобы дали еще пару коротких очередей холостыми. Проследил, как с пункта боепитания танкисты разнесли и положили на стеллажи у исходного рубежа очередные снаряды для следующего заезда.
Взглянув на часы, вдруг даже остановился. Время приближалось к часу дня. Заезд был в полпервого. Вот, вот где разгадка происходящего! В голове выстроилась логическая цепочка из причин и следствий.
Итак, пушки выверяли и проверяли выстрелами вчера в первой половине дня. День был пасмурный, не сильно жаркий, благо без дождя. Сегодня распогодилось, а снаряды выложили в половину девятого, и они в силу дурацких причин, вместо того чтобы быть отстрелянными, пролежали на солнце почти четыре часа! Загрузили-разгрузили можно не учитывать, времени это заняло немного. Естественно, что на солнце пороховые заряды разогрелись и, надо думать, довольно сильно! А чему нас учили в танковом училище? – правильно: с повышением температуры метательного заряда, дальность полета снаряда увеличивается!
Вот и разгадка этой танковой головоломки. И столкнулись мы с этим первый раз потому, что никогда раньше между доставанием снарядов из ящиков и до загрузки их в машины с последующей стрельбой не проходило более получаса.
Почти бегом помчался под вышку, где комбат давал указания экипажам по внесению изменений в исходные данные для стрельбы.
– Товарищ майор! Не нужно ничего менять, оружие выверено и пристреляно нормально. Это заряды разогрелись на солнце за четыре часа, поэтому пошли перелеты. А сейчас снаряды только-только с пункта боепитания, были в тени и в ящиках, так что все должно быть нормально, целиться нужно по центру цели!
Солдаты, стоящие в строю, заулыбались и радостно загомонили – ну не косоглазыми же идиотами они были, в конце концов!
…Следующий заезд дал две четверки, тройку и одну двойку. Нормально. В голове, уже натренированной за многочисленные стрельбы, защелкал арифмометр: пока идем между тройкой и четверкой, есть шанс подняться и вырваться из заколдованного круга! Третий заезд по оценкам стал точной копией предыдущего.
Совсем незаметно прошло время, и тут с Центральной пришла команда закончить стрельбу. По регламенту полигона дневная стрельба закончилась и началась подготовка мишенных полей на ночь.
А тут и пожаловало всё бригадное начальство, видно, «накрученное» из корпуса и округа. «Попетрушили» от души комбата, потом и мне досталось. Спасло более-менее одно, что я четко доложил причину неудачного начала стрельбы.
Благо на помощь нам пришел зам комбрига, который тоже чувствовал свою вину за происходящее, тем более выяснилось, что он должен был быть с нами еще с утра, но подзастрял на мишенном дворе в учебном центре. Похвалил за выдумку со «стрельбой по грибникам» холостыми из пулемета.
Ну а продолжение нашей стрельбы ко всеобщему неудовольствию, хотя, наверное, подсознательно предсказуемо, перенеслось в ночь. Комбриг, когда мы его провожали, уже немного успокоившись и сидя в машине, ещё раз очень доходчиво объяснил, кто мы такие и что будет с нами, если снова отстреляемся на двойку.
Комбат, бесконечно уважаемый мною человек, перекусил с нами привезенным в термосах обедом и пошел немного прогуляться в ближайший лесок, видимо, успокоить нервы и подумать о чем-то своём. Второй причиной, по-видимому, было желание дать мне поработать самому как с личным составом, так и с техникой. И я ему был за это благодарен.
В моей, пусть на тот момент и не очень продолжительной службе попадались всякие начальники: и карьеристы, и горлохваты, да и вообще всякие-разные, вспоминать которых до сих пор не хочется. С нынешним комбатом нам, несомненно, повезло. Я не помнил ни одного случая, когда что-то не клеилось или где-то накосячили, чтобы он валил всю вину на подчиненных, то есть на нас. Всегда прикрывал, брал удар на себя, показывая начальству, что это его недоработка, это он не научил. Нам, конечно, доставалось от него, но всегда, или почти всегда, по делу.
Вот и сейчас он тактично сделал шаг в сторону, показывая полное доверие ротному.
Первым делом вернули снаряды со стеллажей на исходном рубеже в ящики на пункте боепитания. Сначала посоветовался с командирами взводов: сейчас солнце, стрелять будем с началом ночи, когда станет прохладней, но что будет с температурой пороховых зарядов, неясно. Поэтому решили не лениться, занести всё на пункт боепитания.
Второй проблемой была подготовка техники. Танки-то готовили к дневной стрельбе, а ночью добавляется целый букет мероприятий. Первым делом проверили наличие на машинах ТВНов – ночных приборов механиков-водителей. Машины на стрельбе были учебно-боевой группы из разных рот и батальонов, поэтому их просто могли туда не положить, учитывая высокую стоимость и ценность прибора.
Так и оказалось. Из пяти танков ТВНы оказались только на двух машинах, да и то один был засвеченным, ставший, скорее, макетом. Прикинули, что сейчас разбираться, чьи машины, искать-вызванивать их ротных времени просто нет. Отправил зама по вооружению роты в бригаду, чтобы взял с наших машин в боксе приборы ночного видения и привез на директрису.
С этим понятно.
Вторая проблема – выверка ночных прицелов. Вчера на выверке и пристрелке оружия мы их вообще не трогали, особо не рассчитывая стрелять ночью. И даже не из-за лени, а потому что с выверкой пушек затянули, а потом была чехарда с запретом на стрельбу из-за аэропорта. Вот и не успели.
По идее, и так требуют правила танкового дела, все прицелы и всё оружие должны быть всегда выверены и пристреляны, но это только в теории. От постоянной тряски во время движения, постоянного снятия-установки пулеметов на учебных машинах всё это сбивается, поэтому и требует объемной процедуры подготовки танка к стрельбе с обязательной выверкой прицельных приспособлений и желательной проверкой оружия боем. И это не считая человеческого фактора.
В прошлом году получил широкий резонанс совершенно вопиющий случай, когда один ротный из соседней бригады после стрельбы своей роты, получив вожделенную «тройку», пролез по танкам и раскрутил выверочным ключом прицелы. О своей пакости он, естественно, не сказал командиру роты, которая стреляла сразу за ними. Благо, стреляли вкладными стволами простое упражнение, поэтому последствия были не слишком фатальными.
Когда его вычислили и прижали, и уже чуть дело не дошло до «канделябров», он с детской непосредственностью на голубом глазу сообщил, что недавно все мы смотрели фильм «Атака» про танкистов, и там командир взвода специально раскрутил прицелы, чтобы учить подчиненных корректировать огонь.
…Гнида, просто гнида!
Так что вопрос был достаточно серьезный. Тогда на танках, естественно, еще не было тепловизоров, и ночью наводчики стреляли через ночной прицел ТПН. Прицел был достаточно слабенький, с маленькой дальностью видения. Поэтому искали всякие варианты и компромиссы по выполнению упражнений учебных стрельб.
В результате сформировался некий стандарт, когда по пушечным мишеням стреляли дневным прицелом, используя внутреннюю подсветку шкалы, а по пулеметным – ночным прицелом ТПН. Мишени, имитирующие танк противника, а также движущиеся, которые имитировали безоткатные орудия на автомобиле, подсвечивали снизу лампочками, едва позволявшими еле-еле видеть световое пятно, и при этом даже не всегда освещали весь контур цели. Ну а поднимающиеся пулеметные цели обозначали совсем маленькими лампочками, имитирующими выстрелы пулемета.
Так что нужно было ещё сделать выверку ночного прицела наводчика и инфракрасного прожектора с красивым названием «Луна». Вообще, конечно, по всем правилам выверку прицельных приспособлений должен делать экипаж во главе с командиром танка, но «бытие определяет сознание». По факту, с учетом разного уровня подготовки выверку и пристрелку танкового вооружения перед штатной стрельбой в полках и бригадах доверяли только самым подготовленным огневикам, которых было на всю танковую братию три-четыре, от силы пять человек.
Мне, кстати, в некотором смысле повезло. Я в эту элиту за определенное мастерство, приобретенное в родном Харьковском училище, был зачислен еще командиром танкового взвода и ценился там наравне с наиболее опытными комбатами и начальниками штабов батальонов.
Обычно танки на выверку и пристрелку перегоняют на специальную пристрелочную площадку и ставят вплотную бортом к борту, чтобы легче было переходить с одной машины на другую. Но здесь решили в целях маскировки этого не делать, а отработать прямо на дорожках, не привлекая внимания посторонних к процессу выверки. Рассудили, что найдется какой-либо «доброжелатель» на соседних вышках и стуканет на нас, что у нас ночные прицелы не выверены. Хотя, конечно, кому какое дело, но сволочи попадаются везде…
Немного поелозили танками на исходном рубеже, выставив их более-менее ровно, что требует технология выверки, раз уж не поехали на пристрелочную площадку, на которую выгнали только машину с учебного места.
Пока бойцы снимали броневые крышки с прицелов, провели экспресс-совещание со взводными, как будем выверять. Обсудили предложение командира третьего взвода о выверке прицела только под стрельбу из пулемета, тем более засунуть в его ствол трубку холодной пристрелки совсем не сложно, а уже потом в наведенную точку вывести угольник прицельной марки ночного прицела.
Логика в этом, конечно, была: может, и стрелять нашим бойцам было бы немного легче, но после нас еще были стрельбы других рот. Всем этого не расскажешь, вполне могла повториться известная история с ротным, специально сбивавшим прицелы. Поэтому решили все делать как положено, под стрельбу пушкой, тем более подошедший комбат подтвердил, что именно так и должно быть.
– Не, мужики, – это комбат обратился к моим командирам взводов, которые собрались бежать к машинам, – выверять будем мы с вашим ротным. Не обижайтесь, но это дело святое, и делать его должны причисленные к «лику святых». Вот снимут нас с должностей, тогда и ваша очередь наступит...
Криво улыбнулись. Как-то двояко получилось: то ли про очередь быть допущенными к выверке, то ли про очередь на снятие с должности…
Выверку сделали со всей возможной тщательностью, по нескольку раз сбивая наводку и перепроверяя самих себя. Уже когда начало понемногу смеркаться, сняли светофильтры и проверили прожектора. Со стороны было, наверно, красиво смотреть, как ослепительно белый луч ложится на мишень, при этом в нем яркими звездочками отсвечивают залетевшие бабочки и проснувшаяся мошкара. С прожекторами было все нормально, они вообще редко требовали юстировки, учитывая массивность и жесткость их крепления.
Пока возились с выверкой, старшина сгонял на машине в соседний городок Сосны, основное место жительства нашей проблемы – грибников. Привез два десятка лампочек. На мой вопрос ответил, что эту задачу поставил комбат, он же и денег дал.
Непонятно. Когда после выверки поднялись на вышку, задал вопрос комбату. Тот улыбнулся и преподнес мне еще один урок военно-учебной хитрости.
– Ты же поле накрывал?
– Да.
– Хоть раз обращал внимание на подсветку мишеней?
– Ну да, конечно, проверяли, чтобы работала, лампочки не были разбиты.
– Ну а хоть раз смотрел, какая мощность лампочек?
– Да нет, это вроде дело начальников полигона и директрисы. Они их получают, они их ставят.
И тут мне был продемонстрирован высший пилотаж.
– Так вот. Лампочки им выдают 25 Ватт, меньше уже не бывает. Ну а мы поставим лампочки 40 Ватт. Что получится? Вопрос для не менее как двух высших образований!
Я мысленно пробежался по страницам курса стрельб и полигонных наставлений, но нигде не обнаружил указаний на мощность ламп подсветки. Может, они где-то и были, но, видимо, уж совсем маленьким шрифтом, либо в конце бесчисленных приложений. А скорее всего, просто в нормах снабжения учебных центров. Так что вроде ничего не нарушаем, но ценность такого, как бы сейчас сказали, «лайфхака», очевидна.
Ну а комбат, взяв с собой оператора с вышки, поехал в поле и сам прошелся по всем мишеням, вроде как проверяя их состояние. А я еще раз подумал про комбата. Взял всю ответственность на себя, поберег меня от возможных проблем…
Но вот и начали сгущаться сумерки, стрелки часов подошли к половине девятого.
Приехавший с ужином замполит собрал бойцов и начал призывать их к высоким материям духа и ответственности, но комбат его остановил и порекомендовал проводить комсомольские собрания в пункте дислокации. Может, оно и правильно.
По танкистам было видно, что события сегодняшнего дня никого не оставили безучастными. Поэтому призывать их к подвигам было уже неуместным. Во время ужина был даже слышан смех, когда танкисты беззлобно подкалывали друг друга: «Ну что, стрелюля, мы сегодня куда-нибудь попадем? – Попадем, попадем, если машину вкривь и вкось вести и дергать её не будешь!»
На построении роты поймал себя на мысли, что, пожалуй, первый раз вижу такие серьезные и сосредоточенные, может, лишь за некоторым небольшим исключением, лица.
Попади!
Ну вот и первый ночной заезд. На третьей машине стреляю сам со своим экипажем. На вышке не протолкнуться. Понаехали все, от батальонного и бригадного, до корпусного начальства. Комбриг, чувствуя себя явно дискомфортно, с несколько неуместной улыбкой предложил присутствующим выйти на балкончик вышки и подышать ночной прохладой, а то оператор, не дай Бог, разволнуется от такого количества звезд на погонах и включит что-нибудь не то.
…Стоя за кормой танка, постарался успокоиться. За себя не волновался, больше за комбата. Комбриг, как только приехал, опять сделал ему разнос, отведя чуть в сторону от личного состава. Уж не знаю, что он ему говорил, но комбат был темнее тучи и имел немного отрешённый вид, выйдя на инструктаж нашей стреляющей смены.
По-па-ди, по-па-ди! Музыкальная аранжировка сигнала «К бою» впрыснула адреналин в кровь.
На полном автомате давно заученными движениями поднялся на танк, запрыгнул в люк, закрыл за собой крышку. Руки сами, уже на практически безусловных рефлексах начали процедуру опускания пушки, запуска стабилизатора. Прильнул к прицелу. Темень была непроглядная, и только где-то далеко горел красный фонарь основного направления стрельбы.
Немного уменьшил яркость подсветки шкал прицела, а то их чрезмерно пылающий свет напоминал пожар в ночных джунглях. Подвигал пультом влево-вправо, вверх-вниз, все работало нормально. Включил ночной прицел, немного вытянув шею, посмотрел в окуляр, убедившись, что зеленая муть, как ей и положено, быстро трансформируется в контуры местных предметов. Повернул голову направо, откуда из-за казенника пушки на меня смотрело лицо командира танка. Кивнул ему головой, докладывая о готовности к стрельбе.
В наушниках шлемофона горохом послышались доклады командиров экипажей о готовности к стрельбе и включении нагнетателей.
– Первый, Второй, Третий, Четвертый, я – Вышка, вперед, вперед!
Сразу нажал кнопку автомата заряжания, продолжая неотрывно смотреть в прицел. Услышав металлическое лязганье невольно, хотя сам и учил танкистов этого не делать, мельком глянул направо, убедившись, что заряжание идет нормально.
В поле зрения прицела загорелась лампочка, сигнализируя, что пушка заряжена. А тут и поднялись мишени для стрельбы из пушки, имитирующие фронтальную проекцию танка. Замерил дальность, начал уточнять наводку. Механик вел машину ровно, не дергая, но всё равно большой угольник мотался вправо-влево, выходя за контур мишени. Придерживая пульт управления одной рукой, а другой нажал рычажок на тангенте переговорного устройства. Крикнул «Выстрел!» и снова начал ловить момент, когда угольник прицела пополз к центру цели.
Палец правой руки плавно нажал кнопку электроспуска. Машину ощутимо тряхнуло. Плотнее прижался к окуляру прицела, но пороховые газы после выхода снаряда из канала ствола не позволили сразу увидеть трассер снаряда. Уже перед самой мишенью увидел, как трассер вошел в контур мишени, ближе к её правому верхнему углу.
Нормально, перелета нет! Значит, всё мы сделали правильно.
Второй и третий выстрел сделал почти на автомате, при этом третий выстрел явно сорвал, снаряд ударил чуть правее мишени. Ну а уж пулеметные мишени поразил первыми, практически пристрелочными очередями.
Поднявшееся настроение было слегка подпорчено тягостным волнением: а как там остальные стреляющие?
Когда экипажи прибежали от машин и начали собираться перед дорожкой к вышке, увидел у командира первого танка, как и у моего, в руке ленту с патронами. Но я-то всё поразил первыми очередями, поэтому в ленте ещё оставалось более двух десятков штук, но почему они не всё расстреляли?
Перехватив мой взгляд и поняв незаданный вопрос, командир танка улыбнулся: «Товарищ старший лейтенант, это Гасанов сегодня прыгнул выше головы и потратил на две цели всего пол-ленты. Наверно, очень в отпуск в свой Баку хочет!»
Притопали к вышке. На балкончике вышки столпились все «контролирующие и сочувствующие» во главе с комбригом. Командир первого экипажа начал было докладывать комбригу, как старшему по званию, но тот пальцем показал вниз на стоящего перед нами комбата.
Честно говоря, никаких особых иллюзий по результатам заезда не питал. У меня, если ничего невероятного не случилось, была пятерка, а вот у остальных – кто его знает. В прицел, конечно, видно трассера от выстрелов соседей, но присматриваться к ним было некогда, нужно было самому давать результат.
Но результат оказался в прямом смысле неожиданным: одна пятерка (у меня), две четверки и одна тройка! Мне показалось, что на балконе среди «зрителей» даже прокатился радостный шепот.
– Ну что, ротный, если сам ты стреляешь неплохо, что ж остальных так стрелять не научишь? – в голосе комбрига не слышалось привычных жестких тембров, но тем не менее надо же всегда показывать подчиненным свое недовольство!
После первого заезда, чтобы не потерять темп и «волну», сразу сделали второй, благо на соседних вышках никто не стрелял и нас не тормозил.
Результаты были похуже, была и двойка. Если честно, в первый заезд мы с комбатом стреляющими назначили лучших. Ведь это редко так бывает, что командир танка и наводчик оба стреляют хорошо. Так что мы подобрали «для ночной запевки» где наводчиков, а где и командиров танков. Да и взяли для начала ночной стрельбы мы третий взвод, на тот момент лучший по огневой подготовке. Весной мы на своем участке директрисы сделали четвертую дорожку, так что теперь весь взвод мог стрелять сразу весь, поскольку во взводе после переформатирования нас из полка в бригаду стало по четыре танка.
Оставалось два заезда. Пока, суммируя с дневной стрельбой, мы были около четверки, как по оценкам, так и по процентам.
Всю «сочувствующую» братию, начавшую ныть про срочные утренние дела, комбриг посадил в санитарку и отпустил в бригаду, оставшись один.
Предпоследний заезд по оценкам был так себе: пятерка (у взводного), тройка и две двойки. Настроение, слегка приподнявшееся и ставшее более-менее ровным, опять покатилось вниз. Всё решал последний заезд. По оценкам мы вполне тянули на четверку, но по процентам мы могли позволить себе только одну двойку. Вторая нас заворачивала на общего «гуся». Да еще вдобавок в этом последнем заезде оставались самые слабые огневики.
Одна двойка была уже предсказуема. Мы её уже записали на солдата родом из Минска, непонятно как оказавшегося в столичной воинской части и бывшего на удивление тугодумным. Когда он пришел из учебки с одними тройками по предметам обучения, уже тогда нас насторожило его попадание к нам в часть. Видать, высокопоставленные мамы-папы-дяди подсуетились. Но туповатым он был во всем, а уж по стрельбе и подавно.
Первые три месяца он вообще никуда не попадал. И только совершенно случайно, уже не помню от кого, мы узнали, что всё его прицеливание заключалось в том, чтобы увидеть мишень в поле зрения прицела, а про всякие прицельные марки, большие угольники и световые колечки дальномера он вообще не заморачивался. Поэтому и стрелял в белый свет безо всякой системы. Еле-еле втолковали ему вроде кое-какую нехитрую науку, но дальше приблизительного «обстрела цели» он так и не продвинулся.
Так что начинали этот последний заезд с очень тяжелым настроением.
Разнесли уже последние снаряды на стеллажи, немного пришлось подождать, пока оператор что-то исправлял в своем пульте управления мишенями.
А ларчик открывался просто
Вот и заезд.
Прильнули к биноклям, а комбриг нагнулся к окулярам ТЗК. По временному нормативу первого выстрела уложились три экипажа, задержался только наш «отличник» на четвертой машине. Но это было предсказуемо, особых эмоций не вызвало. Из четырех машин первым выстрелом попали две машины, остальные мазанули, снаряды ушли правее и левее от мишеней.
Ждали вторых выстрелов.
И тут случилось совершенно невообразимое.
После выстрела четвертой машины снаряд ударил в землю буквально в ста метрах перед ней, и это было видно по начавшему выписывать огненные круги трассеру кувыркающегося снаряда. Не успев как следует удивиться, увидел подобную картину и на первой машине. Там снаряд ударил в землю метрах в двухстах перед ней, подняв кучу земли, хорошо видимую в свете появившейся луны.
Третьих выстрелов ни первая, ни четвертая машина не сделали. Вторая и третья отстрелялись вроде нормально, но нужно было ехать в поле смотреть пробоины, так как внимание было отвлечено на эти из ряда вон выходящие явления. По пулеметным целям отстрелялись хорошо, не считая четвертой машины, которая предсказуемо по всем мишеням промазала.
…Экипажи прибыли к вышке. Началось заслушивание докладов. За первый экипаж докладывал наводчик, который работал за командира. На первый вопрос, почему ударили перед собой, они оба с командиром танка ничего не ответили, только опустили головы. Ладно, бывает, может, потеряли в темноте ориентировку. На второй вопрос, почему не стреляли третьим снарядом, командир танка, который был стреляющим, доложил, что не сработал автомат заряжания. Странно, очень странно.
Дошли до четвертого экипажа. Спрашивать про результаты стрельбы было уже и бессмысленно, но опять прозвучало про несработавший автомат заряжания. За два последних года стрельб из «семьдесятдвоек» такие случаи были единичными, а тут сразу два и на одной стрельбе!
Итак, имеем за заезд две двойки. За всю стрельбу роте снова двойка. А ведь были в шаге от четверки…
Мелькнула мысль, что можно попросить дать возможность двум экипажам перестрелять, так как они получили двойки по независящим от них причинам, но и это обломилось. Расстреляли все снаряды, оставалось всего два выстрела на пункте боепитания да два снаряда в танках, а так брали всё под расчет.
Комбат, явно расстроенный, поставил мне задачу самому лично разобраться с автоматами заряжания, так как завтра должны были стрелять офицеры второго батальона, и нужно было передавать исправные машины.
Залез в первую машину. На счетчике выстрелов показывало наличие одного снаряда в транспортере, всё правильно. Включил разгрузку, тоже все сработало штатно. Ничего не понятно. Раз двадцать пробежался глазами по всем элементам автомата заряжания, кнопкам и тумблерам – все как обычно.
И, наверное, на двадцать первый раз, пробегаясь глазами, увидел несоответствие в стандарте картинки, которая от многочисленной практики была нарисована в мозге. В ловушке отсутствовал стреляный поддон от снаряда, который должен был быть выкинут наружу через лючок при очередном заряжании.
Сначала не придав этому значения, ведь перед началом стрельбы его вообще там могло и не быть, тем не менее интуитивно почувствовал некое несоответствие. Перегнувшись через ограждение пушки, заглянул в казенник. Да и клин затвора не открыт! Недоумение мое всё возрастало.
Помог работавшему со мной сержанту открыть клин затвора и оттуда нехотя вылез стреляный поддон. Тут мысли закрутились с завидной скоростью. Поддон вылетает при накате орудия после выстрела при открывании клина затвора, его выкидывают специальные лапки. Значит, клин затвора не открылся во время наката, может, в нем что сломалось?
Осмотрел, насколько это позволяла теснота башни. Вроде всё цело и на месте.
Мысль пошла дальше. Накат орудия происходит после отката, причем в очень жестких условиях. Может, нужно искать где-то здесь? Задумался на пару секунд. Так, а ведь снаряд от предыдущего выстрела упал всего в двухстах метрах впереди, может, в этом где-то прячется причина?..
Всё равно ничего не понятно.
Увидев точно такую же картину и на четвертой машине, подсознательно почувствовал, что это события одного плана. Отбросив методы Шерлока Холмса с его индукциями и дедукциями, решил перейти в конец расследования и заняться допросом личного состава.
…А ларчик просто открывался.
Мои бойцы во всём признались. Оказалось, что, когда приехали с недавних учений, при загрузке боекомплекта в танки по неосторожности сломали два пороховых заряда. Более того, из дырок повытаскивали пороховые макаронины и развлекались потом, поджигая их в курилке.
Ну и, естественно, боясь наказания, да и ратуя за боеготовность, додумались до следующего. Решили взять два заряда с ближайшей штатной стрельбы и подложить вместо них поломанные. Как они рассчитывали, хотели изобразить, что заряды поломались во время доставания из укупорки и переноски к танкам. Но не получилось, помешал старшина на пункте боепитания, а потом побоялись, что увидят с вышки.
Вот так заряды практически без пороха оказались в танках, а потом и заряженными в пушки. Как они их сумели вообще подменить, это отдельный триллер…
Так что хорошо, что болванки снарядов вообще вышли из канала ствола, у оставшегося пороха хватило энергии их вытолкнуть. Но нормальных отката-наката уже не было, клин затвора не открылся, автоматика не сработала, поддон не вылетел, ну и как следствие – автомат заряжания работать не стал.
Обо всём без утайки доложил комбату, при этом четко сказал, что это моя вина, я не досмотрел. Ну а комбат уже доложил комбригу, который распорядился ему и всем офицерам завтра с утра лично проверить все заряды в танках и доложить рапортом…
Вовремя наказанный солдат...
… Совещание у командира бригады шло уже четвертый час…
– Ну так что, товарищи офицеры, будем делать с этим ротным? Опять двойка! Да еще на лицо серьезный проступок с боеготовностью, с упущениями в воспитании личного состава.
В кабинете висела гробовая тишина, разбавляемая пением солдатами строевых песен под окнами.
Высказаться решил майор, начальник службы РАВ бригады, с которым у меня как-то сразу после его появления в части отношения не сложились. И ведь получалось, что история со снарядами – это тоже чисто его «кафедра». Если начнут шашкой махать, то слетит и его голова.
– Вот Вы, товарищ полковник, ругаете ротного за плохую стрельбу, а я не понимаю, как он вообще две последние недели стрелял. Он эти недели боеприпасы на складе не получал, я запретил.
– Почему?
– Да он после стрельбы за гильзы не отчитался, вот я и запретил.
– А как же рота стреляла?
– А Вы у него спросите.
От долгого стояния в командирском кабинете, слушанья проблем с завозом овощей на зиму, ремонтом техники и ещё много того, что меня вообще не касалось, да ещё от усталости и бессонной ночи, голова совсем уже перестала соображать. Тем не менее подумалось: «Что ж ты, товарищ майор, под себя яму роешь? Промолчал бы уже, ведь это явно и твой косяк…»
– Ну чего молчишь, ротный? Докладывай, как можно по три раза на неделе стрелять, даже получать какие-то оценки и при этом обходиться без боеприпасов?
Я стоял, переминаясь с ноги на ногу. Глаза бесцельно блуждали по кабинету: вот большие часы, где, как ходила молва, внизу стояла канистра спирта – НЗ командира. Вот на стене большие плакаты с планами боевой подготовки бригады, вот большая ведомость с оценками по стрельбе подразделений бригады, где за родную первую роту первого батальона красовались только двойки и тройки. Вот ряд стульев с бригадными командирами и начальниками, где на левом фланге на самом его краешке сидели комбат и замполит нашего батальона.
– Ну?
– Брал боеприпасы на директрисе у друзей на соседних вышках.
– ?
Пришлось рассказывать, что как-то недавно на стрельбе гильзы от пулеметных патронов в одном из танков просыпались из гильзоулавливателя на полик башни. Что смогли пособирали, но уже под транспортером все просыпавшиеся на днище танка достать не смогли, вот и понес старшина на склад только те гильзы, которые смогли собрать. Ну а там начальник склада, проявив чрезмерную принципиальность, отказался их принимать, требуя принести все, до последней гильзы. Так и оказались мы в должниках, боеприпасы нам не выдавали, только имитацию и холостые на гладкое РТУ, пока позавчера, при подготовке танков к штатной стрельбе кое-как наскребли по танкам рассыпанные гильзы и сумели наконец отчитаться.
Так и выезжали на директрису стрелять упражнения вкладным стволом без боеприпасов.
Ну а там шел по друзьям на соседних участковых вышках, таким же командирам рот, благо со многими мы были однокашниками по училищу, и просил в долг с обещанием вернуть сразу после стрельбы гильзы. Ничего удивительного, все и всегда брали боеприпасы с некоторым запасом, вот и делились, причем я был не единственный такой, иногда и ко мне обращались за помощью. Так и стреляли, не получая в бригаде боеприпасы две недели.
– Ясно. Картина расцветает всё новыми красками! Ты хоть понимаешь, что за такие проделки я по всем законам и правилам должен снять тебя с роты, так или нет?
– Так точно.
– Это хорошо, что понимаешь, – и обращаясь уже к комбату, – ну что, комбат, выбирай, кого будем снимать: тебя, как я обещал, или ротного?
– Меня, товарищ полковник.
В кабинете опять повисла тишина, и лишь через открытое окно был слышен голос моего старшины, начинавшего бригадную вечернюю поверку с Героя Советского Союза, зачисленного в нашу роту Почётным солдатом.
Комбриг долгим тягучим взглядом смотрел то на комбата, то на меня.
– Да, поставил ты меня в позу! И твоя рота далеко не хорошая, но и другие явно не лучше. Да и сам ты начудил уже на два снятия с должности… Но стрелять-то надо. Проверка через месяц, и менять коней на переправе – заведомо провальное дело. Но ситуацию нужно поправлять, – комбриг опять замолчал, видимо, обдумывая ситуацию, – да и ты, как ни крути, один из лучших огневиков в бригаде, – опять затянувшаяся пауза, которыми так славился наш командир, – а может, ты предложишь что-либо умное?
… Я потом долго думал и анализировал, что тогда сказал и откуда это взялось. Видимо, это было в голове уже давно, но никак не могло сформироваться в ясную законченную мысль. Но, видать, стресс и помог.
– Товарищ полковник! Когда я был ещё командиром взвода, мы раз или два в неделю ходили на танко-стрелковую тренировку на огневой городок. Сейчас мы вообще туда дорогу забыли, все директриса да директриса. Но ведь есть разница между упражнением на директрисе и на ТСТ. На 7-й (это был номер нашей танковой директрисы) стреляющий в танке работает пультом управления три минуты и двадцать секунд. А на огневом городке можно его тренировать и десять, и пятнадцать, да хоть двадцать минут, ничто нас не лимитирует. Там и конверты пушкой с карандашиком рисуем, и вообще всякое-разное, что положено танкистам, делаем, набиваем им руку и глаз. Разница во времени в работе с пультом управления, я думаю, очевидна! Поэтому давайте вернемся к этой практике.
– Какой?
– Давайте сделаем в неделю две тренировки на огневом городке и одну стрельбу на директрисе. Нужно восстанавливать навыки у наводчиков и командиров. Ведь из учебки они приходят худо-бедно стреляющими, а тут мы их навыки полностью разбазариваем.
– Вспомнил. До проверки месяц, а он собирается снова начинать со стрельбы пулькой на огневом городке.
Тут поднялся комбат:
– Товарищ полковник, я думаю, в этом что-то есть. Во всяком случае, это хоть какая-то здравая мысль. Нужно согласиться. Чтобы не дразнить гусей из корпуса и из округа с загрузкой директрисы, предлагаю там время распределить между второй и третьей ротами, а первой дать заниматься, как предлагает ротный. На штатную стрельбу на проверку выставим всё равно его роту, лучших у нас нет, так что дадим ему шанс.
Все молчали.
– Слушайте моё решение. Ротному – предупреждение о неполном служебном соответствии. Комбату, замполиту… Не, замполиту не надо, пусть его воспитывает начальник политодела – строгий выговор. Начальнику службы РАВ и начальнику склада боеприпасов – по выговору! Начальник штаба, придумайте правильные формулировки, чтобы всё было по уставу.
И опять обращаясь к нам:
– Ну а завалите проверку, я вам должности сам подберу, – и снова уже ко всем присутствующим, – первой роте план боевой подготовки уточнить, будем считать это экспериментом. В корпус и округ про него не докладывать, а то понаедут, будут только мешать. Снаряды проверить в танках всей бригады. Если снова найдутся поломанные заряды, провести расследование и отработать по алгоритму списания с привлечением виновных к материальной ответственности. Вопросы?
…А штатную стрельбу на проверке мы отстреляли на твердую четверку, единственные в корпусе. Когда комкор распорядился наградить меня ценным подарком, возникла коллизия с моим не снятым «несовпадением». На это, как потом говорили, комкор высказался примерно так: «Вовремя наказанный солдат – перспективный отличник боевой и политической подготовки!»
Информация