В погоне за утопией: политика военного коммунизма в 1917–1921 гг. и ее последствия
В феврале 1917 года российское самодержавие рухнуло, не выдержав испытание войной, не сумев преодолеть внутренние противоречия и сплотить общество для борьбы с внешним врагом. Февральская революция стала результатом раскола политической и военной элиты Российской империи и усталости широких слоёв населения от тягот войны.
После революции Россия оказалась дезинтегрирована, в обществе и близко не было политического единства. В этих условиях немногочисленная и гонимая партия большевиков к осени набрала силу и заручилась поддержкой части населения (особенно значительной она была среди солдат и рабочих). А уже в октябре она взяла власть в свои руки.
Именно конец 1917 года некоторые историки считают рубежом периода, который впоследствии вошел в историю как военный коммунизм. Хотя многие представители советской историографии стремились выписать военному коммунизму более позднее свидетельство о рождении. Как отмечает историк Сергей Павлюченков, военный коммунизм был «военным» не потому, что осуществлялся в армии и смежных структурах, а потому, что возник и прогрессировал в условиях войны по всему спектру социально-экономических отношений в обществе [1].
Существует несколько трактовок политики военного коммунизма.
Некоторые исследователи полагают, что военный коммунизм был обусловлен условиями Гражданской войны и был временной и вынужденной мерой, другие считают, что военный коммунизм являлся комплексом мероприятий по переходу к коммунистическому производству и диктовался доктринальными соображениями, третьи – что военно-коммунистическая политика была сочетанием первого и второго факторов.
Ряд авторитетных историков придерживаются мнения, что военный коммунизм диктовался в первую очередь именно идеологической доктриной, и их аргументы представляются автору достаточно убедительными.
«Военный коммунизм являет собой последовательно формировавшийся, безоглядно и ускоренно внедрявшийся в конце 1917–1921 гг. в целях перехода общества к социализму комплекс мер социально-экономического, политического и идеологического характера. Термин вошел в политический лексикон с подачи революционера и ученого А. А. Богданова в начале 1920-х гг. Под ним подразумевали насильственное и форсированное уничтожение частной собственности и товарно-рыночных отношений, ликвидацию эксплуататорских классов [2]»,
– пишет, в частности, историк Александр Давыдов.
В данном материале мы рассмотрим вопросы, связанные с практикой военного коммунизма в России, схожести военного коммунизма и немецкого военного социализма в период Первой мировой войны, о взаимоотношениях большевиков и крестьянства, а также о последствиях политики военного коммунизма.
Военный коммунизм – модель немецкого «военного социализма»?
Некоторые советские историки были склонны связывать хронологию военного коммунизма с моментом принятия декрета Совнаркома о национализации крупной промышленности (28 июня 1918 года) и с введением в январе 1919 года продовольственной разверстки. Как наиболее популярная дата начала военного коммунизма утвердился май 1918 года – время провозглашения политики продовольственной диктатуры.
Однако, как указывает историк С. Павлюченков, мероприятия по ограничению частной собственности и рынка приобрели статус военного коммунизма тогда, когда они из политики, вынужденной внешними условиями, превратились в принцип общественного строительства. А это произошло автоматически сразу после захвата власти большевиками в 1917 году [1].
Главные факты, свидетельствующие о начале реализации большевистским руководством их военно-коммунистических установок, общеизвестны: положение о рабочем контроле (14.11.1917), развязавшее стихийную национализацию промышленности; национализация банков (14.12.1917); первый опыт введения политики продовольственной диктатуры в феврале 1918 года. Все это типичные символы военного коммунизма [1].
Идеология коммунистической партии шла далеко впереди практической целесообразности. Как отмечают исследователи, содержание большевистской практики определяла иллюзия мировой революции. Эта утопическая идея обладала огромной притягательностью, консолидировавшей партию. Ориентиром для РКП(б) было будущее и весь мир, а не настоящее и Россия. Отечество рассматривалось исключительно как плацдарм для мирового счастья. Коммунисты и им сочувствовавшие активисты всерьез ожидали мирового пролетарского взрыва – в их представлении неизбежного по причине его «научного» предсказания [2].
«Говорят, что мы не удержим власти и пр. Но мы не одни. Перед нами целая Европа. Мы должны начать. Теперь только социалистическая революция [5]»,
– говорил В. И. Ленин.
Идеологи политики военного коммунизма черпали свои идеи из нескольких источников. И одним из них являлась германская военная экономика, немецкий «военный социализм», у которого есть много общих черт с военным коммунизмом.
Следует отметить, что в период Первой мировой войны в Германии был установлен государственный контроль над производством, распределением продукции и использованием рабочей силы (о немецком государственном социализме автор упоминал в материале «Мобилизация экономики Германской империи в годы Первой мировой войны»).
Германская военная экономика, впоследствии известная как «военный социализм» (Kriegssozialismus), произвела огромное впечатление на Ленина и его экономического советника Юрия Ларина (Лурье). Михаил Ларин-Лурье, который считался специалистом по немецкой экономике военного времени, неоднократно выражал восхищение немецким военным социализмом.
В первые шесть месяцев пребывания у власти Ленин считал необходимым введение в России системы, которую он называл «государственным социализмом». Это было явным отголоском идеи немецкого «военного социализма» с той лишь разницей, что контроль должен был распространяться на всю экономику, а не только на отрасли, непосредственно связанные с ведением войны, и осуществляться во имя интересов не «капиталистов и юнкеров», а «пролетариата» [3].
Некоторые историки (например, тот же упомянутый выше Павлюченков) полагают, что в действительности военный коммунизм был оригинальной российской моделью немецкого военного социализма или госкапитализма. Собственно, в том, что немецкая военная экономика являлась образцом для российских коммунистов, признавался и сам основатель большевистской партии.
«Пока в Германии революция еще медлит «разродиться», наша задача – учиться государственному капитализму немцев, всеми силами перенимать его, не жалеть диктаторских приемов для того, чтобы ускорить это перенимание еще больше, чем Петр ускорял перенимание западничества варварской Русью, не останавливаясь перед варварскими средствами борьбы против варварства [4]»,
– утверждал Ленин.
Социализм из арсенала «идей 1914 года», как действительный и впечатляющий опыт государственного строительства и организации тыла, в 1914–1918 гг. действительно повлиял как на большевиков, так и впоследствии на нацистов. Однако ряд других историков, в частности Олег Пленков, все же считают, что уравнивать немецкий военный социализм, социализм большевиков и социализм нацистов нет оснований [11].
Сергей Павлюченков в свою очередь утверждает, что сравнительный анализ исторического опыта Германии и России подтверждает общую закономерность возникновения системы военного коммунизма. В Германии государственная диктатура была обусловлена тотальной войной и проводилась в рамках компромисса с буржуазией, юнкерством, прочими собственниками и рабочим классом без абсолютизации ее значения, с полным пониманием временности этой меры. В России же военный коммунизм пытались использовать как инструмент для перехода к новому общественному строю.
Парадигма России и Германии ярко подтверждается событиями 1921 года. Отказ от военного коммунизма в России и от военного социализма в Германии произошел почти синхронно. X съезд РКП(б) принял решение о замене продразверстки продналогом 15 марта, а через месяц 14 апреля германский министр земледелия внес в рейхстаг законопроект о регулировании сделок с зерном, который вскоре был принят. В нем предусматривался переход от политики государственной монополии на торговлю хлебом – к продовольственному налогу [1].
Борьба с деревней как часть политики военного коммунизма
Марксистская теория построения бесклассового общества предполагала ликвидацию различия между рабочим и крестьянином. Историк Петр Алешкин отмечал, что идея о построении бесклассового общества обусловила взгляд большевиков на мелких земледельцев как на «последний капиталистический класс».
Задача «уничтожения крестьянства как класса» в практической плоскости определялась формулой – крестьянин должен стать работником. В результате реализации марксистской установки мелкий собственник обрекался на исчезновение. Для решения данной задачи к российской действительности оказалось применимо другое марксистское положение: разделение крестьянства на мелкое, среднее и крупное. Была определена задача: расколоть деревню [6].
Крестьян сначала обнадежили «Декретом о земле», но потом достаточно быстро все свели под контроль государства над земельными ресурсами (Закон о социализации земли), добавив ко всему обременительные для деревни продразверстку, трудовые и гужевые повинности, налоги на содержание коммуникаций, реквизиции лошадей и проч. Все объяснения большевистских властей сводились к тому, что крестьянство должно (более того – обязано) потерпеть все трудности, пока идет Гражданская война [8].
Уже зимой 1918 года большевики вплотную подошли к идее введения жесткой продовольственной диктатуры, т. е. сделать основной упор в проведении государственной хлебной монополии на вооруженное насилие и реквизиции.
Первый опыт введения продовольственной диктатуры связан с именем Троцкого. После того, как он был отстранен от переговоров с Германией и ее союзниками, 31 января Совнарком назначил его председателем Чрезвычайной комиссии по продовольствию и транспорту, в результате чего на какое-то время Троцкий фактически становится во главе всего продовольственного дела [1].
Мешочники (нелегальные торговцы) воспринимались коммунистами как враги революции. Главный пункт декрета о продовольственной диктатуре, сформулированный В. И. Лениным, звучал так – объявить всех владельцев хлеба, имеющих излишки и не вывозящих их на ссыпные пункты, а также расточающих хлебные запасы на самогонку, врагами народа [7].
Для выполнения заданий по продразверстке в деревни направлялись вооруженные продотряды. При этом никакого детального учета хлеба в деревне, который считался «излишками», не проводилось – в распоряжении Наркомата продовольствия не было статистических данных о посевных площадях и урожайности, поскольку в годы революции и Гражданской войны статистикой не занимались. Планы продразверсток исчислялись на основе сохранившихся дореволюционных данных, которые обескровленная войнами и революцией русская деревня в неурожайные 1920–1921 гг. была не в состоянии выполнить [6].
За выполнение установленных заданий персонально отвечали члены местных органов. Любой советский или партийный работник мог быть обвинен в пресловутом «противодействии разверстке» и жестоко наказан. На практике это было нередким явлением. Местные органы были поставлены в условия, когда невыполнение заданий вышестоящего руководства, вне зависимости от объективных условий и возможности их выполнения, объявлялось преступным [6].
Историк Владимир Шпаков, например, пишет, что продразверстка, налагавшаяся, в частности, на Ставропольскую губернию, была чрезмерно велика, она определялась, исходя из потребностей государства, а не потенциалом сельского хозяйства. Органы власти всех уровней докладывали о невозможности выполнить разверстку, но требовали ее реализации от нижестоящих структур. Центральное руководство настаивало на выполнении разверстки любой ценой. Такой принцип способствовал массовым арестам и конфискациям, даже в отношении бедноты и семей красноармейцев. Местное крестьянство воспринималось партийными и советскими работниками как кулацкое [9].
Обыденными явлениями в деятельности органов власти стали взятие заложников до выполнения разверстки, конфискация имущества без соблюдения каких-либо правил. Арестованные заложники освобождались только после выполнения разверстки всем сельским обществом – существовала своеобразная круговая порука [6].
Идея продразверстки содержала в себе и политические задачи: установление полного контроля над местными органами власти и развитие социально-политического противостояния внутри села. Для этого некоторые репрессивные меры применялись в отношении целых сел. Противоречия между имущественными слоями деревни сгладились, в то время как отношение крестьян к власти и коммунистам резко ухудшилось. Проведение продразверстки способствовало резкому сокращению посевных площадей и поголовья скота, ухудшению продовольственного положения [9].
Усиление государственного вмешательства в экономическую жизнь в итоге привело к ухудшению экономической и общественно-политической ситуации.
Крестьянские восстания как результат политики военного коммунизма
В период военного коммунизма в Советской России ходил такой анекдот:
Заградительный продовольственный отряд ночью задерживает у заставы обывателя: «Ваши документы?» Обыватель в страхе роется в кармане и из сотни разных документов вынимает первый попавшийся, который оказывается справкой об анализах. Красноармеец читает: «А-на-лиз… Иностранец? Белку нет. Сахару нет… Проходи».
Несмотря на то, что коммунисты пытались реализовать на практике утопические идеи о ликвидации денег и рынка (большевики пытались организовать безденежные расчеты и архаичный безденежный товарообмен на государственном уровне), рынок все же существовал, но на нелегальном положении. Мешочничеством занималась существенная часть населения России.
При военном коммунизме массовые передвижения граждан стали важнейшим условием их выживания. Слабое государство, монополизировавшее сферу снабжения, не смогло прокормить население. Поэтому люди с мешками, баулами, чемоданами на вокзалах, пристанях или в обозах стали знаковыми фигурами, аккумулировавшими в себе противоречивость смутного времени. Основную массу передвигавшихся по стране людей составляли мешочники, добывавшие провизию для себя и для продажи [2].
Мешочники, по сути, выполняли функции государства, решая проблему (конечно, очень примитивно) снабжения деревни промышленными товарами, а города – хлебом. Власть столкнулось с объективным фактом существования рынка даже тогда, когда искусственно исчезал элемент-посредник – денежные знаки.
Мешочники оказались не только в роли спасителей города, городского населения, но и крестьянства, т. к. могли хоть в какой-то мере удовлетворять запросы крестьянства в товарах промышленного производства [8]. При этом коммунисты считали их «врагами народа».
Следует отметить, что ожидания крестьянства в отношении большевистской власти на облегчение жизни в деревне, связанные с окончанием изматывающей Гражданской войны, победой над Белым движением, оказались неоправданными – военно-коммунистическая практика продолжилась. Ответом крестьян на усиливающееся давление со стороны большевиков стали восстания.
Так, уже в марте 1919 года во время хлебозаготовок восстали 180 тыс. крестьян [2]. Однако наиболее массовые восстания начались в 1920–1921 годы.
Зимой 1920–1921 гг. началась демобилизация из рядов Красной Армии – после завершения боевых операций в Крыму и ликвидации Русской армии генерала Врангеля. Возвратившиеся в родные места бойцы и командиры смогли в полной мере ощутить на себе практику политики военного коммунизма. В результате крестьянская война получила значительное пополнение подготовленных и закаленных в боях командиров и бойцов.
Бывшие и действующие красноармейцы составляли активную часть повстанцев. Командиры Красной Армии нередко становились во главе мятежников. В их числе были кавалеры ордена Красного Знамени – редкой для того времени награды за большие боевые заслуги. Так, 17 декабря 1920 года в центре Усть-Медведицкого округа, в слободе Михайловке вспыхнул мятеж против советской власти, который возглавил Вакулин – бывший командир полка 23-й Мироновкой дивизии, член РКП(б), награжденный орденом Красного Знамени [10].
Центрами крестьянского протестного движения стали Поволжье, Тамбов, Сибирь и Украина (махновщина). Восстания носили стихийный характер и утверждения о якобы «подготовленных акциях антибольшевистских сил» представляются беспочвенными. Взрыв крестьянского недовольства политикой большевиков определялся тяжестью политики военного коммунизма – от злоупотреблений органов власти больше всего страдало среднее и беднейшее крестьянство.
Крестьяне не могли понять, почему размеры разверсток растут в геометрической прогрессии и отчего большая часть того, что изымается властями из их хозяйства, либо не идет далее местных управленческих структур, либо распределяется среди советских чиновников и сотрудников спецслужб?
На завершающем этапе крестьянской войны ожесточение боев достигло апогея – дошло до того, что 11 и 12 июня 1921 года члены полномочной комиссии ВЦИК, а также командующий М. Н. Тухачевский и его начальник штаба Н. Е. Какурин подписали два приказа «о применении удушливых газов против повстанцев» на Тамбовщине [2].
Военный коммунизм, одной из главных целей которого было усмирение крестьянства, себя не оправдывал. Продразверсточные кампании систематически срывались, самые скудные продовольственные потребности бюрократического сословия и Красной Армии едва-едва удавалось покрывать. Подавляющее большинство жителей советских районов кормились преимущественно теневым рынком, а не государственным попечением [2].
Кризис заставил большевистскую элиту на проходившем в марте 1921 года X съезде РКП(б) отказаться от «старой экономической политики» («сэп» – в 1921 году так иногда называли военный коммунизм). После чего было объявлено о переходе к новой экономической политике (НЭП), которую Ленин назвал «обходным путем к социализму».
Большевики были вынуждены частично признать несостоятельность политики военного коммунизма, итогом которой стало массовое недовольство крестьян. При этом они отказались считать политику военного коммунизма полностью ошибочной, утверждая, что ошибки были допущены якобы в ходе ее воплощения (что было очевидным лукавством).
Более того, в марте 1922 года Ленин писал Л. Б. Каменеву:
«Ошибка думать, что НЭП положил конец террору. Мы еще вернемся к террору и к террору экономическому» [12].
Заключение
Политика военного коммунизма в России породила как системный экономический кризис, так и острый политический кризис, создавая оппозицию правящей власти: основная часть населения страны выражала как пассивное, так и активное противодействие политике Советского государства, вылившееся в массовые и длительные по времени крестьянские вооруженные восстания по всей территории Советской Республики [10].
Коммунизм отождествлялся с централизмом. Хозяйственные единовластные органы стремились концентрировать в своих руках все ресурсы и распределять их по нарядам и ордерам. Возник институт чрезвычайных комиссаров, включавший 7,5 тыс. «ответственных работников». Разрастание бюрократии сопровождалось усилением ее полномочий [2]. Тотальное государственное регулирование преподносилось как естественный результат марксистски обоснованной исторической эволюции.
При этом сильно разросшийся бюрократический аппарат оказался одним из первейших потребителей, причем его потребности все время росли, так как росла и сама его численность. Именно в годы военного коммунизма получила практическое подтверждение известная поговорка: на одного крестьянина приходилось семь чиновников [8]. Так, к 1921 году численность работников госаппарата достигла 4 миллионов человек (в 1913 году, по разным оценкам, было от 252 до 500 тысяч).
Крестьянское понимание справедливого общественного устройства, выразившееся в протестном движении, сводилось к лозунгу «Советы без коммунистов». Крестьянский протест выражался против политики военного коммунизма, которая в крестьянском сознании отождествилась с разрухой, бесправием, насилием, голодом и другими бедствиями [10].
Недовольство политикой военного коммунизма в крестьянской среде усиливалось и антирелигиозной политикой коммунистов в 1918–1921 годы. Эта политика проявлялась в закрытии и разрушении церквей, экспроприации церковного имущества и церковных ценностей сельских приходов, изъятии метрических книг, арестах сельских священников, надругательствах над религиозными святынями.
В целом именно социальное движение крестьянства и массовые крестьянские протесты вынудили государственную власть отменить политику военного коммунизма и перейти к новой экономической политике.
Использованная литература:
[1]. Павлюченков С. А. Военный коммунизм в России: власть и массы. – М., Русское книгоиздательское товарищество, 1997.
[2]. Давыдов А. Ю. Военный коммунизм: народ и власть в революционной России. Конец 1917 г. – начало 1921 г. – СПб.: «Евразия», 2020.
[3]. Пайпс, Ричард. Русская революция: [в 3 кн.] / Ричард Пайпс. – Москва: Захаров, 2005.
[4]. В. И. Ленин. Полное собрание сочинений. Том 36 – Издательство политической литературы, 1969, С. 301.
[5]. В. И. Ленин. Неизвестные документы. 1891–1922 / Федер. архив. агентство, Рос. гос. архив соц.-полит. истории. – М.: Политическая энциклопедия (РОССПЭН), 2017.
[6]. Алешкин П. Ф. Крестьянское протестное движение в России в условиях политики военного коммунизма и ее последствий: 1918–1922 гг.: дис. ... доктора исторических наук: 07.00.02 – Москва, 2012.
[7]. Белоусов В. Д. Попытка отмены денег в годы военного коммунизма // Вестник Московского университета. Сер. 6, Экономика. – 2012. – № 2. – С. 25–34.
[8]. Телицын В. Л. Военный коммунизм: власть и крестьянство [Электронный ресурс] URL: http://www.civisbook.ru/files/File/Telitsyn.pdf.
[9]. Шпаков В. О. Крестьянство и власть в период социального конфликта 1917–1923 гг. (на материалах Ставрополья): диссертация ... кандидата исторических наук: 07.00.02 / ГОУВПО «Ставропольский государственный университет». – Ставрополь, 2009.
[10]. Алешкин П. Ф., Васильев Ю. А. Крестьянские восстания в России в 1918–1922 гг. От махновщины до антоновщины – М.: Вече, 2012.
[11]. Пленков О. Ю. Мифы нации против мифов демократии: немецкая политическая традиция и нацизм. – СПб.: Изд-во РХШ, 1997.
[12]. Ленин В. И. Полн. собр. соч. Т. 44. С. 428.
Информация