Новое правительство Пакистана в контексте больших проектов и схем
Больше месяца назад (8 февраля) в Пакистане состоялись очень важные для региона всеобщие выборы, которые во многом определят экономическую и военно-политическую конфигурацию не только в системе самого Пакистана, но и ряда других стран.
Для России Пакистан – это в целом некая «большая страна на юге», между Афганистаном, Китаем, Индией и Ираном, в которой есть четверть миллиарда бедного населения и при этом имеется ядерное оружие, причем собственного производства.
Такое сложившееся описание, мягко говоря, неполноценно, но оно во многом определяется практическим отсутствием этой страны в нашей информационной повестке. Это не очень хорошо, поскольку и Пакистан, и его регион – это часть большого (по крайней мере, официально декларируемого) «Южного проекта».
Но дело не только в проектах, ведь на примере изменений в пакистанской политической системе на самом деле можно найти много полезных данных для анализа ситуации и в других проблемных точках. Как это ни покажется странным, но даже в плане конфликта на Украине, и это вовсе не попытка сшить некоего Франкенштейна из оценки разных региональных проблемных узлов.
Расклад
Расклад по основным политическим силам и партиям второго эшелона показал, что компромиссы для формирования как региональных, так и федерального правительств в Пакистане если возможны, то очень не сразу.
Главный оппонент пенджабским элитам и значительной части армейского корпуса – партия смещенного (и отправленного под арест) премьер-министра И. Хана «Пакистанское движение за справедливость» (PTI), получила 93 места.
Партия его непримиримых оппонентов, семейного клана Шарифов («Пакистанская мусульманская лига (Наваз)», PML-N), представляющих наследственные элиты Пенджаба, крупный бизнес и существенную часть армейского корпуса – 75 мест.
Партия элит Синда и части Белуджистана, реальный конкурент первым двум и связанная с фамилиями Бхутто и Зардари («Пакистанская народная партия», РРР) – 54 места.
Также относительно сильно выступила на федеральном уровне партия переселенцев-мухаджиров («Объединенное национальное движение» (MQM-P), взяв 17 мест. Остальные движения выступили плюс-минус традиционно – по 2–4 места.
Было понятно, что при таком раскладе, даже с учетом т. н. «женских квот» и немусульман, получить большинство и сформировать правительство (а значит и вектор развития на ближайшие годы) для Шарифов можно будет только путем согласований. 103 места – это и близко не большинство. Гарантий не давало даже объединение с Бхутто. Поэтому торги и согласования длились весь остаток февраля и начало марта, завершившись принятием присяги кабинетом только 11 марта.
При голосовании за кандидатуру нового премьер-министра за кандидата от PTI И. Хана (О. Аюб) оказалось подано только 92 голоса. Это было даже меньше набранного изначально с учетом квот.
За кандидата от Шарифов – Ш. Шарифа был подан аж 201 голос, т. е. в итоге Шарифы собрали не только общие голоса с семьей Бхутто, плюс все их квоты, но и добрали 28 голосов от прочих политических сил. PTI И. Хана же осталась в гордом одиночестве.
Как администраторам и управленцам тут клану Шарифов можно только аплодировать. Они договорились со всеми, кроме тех, с кем невозможно это сделать в принципе. Отец лидера партии Бхутто – Билавала Бхутто, А. Зардари в итоге снова стал президентом Пакистана. Сам Билавал, несколько раз до этого возглавлявший МИД страны, на этот раз в федеральное правительство не пошел, сосредоточившись на партийной работе, и это определено тем, что его политическая сила получила выгоды на других направлениях.
Например, министерство торговли, которое возглавил Д. К. Хан – выходец из элит Синда и Белуджистана, близких к Бхутто. Кстати, по критерию «родовитости» это, пожалуй, самый интересный персонаж – там вообще можно считать генеалогию от времен Заратуштры. Сам А. Зардари – это тоже белуджистанские элиты.
Кстати, в плане давней дискуссии о том, что наличие аристократических старых элит – это своего рода гарантия успеха в управлении. Дескать, все беды у нас от того, что Россия в ХХ веке эти имперские элиты потеряла, а в ХХI веке еще не вырастила. Ну вот, в Пакистане что ни фамилия, за исключением части армейской верхушки – уж древнее элиты и придумать нельзя, но экономическое и военное лидерство государства в регионе это почему-то не гарантировало ни в доколониальный, ни в постколониальный период. Да и, собственно, колонией все эти столь древние роды быть нисколько долгое время не мешали. Наследственная аристократия вполне себе уживается с колониальным статусом государства. Зато можно проследить, как все эти фамилии встраиваются в западные властные цепочки.
Важное министерство внутренних дел отошло также кандидатуре, согласованной между военными и Бхутто – М. Накви, а не ставленнику Шарифов. А это борьба с наркотрафиком. Ведомство, связанное с приватизацией и инфраструктурой, также не пошло полностью под контроль Шарифов, и там военная каста поставила относительно нейтральную фигуру.
MQM-P за голосование и позицию получила федеральный портфель второго плана. Мелкие партии значительно усилились в региональных правительствах. И даже в Хайбере не стали препятствовать утверждению в должности главным министром одиозного сторонника Имран Хана – А. Гандапура.
Белуджистанским главным министром стал С. Бугти. Довольно жесткий сторонник борьбы с сепаратизмом и «индийским влиянием», хоть сам белудж и из племенных элит белуджей. Сотрудничал как с Шарифами, так и снова с Бхутто. Сохранилась и традиционная связка между Бхутто и структурами Фонда Ага-Хана в климатически удобном и крайне важном для сельского хозяйства регионе Азад Кашмир.
Собственно, это означает, что обострять отношения на границе с Афганистаном, где сильны радикальные течения, близкие к аналогичному крылу талибов, нынешний кабинет не планирует (это отличие от прошлых лет), а вот очищать подходы от Китая к морским коммуникациям от радикалов и работать на иранской границе в этом же направлении как раз собирается.
Интересно то, что в Пенджабе провели в главные министры (правда, не без проблем) дочь Наваза Шарифа и племянницу нового премьер-министра – Марьям Шариф, что, учитывая роль этой центральной провинции, а также политическую историю Пакистана, позволяет говорить о том, что ее дальше попробуют провести и выше, аналогично в прошлом роли Беназир Бхутто.
Вообще, система выглядит довольно сбалансированной и коалиционной, относительно результатов голосования – не по количеству портфелей, а по их качеству и региональному представительству.
А вот дальше все становится интереснее.
Актуальность для России
МИД Пакистана возглавил И. Дар, близкий к Шарифам финансист, однако он практически постоянно занимался именно финансовой деятельностью. Министерство финансов возглавил очень примечательный персонаж М. Аурангзеб. Это фактически прямой коридор к международным институтам и группе JPMorgan Chase. На его месте должен был оказаться как раз И. Дар, однако в итоге пошел управлять в МИД.
Понятно, что политической основой «Движения за справедливость» И. Хана, а это в основном относительно молодое поколение, придется новому кабинету заниматься довольно предметно. Оно растет и, естественно, что анонсированы крупные реформы.
Но реформы анонсируют все и всегда, постоянно после выборов что-то планируют строить, прокладывать трубы, снижать тарифы, развивать образование и рабочие места и т. п. Вопрос в другом: насколько все это актуально с точки зрения России? Дело в том, что хоть реформы планируют все, но на первом месте все-таки стоит модель развития конкретной страны и ее вектор с учетом объективных процессов, происходящих в мире.
Объективным процессом сегодня является стоимостной кризис, который ведет к дроблению мировой экономики на крупные стоимостные кластеры. Субъективными процессами – взаимодействие транснациональных и национальных элитных групп, кто с кем и как работает, помогает или противостоит. Это и формирует модель.
Вот возьмем нашего соседа – Турцию. И проблемы у них с инфляцией, и как ни послушаешь в СМИ про турецкую экономику, так все у Анкары плохо, и пригласил, дескать, Р. Эрдоган на финансовый блок сугубо представителей «глобальных финансистов».
Но посмотрим предметно.
Прошлым летом Турция подписала ряд соглашений с Евросоюзом, затем их углубляла на уровне нормативов. Заметим, как много политических обязательств выполнила Анкара.
Осенью, несмотря на все проблемы, в Турцию приехали представители не только традиционных партнеров, вроде Катара, который всегда помогает союзнику финансово, но и представители аравийских стран, что интересно и характерно – ОАЭ. А еще высадился десант от крупнейших инвестиционных фондов из топ-30, а курировали все это как раз назначенцы не просто абстрактных глобалистов, а конкретно группы Goldman Sachs.
Казалось бы, в Пакистане назначенец от JPMorgan Chase, а тут – Goldman Sachs, что те глобалисты, что эти – одним миром мазаны. Нет, не одним.
Goldman работают тогда и там, где и когда приходит пора интегрировать часть национального бизнеса в те самые топ-30 инвестиционных монстров. Это не обязательно именно крупные национальные компании, просто это означает, что Турцию рассматривают как часть общей инвестиционной модели, куда будут запускать средства в инновационные отрасли – микроэлектронику, информационные технологии и т. п.
Евросоюз по этим позициям обрезают, отодвигая Китай от традиционных уже бонусов работы с Европой, а вот Турцию, наоборот, усиливают. Смотрится это на фоне «катастрофических проблем» Турции, о которых нам постоянно говорят, странно, но это странно только вне рамок большой схемы. Говорят одно, а действительность другая.
А кто пришел на МИД и финансы Пакистана?
Группа JP Morgan Chase, связанная не с инновационным инвестированием, а со страновым кредитованием – МВФ и Всемирный банк. И вместо доверенного финансиста Шарифы ставят на финансы банкира – бывшего СЕО группы Morgan (Глобальный корпоративный банк JP Morgan – Сингапур), а И. Дара ставят на МИД, который все равно будет заниматься финансами, только международными. Но не через пул инвестиционных фондов, а через ВБ и МВФ.
Это означает, что Исламабад получит дополнительные (реально необходимые) средства на «макрофинансовую стабилизацию» и на обеспечение номинального прироста, заложенного в программах МВФ ±2,5–3,0 %, но никакого инвестиционного хаба, потоков от инвесторов из фондов топ-30 там не будет.
В Индии будет, в ОАЭ и Саудовской Аравии будет, в Турции будет – в Пакистане не будет. Зато Пакистан сможет начать импортировать больше технологической продукции, впрочем, аграрный сектор свой он усилит. И это тоже возможности для тех, кому это интересно, тем более что у Исламабада появятся определенные средства для развития энергетики, просто это возможности в рамках конкретной модели и отношений. Вот Китаю уже можно начинать просчитывать, сколько машин у него купит Пакистан и стоит ли ставить дополнительный завод по сборке.
С одной стороны, где-то в Пакистане финансами будет заниматься ставленник одной из глобалистских групп, а выводы можно сделать не только по Пакистану, но и по другим направлениям.
Вот у нас два практически сформированных стоимостных кластера: китайский и американо-европейский. А групп глобальных, как в черном квадрате углов – четыре. Система вроде одна, глобалисты там тоже вроде бы все, но по отношению к делению по признаку общей стоимости в плане интересов, «углы» могут работать где-то вместе, а где-то порознь, вплоть до конфликта.
Пакистан идет в китайский кластер и собирается сотрудничать со структурами, аффилированными с МВФ. Если с Пакистаном работать по торговле и не препятствовать этому направлению, то и для России противоречий там не будет.
Как пример, если разработать некий проект, где трубы с голубым топливом будут работать прежде всего на создание гипотетической связки, которая будет помогать отрывать экономически ЕС от США, то Пакистан ждет борьба с другой глобальной группой, которая нацелена на то, чтобы установить на Украине границы как можно дальше (желательно к 1991, забрав активы себе).
Вроде той, интересы которой представляет (пока еще) мечущийся Э. Макрон, границы и активы можно потерять, а за них Э. Макрону после кончины старшего Ротшильда теперь придется предметно отвечать.
Выгоды тут для Исламабада при всей нейтральной позиции Шарифов вовсе не очевидны, а проблемы вполне. Пойдет ли Пакистан на сотрудничество в таком ключе, чтобы помочь Москве заново слепить конструкцию ЕС+Россия=общая стоимость? Для Пакистана это опасно. А если сформировать его в таком ключе, что от проекта уже китайский кластер усиливается в целом? Да, это для Исламабада интереснее и безопаснее, а для нас проще, если мы это захотим.
Один и тот же проект вроде совместной поставки российско-иранского газа в случае одной концепции может даже в условиях санкций пойти без проблем, а в случае другой – встать на годы. В одном варианте можно получить рынок сбыта, в другом – в лучшем раскладе политический нейтралитет.
А казалось бы, вопрос был – кто и какое место от какой транснациональной группы занял после выборов в далеком Пакистане.
Информация