В бой идут одни пацаны

«Задачу никто не ставил»

Тогда я много узнал о своем земляке. Андрея Михайлова призвали в марте 1994 года. Служить направили недалеко, в Черноречье, где базировался выведенный из Германии 81-й полк. От Тольятти до Черноречья рукой подать, так что родители навещали Андрея часто. Служба как служба, была и дедовщина. А вот боевой подготовкой в полку, твердо уверены родители, никто не занимался. Потому как с марта по декабрь 1994-го Андрей держал в руках автомат лишь три раза: на присяге и еще дважды на стрельбище – отцы-командиры расщедрились аж на девять патронов. И в сержантской учебке его, по сути, ничему не учили, хотя лычки дали. Сын честно рассказывал родителям, чем он был занят в Черноречье: с утра до ночи строил дачи да гаражи для господ офицеров, больше ничего. Подробно описывал, как обустраивали какую-то дачу, генеральскую или полковничью: до зеркального блеска рубанком полировали досочки, одну к другой подгоняли до седьмого пота. Уже после я встречался с сослуживцами Андрея по Черноречью: подтверждают, так и было, вся «боевая» подготовка – строительство дач да обслуживание офицерских семей. За неделю до отправки в Чечню в казармах отключили радио, вынесли телевизоры. Родители, умудрившиеся побывать на отправке своих ребят, утверждали: у солдат отобрали военные билеты. В последний раз родители видели Андрея буквально перед отправкой полка в Чечню. Все уже знали, что едут на войну, но гнали от себя мрачные мысли. Последний вечер с сыном родители засняли на видеокамеру. Убеждали меня, что когда просматривают пленку, видят, что уже тогда на лице Андрея лежала печать трагедии: мрачен, ничего не ест, отдал пирожки сослуживцам...

К началу войны в Чечне некогда элитный полк представлял жалкое зрелище. Из служивших в Германии кадровых офицеров не осталось почти никого, а 66 офицеров полка вообще не были кадровыми – «двухгодичники» из гражданских вузов с военными кафедрами! Например, лейтенант Валерий Губарев, командир мотострелкового взвода, выпускник Новосибирского металлургического института: его призвали в армию весной 1994-го. Он уже в госпитале рассказывал, как ему прислали гранатометчиков и снайпера в последний момент перед боем. «Снайпер говорит: «Покажите хоть, как стрелять». И гранатометчики – о том же... Уже в колонну строиться, а я все гранатометчиков тренирую...» Командир 81-го полка Александр Ярославцев позже признал: «Люди, честно сказать, обучены были слабовато, кто БМП мало водил, кто мало стрелял. А из таких специфических видов оружия, как подствольный гранатомет и огнемет, солдаты вообще не стреляли».

Лейтенант Сергей Терехин, командир танкового взвода, раненный во время штурма, утверждал: лишь за две недели до первого (и последнего) боя его взвод был укомплектован людьми. А в самом 81-м полку не хватало половины личного состава. Это подтверждал и начальник штаба полка Семен Бурлаков: «Мы сосредоточились в Моздоке. Нам дали два дня на переформирование, после этого маршем пошли под Грозный. На всех уровнях мы докладывали, что полк в таком составе не готов к ведению боевых действий. Мы считались мобильным подразделением, однако были укомплектованы по штату мирного времени: у нас насчитывалось лишь 50 процентов личного состава. Но самое главное, что в мотострелковых отделениях не было пехоты, только экипажи боевых машин. Непосредственно стрелков, тех, кто должен обеспечивать безопасность боевых машин, не было. Поэтому мы шли, что называется, «голой броней». И, опять же, подавляющая часть взводных – ребята-двухгодичники, которые понятия не имели о ведении боевых действий. Механики-водители умели только заводить машину и трогаться. Наводчики-операторы вообще не могли стрелять с боевых машин».

Карт Грозного не было ни у комбатов, ни у ротных и взводных командиров: они не знали, как ориентироваться в чужом городе! Командир роты связи полка (в этой роте и служил Андрей Михайлов) капитан Станислав Спиридонов в интервью самарским журналистам сказал: «Карты? Карты были, но у всех разные, разных лет, они не стыковались между собой, даже названия улиц разные». Впрочем, взводные-двухгодичники карты читать вообще не умели. «Тут на связь с нами вышел сам начальник штаба дивизии, – вспоминал Губарев, – и лично поставил задачу: 5-й роте по Чехова – налево, а нам, 6-й роте, – направо. Так и сказал – направо. Просто направо».

Когда началось наступление, боевая задача полка менялась каждые три часа, так что смело можно считать, что ее не было. Позже командир полка, давая в госпитале многочисленные интервью, так и не смог вразумительно объяснить, кто ставил ему задачу и какую. Сначала должны были брать аэропорт, выдвинулись – новый приказ, развернулись – вновь приказ идти на аэропорт, потом очередная вводная. И утром 31 декабря 1995 года около 200 боевых машин 81-го полка (по иным данным – около 150) двинулись на Грозный: танки, БТР, БМП...

О противнике не знали ничего: никто не обеспечил полк разведданными, а сами разведку не проводили. Шедший в первом эшелоне 1-й батальон вступил в город в 6 утра, а 2-й батальон вошел в город с разрывом в пять часов – в 11 утра! К этому времени от первого батальона мало что осталось, второй шел на свою гибель. БМП номер 684 шла во втором эшелоне.

Еще утверждают, что за день-два до боя многим солдатам выдали медали – так сказать, авансом, в качестве стимула. Так же было и в других частях. В начале января 1995-го чеченский ополченец показал мне удостоверение к медали «За отличие в воинской службе» 2-й степени, которую нашли у погибшего солдата. В документе значилось: рядовой Асван Зазатдинович Рагиев награжден приказом министра обороны №603 от 26 декабря 1994 года. Медаль солдату вручили 29 декабря, а погиб он 31 декабря – позже обнаружу это имя в списке погибших военнослужащих 131-й Майкопской мотострелковой бригады.

Командир полка потом утверждал, что при постановке боевой задачи «особое внимание обращалось на недопустимость уничтожения людей, зданий, объектов. Мы имели право открывать только ответный огонь». Но механик-водитель танка Т-80 младший сержант Андрей Юрин, когда лежал в самарском госпитале, вспоминал: «Нет, задачу никто не ставил, просто встали в колонну и пошли. Правда, командир роты предупредил: «Чуть что – стреляйте! Ребенок на дороге – дави». Вот и вся задача.

Управление полком было потеряно в первые же часы. Получил ранение и выбыл из строя комполка Ярославцев, его сменил Бурлаков – тоже ранен. Следующим бразды правления принял подполковник Владимир Айдаров. Выжившие чуть ли не в один голос отзывались о нем очень нелестно. Мягче всех – подполковник Иван Шиловский, командир 2-го батальона: «Айдаров проявил явную трусость во время боевых действий». По утверждению комбата, войдя в Грозный, этот «комполка» поставил свою БМП в арке здания возле площади Орджоникидзе, выставил охранение и отсиживался там все время боя, потеряв управление вверенными ему людьми. А замкомдив, пытаясь восстановить управление, крыл в эфире: «Айдаров [пип-пип-пип]! А ты, трус, где спрятался?!» Подполковник Шиловский утверждал: Айдаров «позже умотал из города при первой возможности, бросив людей». А потом, когда остатки полка вывели на отдых и привели в порядок, «полку приказали вновь войти в город для поддержки подразделений, уже закрепившихся там. Айдаров же отговаривал офицеров продолжать боевые действия. Уговаривал их не входить в город: «Вам за это ничего не будет, мотивируйте это тем, что не знаете людей, не хватает солдат. А меня за это разжалуют, так что лучше вы...»

Потери полка были страшные, количество погибших огласке не предавалось и достоверно неведомо и поныне. Согласно данным бывшего начальника штаба полка, вывешенным на одном из сайтов, погибли 56 человек и 146 были ранены. Однако согласно другому авторитетному, хотя и далеко не полному списку потерь, 81-й полк потерял тогда не менее 87 человек убитыми. Есть и свидетельства, что сразу после новогодних боев на самарский аэродром «Курумоч» доставили около 150 единиц «груза 200». По словам командира роты связи, из 200 человек 1-го батальона 81-го полка уцелело 18! А из 200 боевых машин в строю осталось 17 – остальные сгорели на улицах Грозного. (Начштаба полка признал потери 103 единиц боевой техники.) Причем потери несли не только от чеченцев, но и от своей артиллерии, которая с вечера 31 декабря гвоздила по Грозному совершенно бесцельно, зато снарядов уже не жалела.

Когда раненый полковник Ярославцев лежал в госпитале, один из самарских журналистов спросил его: как действовал бы комполка, знай он о противнике и городе то, что знает сейчас? Он ответил: «Я бы доложил по команде и действовал согласно отданному приказу».



Извините, что цел…

Летом 1995 года во время очередной командировки в Чечню, как оказывается, я пересекался как раз с теми, кто мог бы поведать о судьбе экипажа БМП номер 684 – с боевиками, которые сначала подбивали машину, а затем вытаскивали из нее уцелевших. Нас с коллегой тогда вооруженные люди задержали в одной из горных деревень, а потом привезли на дознание в свой отряд. Зашел разговор и про штурм Грозного, один из боевиков, назвавшись Асланом, рассказал, как вместе с украинцами вытаскивал из горящей БМП раненого офицера 81-го полка, а потом относил его в подвал дворца:

– У него осколком пробило легкое, он без сознания был, когда вытаскивали. В подвале ему операцию врач-чеченец сделал, гной из легкого выкачал. Но не очень удачно прооперировал, тот выжил просто чудом. А потом с ним еще одно ЧП случилось. Там же в подвале вместе с вашими ранеными лежали и наши, принесли как-то нашего раненого, он без сознания был. Ему сделали перевязку и положили рядом с вашим офицером. А когда он очнулся, то подумал, что попал в плен: вокруг раненые русские солдаты. Выхватил нож и ударил офицера – вот так он еще одно ранение получил. А позже мы его просто отдали, без обмена, вывезли из города и передали вашим. И на память книгу Дудаева подарили, а в той книге свои пожелания ему написали.

Эх, лучше бы и не писали: с той книги началась новая эпопея капитана Мычко. Им занялись особисты, для сослуживцев он стал почти врагом. Да и вообще на него попытались навесить всех собак: жив, да еще и в плен попал – что-то тут не то! Родители Андрея Михайлова в разговорах со мной твердо были убеждены: Мычко что-то скрывает, недоговаривает, все время путается в своих рассказах.

– Почему он жив? Где наш сынок? Почему офицеры бросили солдат, не спасли их?

И в этой части они ужасающе правы – по отношению не конкретно к Мычко, а именно к офицерам. Открываю доступные сводки потерь 81-го полка, там сплошь идет: рядовой, рядовой, рядовой... И это разительно отличается от сводок других частей по соотношению количества погибших солдат к офицерам и прапорщикам, где семь солдат на одного погибшего офицера. Так или иначе, хотя формально уцелел и штаб полка, и часть командования батальонов, рот, взводов, но солдаты 81-го полка ощутили себя брошенными на произвол судьбы. Судя по воспоминаниям, присутствие духа не потерял разве лишь комбат подполковник Шиловский.



Мама Андрея Михайлова в разговоре тогда вздохнула: «Что с них взять, если каждый там думал лишь о себе, о том, как уцелеть самому». Что мог возразить, если сам видел: было и так. И не только во время штурма «зимнего», но и предыдущего, ноябрьского: сразу на память пришли слова прапорщика Потехина, рассказывавшего, как 26 ноября 1994-го его бросил сгорать командир-офицер. Это вам не кино «Четыре танкиста и собака», где бойцы вытаскивают друг друга из огня. Здесь порой бросали своих товарищей гореть заживо в подбитых танках. Собаки обгладывали тела погибших, а особисты закапывали их на помойках.

Но у родителей Андрея, как им кажется, было доказательство, что их сын не сгорел в БМП. Они показали мне его записную книжку. Чеченцы отдали ее Мычко, когда тот лежал в подземелье, а капитан, в свою очередь, передал ее моему коллеге Дмитрию Муратову, от которого книжка и попала к родителям. Но что странно: своими глазами видел, во что превратились внутренности подбитой и выгоревшей машины, а передо мной была совершенно целая записная книжка – без малейших следов огня! Как и где она потеряла своего хозяина, попав затем к чеченцам, – загадка.

Итак, капитана Виктора Мычко полковая семья после плена встретила неласково. Жена Артура Белова пришла к нему лишь с одним вопросом: «Почему ты жив, а мой муж погиб? Уж лучше бы тебя убило». Многие сослуживцы даже сочли его предателем: не зря же чеченцы с ним так нянчились, кормили, лечили и отпустили.
Распалась семья – ушел от жены. А та попыталась сохранить ее советским способом: обратилась за помощью к командованию – прикажите, чтобы не бросал меня! И заодно отнесла «куда надо» подаренную чеченцами книгу – ту самую, с подписями. Естественно, «вещдок» оказался у особистов, и закрутилась карусель допросов: как, где, почему, зачем... В общем, почему выжил, признавайся! Да еще вдов и матерей, потерявших сыновей, командиры и особисты убеждали: да-да, он выжил именно потому, что погибли те. И что тут можно сказать, кроме одного: может, спросить с тех, кто бросил неподготовленных мальчишек полка на убой, и с тех, кто побросал их потом, в бою? Виктору Мычко повезло – он вытащил счастливый билет в лотерее смерти. Но был тяжело ранен, побывал в плену, его карьера, по сути, разрушена. Мычко позвонил мне, кажется, спустя год после нашей встречи: «Знаешь, я вроде бы встретил свою любовь, у нас скоро свадьба». Оказалось, это медсестра, ухаживавшая за ним в госпитале. Насколько знаю, хотя со строевой службы Мычко пришлось уйти, в армии он остался, служил военкомом, подполковник.

А родители Андрея Михайлова так и не смогли поверить, что похоронили именно своего сына. Долго надеялись, что он жив. Они мне тогда говорили, что Андрея еще ждет его девушка, а они уже подготовили родительский подарок к их свадьбе – «Жигули». Те самые, на которых тогда ездили сами – на кладбище. Но на этом свете чудес, видимо, не бывает. А вскоре после тех событий прочел в одном из изданий, что командир полка, сменивший раненого полковника Ярославцева, якобы вывез из Чечни какие-то шикарные ворота для своей дачи. Уж не для той ли, на которой занимался «боевой подготовкой» Андрей Михайлов?



Где наши танки?

Запал в память тогда и такой казус. Тройка журналистов – Саша Колпаков, ваш покорный слуга и Юра (фамилию называть не стану, причину поймете ниже) – привычным путем продвигалась к площади Минутка. Уже не помню, что именно тогда насторожило: может, как-то разом испарившиеся ларечные торговки, или необычная пустота дороги. Хотя, скорее всего, как-то неуловимо, но все же изменившаяся с предыдущего дня мелодия боя: и снаряды, как показалось, рвались вроде не там и по-другому. И не у кого спросить в этой призрачной пустоте, совершенное безлюдье. Возник было на взгорке недалеко от нас огромный здоровяк-финн в ярчайшей голубизны каске и бронежилете с надписями PRESS. Да то и тот, деловито начав обозревать окрестности крохотным биноклем, вдруг побледнел, рывком кинул свое мощное бронетело в машину и был таков. А потом мимо нас стремительно прострекотала ошалевшая от ужаса бабуся, бросившая на ходу: «Русские танки на Минутке!»

Пилить прямо под танки, пусть и свои, охоты, прямо скажем, не было, потому как проверка аккредитации в боевые задачи танкистов не входит. Поворачивать обратно? Пока думали, откуда-то из тылов приплыл «жигуленок». Остановился возле нас, из него выкарабкалась пятерка головорезов из числа «парадных боевиков»: не те, что на передовой воевали, а которые перед журналистами щеголяли – с ног до головы оружием увешаны, с иголочки экипированы во все новое, без пылинки. Вылезли эти «парадные» – и тоже давай напряженно вдаль всматриваться. На нас ноль внимания. Что и хорошо: обычно такие тыловые боевики были самыми агрессивными. И тут Юра говорит, давай, мол, спросим у них, что там делается. Шиплю в ответ, стараясь не привлечь внимания: «На фига? Они ж не больше нашего знают, раз из тылов приехали, не трогают – и ладно». Но Юру уже понесло, и он во весь голос выдал: «А можно вас спросить?..» Старший из боевиков, если судить по экипировке и пижонски торчащей из разгрузки пистолетной рукоятке 9-мм Browning, лениво повернул голову к нам: «Ну?» И Юра спросил: «А правда, что наши танки уже на Минутке?»

Все, что пронеслось в моей голове, было вариациями на тему «п...ц». Примерно то же прочиталось и на удивленном лице боевика. Который, как бы утверждаясь в услышанном, переспросил: «Наши танки? Ах, ваши!» – и отработанным жестом вытащил пистолет, приставив его ко лбу. Если бы Юре! Но ближе всех оказался автор этих строк. «Вы – шпионы ФСК! Мы сейчас вас будем кончать», – не без торжественности произнес боевик. Ваш покорный слуга, с большим трудом обретя дар речи, выдавил из себя единственную фразу, мало уступавшую по идиотизму «нашим танкам»: «Это – Browning?»

Надо было видеть лицо моего визави. С недоумением отведя ствол, он вгляделся в маркировку и с непередаваемым возмущением вскричал: «Нет! Это – не Browning! Это Browning High Power!» Следующая моя реплика была если еще не вполне осознанной, то хотя бы соответствовала особенностям тамошней ментальности: «О-о, я такой еще ни разу в руках не держал». Боевик думал недолго: «На!» И сунул пистолет мне в руки.
В самом деле, Браунинг HP, подумал я, вертя пистолет. Курок взведен, предохранитель снят. Заряжен ли? И машинально, по привычке, чуть оттягиваю затвор назад: в стволе желтеет патрон, еще 13 таких же в магазине... Осмотр как бы завершен, чего еще там изучать. Собираюсь вернуть оружие, поднимаю глаза и ощущаю какую-то напряженность: после моих манипуляций с затвором боевик, слегка побледнев, стоит, оказывается, прямо под стволом, аккуратно разведя руки в стороны. А его напарники тихо отходят к машине, тоже стараясь не касаться оружия...



Не делая резких движений, ставлю пистолет на предохранитель и рукояткой вперед протягиваю хозяину. Помню, что не смог удержаться от реплики: «А на предохранитель ставить надо...» Мужик молча убирает волыну, разворачивается, боевики молча запрыгивают в тачку, уезжают.

Еще помню, как после пытался достать Юру чем-то тяжелым: «Наши танки, да? Наши танки?..» Саша Колпаков и водитель-ингуш смертоубийства не допустили, но ни на какую Минутку мы уже не поехали. А рука еще долго машинально сжималась в кулак всякий раз, когда вдруг слышал «наши танки»...