История о камне (часть вторая)
Читатели «ВО» положительно оценили материал про Гром-камень, хотя без альтернативных изысков, понятое дело, не обошлось. Поэтому возникла идея продолжить этот материал, но уже не собственными писаниями (а вдруг это вымысел «автора-фантаста» либо наймита «темных сил»!), а отрывками из документов того времени. Благо их осталось немало. Тут и письма Екатерины Вольтеру и Вольтера Екатерине. Письма Фальконе своему другу, просветителю Дени Дидро. Скупые строчки документов о том, кому сколько и за что дано и сколько чего и откуда востребовано. Бюрократия, она для историков — вещь хорошая. Кроме основного источника, который в принципе всегда можно подделать, хотя бы и теоретически, всегда есть масса, прямо-таки чудовищная по своему объему сопутствующих документов. Это и переписка, и рапорты нижних чинов начальству, и прямые кляузы, всевозможные списки и табели. Все это учесть и подделать практически невозможно. Поскольку часто и следов не осталось, куда что было отправлено. Ну а поскольку пьедестал Медного всадника, знаменитый Гром-камень, «вещь» совсем немаленькая, по сути такое же художественное произведение, как и сам памятник Петру Великому, то есть его скульптура, то нет никаких сомнений в том, что объем «бумажного творчества», предшествовавший его появлению, был очень велик. Пусть с годами что-то и потерялось.
Рисунок модели монумента Петру Великому, работа художника Антона Лосенко. Сделанный им в мастерской Фальконе (1770 год). То есть на самом деле это… памятник А. Македонскому, но оба художника вступили в заговор, или, скажем, Фальконе заплатил Лосенко и в итоге появился этот рисунок. На такие предположения только и можно сказать: пишущий такое совсем уж не верит в людей. Все, все абсолютно все воры! И есть, и были! Но… такого просто не может быть, вот в чем дело! (Музей города Нанси, Франция).
Но давайте все-таки обратимся к бумагам, о которых нередко говорят, что перо и бумага — это длинная рука из могилы! Вот и Фальконе в одном из своих писем Дени Дидро вспоминает «…день, когда на углу вашего стола я набросал героя и его скакуна, преодолевающих эмблематическую скалу». То есть, «дикий камень» – символ преодоленных Петром трудностей – Фальконе задумал еще в Париже, то есть до того, как оказался в Петербурге. Причем нужно отметить, что это же было какое время? Эпоха Просвещения!!! Эпоха романтизма еще не началась. Поэтому «дикий камень» в качестве постамента памятнику государю выглядел очевидным новаторством, противоречащим устоявшимся в то время вкусам.
«Я встречал одного художника, умного человека и способного живописца, – писал Фальконе, – который сказал мне громко на весь Пале-Рояль, что я не должен был выбрать в качестве пьедестала для моего героя эту эмблематическую скалу, ибо в Петербурге нет скал. Очевидно, он полагал, что там возвышаются прямоугольные пьедесталы».
Требуемая фигура нуждается в пьедестале, который должен быть «пяти сажен в длину (10,6 м), двух сажен и половины аршина в ширину (4,6 м) и двух сажен и одного аршина в вышину (4,96 м)», сообщал библиотекарь Академии наук, и непосредственный участник тех событий Иван Бакмейстер.
Что до президента Академии искусств Ивана Бецкого, назначенного Екатериной наблюдать за работами по возведению сего памятника, то он был тоже недоволен этим предложением Фальконе и тоже оставил нам о сем своем неудовольствии письменный текст: «Подобный камень сыскать безнадёжно, а хотя б и сыскался, по великой тягости, паче в провозе через моря или реки и другие великие затруднения последовать могут». Тут у Бецкого был собственный интерес, поскольку он предлагал Екатерине свой проект: «пьедестал должен быть украшен законодательными, военными и властительскими атрибутами и маленькими барельефами», – сообщал историк Н. Собко в «Русском биографическом словаре» 1896-1918 гг.
Дидро написал в ответ Бецкому письмо, в котором пытался его вразумить: «Идея Фальконе показалась мне новой и прекрасной, – она его собственная; он сильно к ней привязан и, мне кажется, он прав… Он лучше, пожалуй, вернётся во Францию, чем согласится работать над вещью обыкновенною и пошлою. Монумент будет прост, но вполне будет соответствовать характеру героя… Наши художники сбежались к нему в мастерскую, все поздравляли его с тем, что он отказался от протоптанной дороги, и я в первый раз вижу, что все рукоплещут новой идее – и художники, и светские люди, и невежи, и знатоки».
И хорошо, что Екатерина оказалась весьма умной женщиной, которая смогла оценить идею «дикой скалы». Хотя опять-таки надо иметь ввиду эпоху. Ведь ей, можно сказать, повезло. Как раз в начале ее царствования происходит смена художественных стилей в России: вместо пышного барокко в моду входит классицизм. Декоративные излишества уходят в прошлое, зато становятся модными простота и природные материалы. Недаром императрица забраковала уже готовую статую Петра I, выполненную Бартоломео Карло Растрелли, которую лишь в 1800 году поставили перед Михайловским замком. Хотя на ней Петр изображен в похожем обличье и так же руку вперед простирает. Но… банальная поза и все – нет искусства, есть ремесленничество, хотя и высокого качества!
Памятник Петру Первому работы Бартоломео Растрелли.
«Обыкновенное подножие, на коем большая часть изваяний утверждены, – написал ей академик Бакмейстер, – не означает ничего и не способно возбудить в душе зрителя новой благоговейной мысли… Избранное подножие к изваянному образу российского героя должен быть дикий и неудобовосходимый камень… Новая, дерзновенная и много выражающая мысль!»
«Для полного выражения идеи, соответственно желанию Екатерины II, скала необходимо должна была быть необыкновенной величины, и тогда только всадник, на ней поставленный с лошадью, мог производить сильное впечатление на зрителя. Поэтому первым существенным и самым важным вопросом при начале постройки памятника было — приискание огромного, исполинского камня, долженствовавшего служить подножием памятнику, и затем доставление его на место, где предполагалось сооружение монумента… Дикий камень в первобытном состоянии», – подвел итог обсуждению библиотекарь Императорской публичной библиотеки Антон Ивановский.
Любопытно, однако, что постамент сначала предполагали сделать сборным, то есть из нескольких больших камней. Кстати и сам Фальконе даже и не мечтал о цельнокаменном постаменте: «Монолитный камень был далёк от моих желаний… Я полагал, что этот пьедестал будет сооружён из хорошо подогнанных частей». Он, как об этом писал тот же Бакмейстер, «почти изготовил рисунки, каким бы образом камни, коих требовалось сначала двенадцать, после же только шесть, высекать и железными или медными крючьями совокуплять дóлжно было».
Искусствовед Авраам Каганович в своей классической книге «Медный всадник», написанной им на основе архивных материалов, подробно рассказал о том, каким образом эти камни искали. «Сохранившийся набросок пером на обороте одного из документов Конторы строений позволяет судить о том, как должна была выглядеть скала, составленная из двенадцати камней. Почти квадратная в своей основе, она представляла собой усечённую пирамиду, на верхней площадке которой и предполагалось установить всадника…
Бецкий указал даже составить специальную «Инструкция» (ох уж эти наши бюрократы – прим. В.О.) для экспедиции, которая должна была искать подходящий камень или камни. Прежде всего следовало установить положение камня в земле и сколь глубоко он залегает, обмерить, выяснить расстояние от камня до дороги и до ближайших водных путей, а с «зюйдового и нордового боков… отбить по маленькой штуке» и немедля представить оные в Контору строений.
Уже в конце лета 1768 года нашли несколько подходящих камней, которые по размерам вполне приближались к тому, что требовалось Фальконе. Кузнец Сергей Васильев на нарвской дороге нашел целых пять камней в 3-4 сажени (сажень – старинная русская мера длины, примерно 2,13 м) длиной. Андрей Пилюгин на берегах Финского залива нашел их еще больше: целых 27 и еще несколько больших камней у Гатчины и Ораниенбаума. Нашелся камень и в самом в Кронштадте, да еще и «у самого моря», правда имел он «уродливую кругловатую фигуру», но зато длиной был в 5 саженей.
В документах записано, что по проверке многие камни оказались негодны понеже: «весьма дресвяные, самой крупной сыпи и по слабости негодные», другие же, хотя бы и более крепкие камни были разных оттенков, рисунка породы, и вряд бы ли хорошо смотрелись, будучи соединены вместе. В общем, как писал Бакмейстер, «составлять желаемой величины камень из собранного в кучу мрамора или из великих кусков дикого камня, хотя бы и было поразительно, но не совершенно достигло бы до предполагаемого намерения».
«Долго искали требуемых отломков скалы, как, наконец, природа даровала готовое подножие к изваянному образу, – опять-таки пишет Бакмейстер. – Отстоянием от Петербурга почти на шесть вёрст у деревни Лахты в ровной и болотной стране произвела природа ужасной величины камень… Крестьянин Семён Вишняков в 1768 году подал известие о сём камне, который тотчас был найден и рассмотрен с надлежащим вниманием».
Вишняков сообщил о своей находке адъютанту Бецкого – греческому инженеру Марену Карбури, проживавшему в Россию под вымышленным именем Ласкари. Тот уже на следующее утро поехал смотреть камень и затем доложил Бецкому: «По словесному приказанию Вашего Высокопревосходительства велено было сыскать большой камень… который и сыскан на Выборгской стороне в даче его Сиятельства графа Якова Александровича Брюса близ деревни Конной, с которого камня… [нарисован] план… и кусок от края нарочно отшиблен, кои при сём представляю, а везти оный надлежит около шести вёрст до деревни Лахта, а оттуда на судне до означенного места…»
Фальконе камень очень понравился. «Мне предложили его, – писал он, – я восхитился, и я сказал: привозите, пьедестал будет более прочным». В письме герцогу д’Эгийон Фальконе описал находку так: «Это глыба прекрасного и чрезвычайно твёрдого гранита, с весьма любопытными прожилками кристаллизации. Они заслуживают места в вашем кабинете. Постараюсь добыть осколок покрасивее и, если дозволите, милостивый государь, присоединю его к вашему собранию естественной истории. Этот камень много придаст характера памятнику и, может быть, в этом отношении его можно будет назвать единственным».
«Сначала полагали, не есть ли сие поверхность весьма глубоко в землю вросшего камня, – писал Бакмейстер, – но по учинённым исследованиям нашлось, что сие мнение было неосновательно». После чего поручено немедля обкопать будущий постамент со всех сторон.
Когда глыба камня открылась взору человеческому все ахнули: «Длина сего камня содержала 44 футов (13,2 м), ширина 22 футов (6,6 м), а вышина 27 футов (8,1 м)… Он лежал в земле на 15 футов (4,5 м) глубиною… верхняя и нижняя часть были почти плоски, и зарос со всех сторон мхом на два дюйма толщиною. Тяжесть его, по вычисленной тяжести кубического фута, содержала более четырёх миллионов фунтов, или ста тысяч пуд (1600 т). Взирание на оный возбуждало удивление, а мысль перевезти его на другое место приводила в ужас».
Следует заметить, что размеры камня у разных авторов: Бецкого, Фальконе, Карбури, Фельтена и других отличаются, причем иногда довольно значительно. Отчего это так? Возможно, что все они измеряли его в разное время, а сам камень постепенно убывал в своих размерах из-за его обработки.
Теперь оставалось «только» доставить камень на место. Судьбу будущего постамента решила Екатерина своим указом от 15 сентября 1768 года: «Повелеваем чинить оному Бецкому всякое вспомоществование… дабы оный камень немедленно сюда доставлен был, и тем наше благоволение исполнить».
Продолжение следует…
Рисунок модели монумента Петру Великому, работа художника Антона Лосенко. Сделанный им в мастерской Фальконе (1770 год). То есть на самом деле это… памятник А. Македонскому, но оба художника вступили в заговор, или, скажем, Фальконе заплатил Лосенко и в итоге появился этот рисунок. На такие предположения только и можно сказать: пишущий такое совсем уж не верит в людей. Все, все абсолютно все воры! И есть, и были! Но… такого просто не может быть, вот в чем дело! (Музей города Нанси, Франция).
Но давайте все-таки обратимся к бумагам, о которых нередко говорят, что перо и бумага — это длинная рука из могилы! Вот и Фальконе в одном из своих писем Дени Дидро вспоминает «…день, когда на углу вашего стола я набросал героя и его скакуна, преодолевающих эмблематическую скалу». То есть, «дикий камень» – символ преодоленных Петром трудностей – Фальконе задумал еще в Париже, то есть до того, как оказался в Петербурге. Причем нужно отметить, что это же было какое время? Эпоха Просвещения!!! Эпоха романтизма еще не началась. Поэтому «дикий камень» в качестве постамента памятнику государю выглядел очевидным новаторством, противоречащим устоявшимся в то время вкусам.
«Я встречал одного художника, умного человека и способного живописца, – писал Фальконе, – который сказал мне громко на весь Пале-Рояль, что я не должен был выбрать в качестве пьедестала для моего героя эту эмблематическую скалу, ибо в Петербурге нет скал. Очевидно, он полагал, что там возвышаются прямоугольные пьедесталы».
Требуемая фигура нуждается в пьедестале, который должен быть «пяти сажен в длину (10,6 м), двух сажен и половины аршина в ширину (4,6 м) и двух сажен и одного аршина в вышину (4,96 м)», сообщал библиотекарь Академии наук, и непосредственный участник тех событий Иван Бакмейстер.
Что до президента Академии искусств Ивана Бецкого, назначенного Екатериной наблюдать за работами по возведению сего памятника, то он был тоже недоволен этим предложением Фальконе и тоже оставил нам о сем своем неудовольствии письменный текст: «Подобный камень сыскать безнадёжно, а хотя б и сыскался, по великой тягости, паче в провозе через моря или реки и другие великие затруднения последовать могут». Тут у Бецкого был собственный интерес, поскольку он предлагал Екатерине свой проект: «пьедестал должен быть украшен законодательными, военными и властительскими атрибутами и маленькими барельефами», – сообщал историк Н. Собко в «Русском биографическом словаре» 1896-1918 гг.
Дидро написал в ответ Бецкому письмо, в котором пытался его вразумить: «Идея Фальконе показалась мне новой и прекрасной, – она его собственная; он сильно к ней привязан и, мне кажется, он прав… Он лучше, пожалуй, вернётся во Францию, чем согласится работать над вещью обыкновенною и пошлою. Монумент будет прост, но вполне будет соответствовать характеру героя… Наши художники сбежались к нему в мастерскую, все поздравляли его с тем, что он отказался от протоптанной дороги, и я в первый раз вижу, что все рукоплещут новой идее – и художники, и светские люди, и невежи, и знатоки».
И хорошо, что Екатерина оказалась весьма умной женщиной, которая смогла оценить идею «дикой скалы». Хотя опять-таки надо иметь ввиду эпоху. Ведь ей, можно сказать, повезло. Как раз в начале ее царствования происходит смена художественных стилей в России: вместо пышного барокко в моду входит классицизм. Декоративные излишества уходят в прошлое, зато становятся модными простота и природные материалы. Недаром императрица забраковала уже готовую статую Петра I, выполненную Бартоломео Карло Растрелли, которую лишь в 1800 году поставили перед Михайловским замком. Хотя на ней Петр изображен в похожем обличье и так же руку вперед простирает. Но… банальная поза и все – нет искусства, есть ремесленничество, хотя и высокого качества!
Памятник Петру Первому работы Бартоломео Растрелли.
«Обыкновенное подножие, на коем большая часть изваяний утверждены, – написал ей академик Бакмейстер, – не означает ничего и не способно возбудить в душе зрителя новой благоговейной мысли… Избранное подножие к изваянному образу российского героя должен быть дикий и неудобовосходимый камень… Новая, дерзновенная и много выражающая мысль!»
«Для полного выражения идеи, соответственно желанию Екатерины II, скала необходимо должна была быть необыкновенной величины, и тогда только всадник, на ней поставленный с лошадью, мог производить сильное впечатление на зрителя. Поэтому первым существенным и самым важным вопросом при начале постройки памятника было — приискание огромного, исполинского камня, долженствовавшего служить подножием памятнику, и затем доставление его на место, где предполагалось сооружение монумента… Дикий камень в первобытном состоянии», – подвел итог обсуждению библиотекарь Императорской публичной библиотеки Антон Ивановский.
Любопытно, однако, что постамент сначала предполагали сделать сборным, то есть из нескольких больших камней. Кстати и сам Фальконе даже и не мечтал о цельнокаменном постаменте: «Монолитный камень был далёк от моих желаний… Я полагал, что этот пьедестал будет сооружён из хорошо подогнанных частей». Он, как об этом писал тот же Бакмейстер, «почти изготовил рисунки, каким бы образом камни, коих требовалось сначала двенадцать, после же только шесть, высекать и железными или медными крючьями совокуплять дóлжно было».
Искусствовед Авраам Каганович в своей классической книге «Медный всадник», написанной им на основе архивных материалов, подробно рассказал о том, каким образом эти камни искали. «Сохранившийся набросок пером на обороте одного из документов Конторы строений позволяет судить о том, как должна была выглядеть скала, составленная из двенадцати камней. Почти квадратная в своей основе, она представляла собой усечённую пирамиду, на верхней площадке которой и предполагалось установить всадника…
Бецкий указал даже составить специальную «Инструкция» (ох уж эти наши бюрократы – прим. В.О.) для экспедиции, которая должна была искать подходящий камень или камни. Прежде всего следовало установить положение камня в земле и сколь глубоко он залегает, обмерить, выяснить расстояние от камня до дороги и до ближайших водных путей, а с «зюйдового и нордового боков… отбить по маленькой штуке» и немедля представить оные в Контору строений.
Уже в конце лета 1768 года нашли несколько подходящих камней, которые по размерам вполне приближались к тому, что требовалось Фальконе. Кузнец Сергей Васильев на нарвской дороге нашел целых пять камней в 3-4 сажени (сажень – старинная русская мера длины, примерно 2,13 м) длиной. Андрей Пилюгин на берегах Финского залива нашел их еще больше: целых 27 и еще несколько больших камней у Гатчины и Ораниенбаума. Нашелся камень и в самом в Кронштадте, да еще и «у самого моря», правда имел он «уродливую кругловатую фигуру», но зато длиной был в 5 саженей.
В документах записано, что по проверке многие камни оказались негодны понеже: «весьма дресвяные, самой крупной сыпи и по слабости негодные», другие же, хотя бы и более крепкие камни были разных оттенков, рисунка породы, и вряд бы ли хорошо смотрелись, будучи соединены вместе. В общем, как писал Бакмейстер, «составлять желаемой величины камень из собранного в кучу мрамора или из великих кусков дикого камня, хотя бы и было поразительно, но не совершенно достигло бы до предполагаемого намерения».
«Долго искали требуемых отломков скалы, как, наконец, природа даровала готовое подножие к изваянному образу, – опять-таки пишет Бакмейстер. – Отстоянием от Петербурга почти на шесть вёрст у деревни Лахты в ровной и болотной стране произвела природа ужасной величины камень… Крестьянин Семён Вишняков в 1768 году подал известие о сём камне, который тотчас был найден и рассмотрен с надлежащим вниманием».
Вишняков сообщил о своей находке адъютанту Бецкого – греческому инженеру Марену Карбури, проживавшему в Россию под вымышленным именем Ласкари. Тот уже на следующее утро поехал смотреть камень и затем доложил Бецкому: «По словесному приказанию Вашего Высокопревосходительства велено было сыскать большой камень… который и сыскан на Выборгской стороне в даче его Сиятельства графа Якова Александровича Брюса близ деревни Конной, с которого камня… [нарисован] план… и кусок от края нарочно отшиблен, кои при сём представляю, а везти оный надлежит около шести вёрст до деревни Лахта, а оттуда на судне до означенного места…»
Фальконе камень очень понравился. «Мне предложили его, – писал он, – я восхитился, и я сказал: привозите, пьедестал будет более прочным». В письме герцогу д’Эгийон Фальконе описал находку так: «Это глыба прекрасного и чрезвычайно твёрдого гранита, с весьма любопытными прожилками кристаллизации. Они заслуживают места в вашем кабинете. Постараюсь добыть осколок покрасивее и, если дозволите, милостивый государь, присоединю его к вашему собранию естественной истории. Этот камень много придаст характера памятнику и, может быть, в этом отношении его можно будет назвать единственным».
«Сначала полагали, не есть ли сие поверхность весьма глубоко в землю вросшего камня, – писал Бакмейстер, – но по учинённым исследованиям нашлось, что сие мнение было неосновательно». После чего поручено немедля обкопать будущий постамент со всех сторон.
Когда глыба камня открылась взору человеческому все ахнули: «Длина сего камня содержала 44 футов (13,2 м), ширина 22 футов (6,6 м), а вышина 27 футов (8,1 м)… Он лежал в земле на 15 футов (4,5 м) глубиною… верхняя и нижняя часть были почти плоски, и зарос со всех сторон мхом на два дюйма толщиною. Тяжесть его, по вычисленной тяжести кубического фута, содержала более четырёх миллионов фунтов, или ста тысяч пуд (1600 т). Взирание на оный возбуждало удивление, а мысль перевезти его на другое место приводила в ужас».
Следует заметить, что размеры камня у разных авторов: Бецкого, Фальконе, Карбури, Фельтена и других отличаются, причем иногда довольно значительно. Отчего это так? Возможно, что все они измеряли его в разное время, а сам камень постепенно убывал в своих размерах из-за его обработки.
Теперь оставалось «только» доставить камень на место. Судьбу будущего постамента решила Екатерина своим указом от 15 сентября 1768 года: «Повелеваем чинить оному Бецкому всякое вспомоществование… дабы оный камень немедленно сюда доставлен был, и тем наше благоволение исполнить».
Продолжение следует…
Информация