Странный бой у мыса Сарыч

Как целый флот проиграл одному крейсеру

18 ноября 1914 года в Черном море у мыса Сарыч, южной оконечности Крыма произошел скоротечный, длившийся всего 14 минут морской бой, который вполне мог обернуться для России одной из крупнейших геополитических побед в Великой войне. Однако в итоге он вошел в анналы истории, в том числе и в британскую военно-морскую энциклопедию как «Странный бой». Никакого иного эпитета невозмутимые, склонные к логическому анализу англичане не смогли подобрать для характеристики столкновения огромной эскадры (а именно – Черноморского флота) с одним кораблем — флагманом германо-турецких военно-морских сил, линейным крейсером «Гебен», которое в итоге закончился НИЧЕМ. Противники разошлись в прямом смысле как в море корабли. Хотя потопление символа германской воли и удачливости, каковым являлся «Гебен», в первый год Великой войны могло бы стать своего рода психологической «кодировкой» русской армии (и всей России тоже) на грядущую несомненную победу.

Русская армада

В исторической литературе часто приводится родившийся на волне горячечного патриотизма штамп, что русский флот на Черном море провел в годы Первой мировой ряд успешных операций, хотя и уступал морским силам флота Германии и Турции. При этом обычно оговаривается, что принципиально баланс сил в Черном море изменился благодаря прорыву в первые дни войны к Дарданеллам через Средиземное море новейшего немецкого линейного крейсера «Гебен» в сопровождении легкого крейсера «Бреслау», которые после стали ходить под турецким флагом, но по-прежнему с германскими командами.

На самом деле, эти измышления категорически не соответствует действительности. На всем протяжении Великой войны русский Черноморский флот был существенно, а после вступления в строй в 1915 году новейших линкоров дредноутного типа — уже на порядок сильнее объединенного флота своих противников.

К началу военных действий Россия располагала на Черном море пятью линейными кораблями. Например, флагман Черноморского флота линкор «Евстафий» был вооружен четырьмя 305-мм, четырьмя 203-мм орудиями и двенадцатью 152-мм пушками (помимо другого вооружения), имел пояс бронирования из крупповской стали толщиной в 229 мм. Все пять русских линкоров находились под парами, были готовы в любой момент выйти в море на боевое задание.

Помимо этих линкоров 1-го резерва, Россия имела в Севастополе два устаревших броненосца 2-го резерва: «Синоп» (год сдачи флоту 1889) и «Георгий Победоносец» (1896).

Этой армаде русских линкоров Османская империя могла противопоставить только мощь немецкого линейного крейсера «Гебен», вошедшего в августе 1914 года в состав турецкого флота. Собственно турецкие три линкора представляли собой ветхие посудины, вооруженные архаичной, давно выработавшей технический ресурс артиллерией. Как корабли завоевания господства на море эти линкоры в годы Великой войны не применялись, значение их даже в оперативно-тактическом плане было нулевым.

Трем русским крейсерам — «Память Меркурия», «Кагул» и «Алмаз» — формально противостояли тоже три крейсера германо-турецких морских сил. Однако действительно эффективным из этих трех судов мог быть только немецкий легкий крейсер «Бреслау» («Мидилли»).

По эскадренным миноносцам преимущество России было вообще подавляющим: против 17 русских эсминцев (из них четыре новейшего, уникального проекта «Новик») турки могли выставить только 10 своих, причем, все старых проектов.

После вступления в строй в 1915 году двух новейших дредноутов — «Императрица Мария» и «Императрица Екатерина II» — сила русского флота на Черном море стала подавляющей. Даже после бездарной потери «Императрицы Марии» (20 октября 1916 года) в результате подрыва (скорее всего, диверсионного) порохового погреба общий баланс военно-морских сил в бассейне Черного моря (включая проливы Босфор и Дарданеллы) не изменился ни на йоту — Андреевский флаг господствовал абсолютно.

Командующий Морскими силами Черного моря адмирал Андрей Эбергард. Фото: Центральный государственный архив кинофотодокументов Санкт-Петербурга

Все это отнюдь не снимает закономерный вопрос: а почему же Российская империя не сумела ни в малейшей степени воспользоваться всеми выгодами своего стратегического преобладания на Черном море? Значительная часть ответственности за военно-стратегическую «прострацию» Черноморского флота, бесспорно, лежит на адмирале Андрее Эбергарде — типичном представителе военной элиты эпохи Николая II, хорошо образованном, лично приятном, благородном человеке, оказавшимся, тем не менее, нерешительным и безынициативным флотоводцем.

Флотоводец впереди, миноносцы — сзади

Посредственность флотоводческого дарования адмирала Андрея Августовича Эбергарда ярко высветилась в событиях 18 ноября 1914 года у мыса Сарыч в Черном море. В этот день судьба выставила адмиралу Эбергарду немецкий линейный крейсер «Гебен» буквально на «заклание»: так много непредсказуемых оперативно-тактических обстоятельств идеально сложилось у мыса Сарыч к практически гарантированной, казалось, победе русского флота.

18 ноября Черноморский флот фактически в полном составе возвращался в Севастополь после рейда к берегам Анатолии. В кильватерном строю шла целая армада кораблей: линкоры «Евстафий», «Иоанн Златоуст», «Пантелеймон», «Три святителя», «Ростислав», все три русских крейсера и 12 эсминцев. В стае эсминцев шли четыре новейших корабля проекта «Новик» — «Беспокойный», «Гневный», «Дерзкий», «Пронзительный». Каждый из «Новиков» был способен развивать скорость до 32 узлов, имел на вооружении пять двухтрубных 457-мм торпедных аппаратов (общий полный залп — десять торпед). Взрыв даже одной торпеды этого калибра у ватерлинии крейсера, подобного «Гебену», гарантированно, если не топил, то, во всяком случае, обездвиживал такой корабль.

Русский линкор додредноутного типа «Евстафий». Фото: Архив фотографий кораблей русского и советского ВМФ

Еще 4 ноября 1914 командующий Черноморским флотом, адмирал А.А. Эбергард получил шифрованную радиограмму Морского генерального штаба о том, что в Черное море вышел линейный крейсер «Гебен» (переименованный турками в «Султан Селим») и легкий крейсер «Бреслау» («Мидилли»). Общее командование кораблями осуществлял контр-адмирал Вильгельм Сушон, командующий объединенными военно-морскими силами Германии и Турции.

Получение такой телеграммы, казалось, снимало фактор внезапности при возможном обнаружении немецкой эскадры. Своевременная информация о выходе «Гебена» предполагала, как минимум, составление детального плана действий флота на случай обнаружения вражеских кораблей.

Такой план, как установлено еще современными событию экспертами, разработан не был и, вероятно, не был даже осмыслен, поскольку адмирал Эбергард не произвел никаких изменений в порядке походного построения русского флота. Единственный приказ, который отдал Эбергард после известия о возможной встрече с «Гебеном», поражает своей инфантильностью. Командующий приказал своим капитанам «усилить бдительность», при том, что периодические осмотры морского пространства – и без приказа обязательное действие любого капитана.

Флот продолжал следовать строем кильватерной колонны — наименее удобным строем для быстрого и эффективного вступления в бой основных линейных сил. Все «прелести» такого построения уже испытали русские моряки в Цусимском проливе в годы Русско-японской войны 1904-1905 гг. Чудовищные жертвы Цусимы, по-видимому, так ничему и не научили адмирала Эбергарда и офицеров его штаба. Командующий Черноморским флотом знал о вероятной встрече с «Гебеном» и, как выяснилось, был ни в психологическом, ни в оперативно-тактическом аспектах не готов выловить из Черного моря столь крупную «акулу».

«Гебен» существенно превосходил русские линкоры в скорости хода (около 25 узлов против 16), поэтому, казалось, в голове русского флотского построения должны были бы идти эскадренные миноносцы — единственные корабли русских, которые при всех обстоятельствах могли связать боем немецкий крейсер, не выпустить его из своей «стаи». Между тем, эсминцы (даже «Новики»), согласно приказу Эбергарда, толкались позади тихоходных линейных кораблей.

«Имея миноносцы впереди, — пишет советский военный эксперт М.А. Петров, — можно было расположить их походный порядок так, чтобы они могли атаковать обнаруженного противника, охватив его кольцом четырех дивизионов, или, ударив с двух сторон, подорвать его торпедами, чтобы сделать потом добычей линейных сил флота». Эксперт далее указывает, что даже в том случае, если бы стрельба торпедами по «Гебену» была неудачной, задачи маневрирования от торпед неизбежно резко замедлили бы его ход, вынудили принять бой.

Действия адмирала А.А.Эбергарда никак не свидетельствуют о том, что он стремился на бой с «Гебеном». Скорее, наоборот, видится, что командующий флотом хотел иного: спокойно «проскочить» мимо немецкого линейного крейсера в Севастополь, по возможности максимально сберечь корабли — ценой «полной конфузии» Черноморского флота (говоря словами Петра I). И это адмиралу Эбергарду это удалось в полной мере.

Когда правая рука не ведает о левой

Бездарно проигранная военно-морская эпопея Русско-японской войны 1904-1905 гг. подвигла Морской Генеральный штаб России на обширные заимствования «передового опыта» флотов ведущих европейских держав. В их числе были, бесспорно, дельные. Однако значительная часть нововведений не учитывала специфику русского театра военных действий на море. Именно поэтому в итоге оказалось, что крайне дорогостоящий линейный флот Балтийского моря практически всю Первую мировую войны простоял в Кронштадте у «стенки», накапливая революционный потенциал матросов. В это время на севере, в бассейне Баренцева моря, поскольку там не оказалось ни одного значимого военного корабля, пришлось заново создавать флотилию, покупая старые русские линкоры в Японии.

В локальных условиях русского военно-морского театра военных действий одним из откровенно вредных заимствований стала так называемая система централизованного управления огнем. Она была придумана англичанами для глобального морского сражения с немецким флотом Открытого моря. Предполагалось, что в условиях боевой стрельбы десятков линкоров и крейсеров с обеих сторон комендоры отдельных кораблей не смогут верно определить по всплескам и разрывам выпущенных снарядов правильную настройку своих прицелов, поскольку будут не в состоянии определить, где «свои» разрывы, а где «чужие».

Русский линкор додредноутного типа «Иоанн Златоуст» (на переднем плане). Фото: Архив фотографий кораблей русского и советского ВМФ

Чтобы избежать превращения стрельбы в пальбу, англичане ввели на своем флоте систему централизованного управления огнем. С кораблей первого и второго флагманов, идущих в разных дивизионах боевого построения, опытные артиллерийские наводчики должны были сообщать по рации на все прочие корабли флота верные показатели настройки прицелов.

Российский Морской генеральный штаб попытался внедрить систему централизованного управления огнем и на русском флоте. Но получилось по поговорке: «Хотели — как лучше. Получилось — как всегда».

18 ноября 1914 года во главе кильватерной колонны флота шел флагман, линкор «Евстафий» с командующим, адмиралом А.А. Эбергардом на борту. Решение открывать или не открывать огонь, производить или не производить составом флота тот или иной маневр, мог принимать только он. Однако центральное звено всех решений по артиллерийской стрельбе — тот самый центральный пост управления огнем флота — почему-то разместили далеко от командующего, на идущем вслед флагману линкоре «Иоанн Златоуст». Как это странное решение, схожее по смыслу с пресловутой идеей построить «раздевалку» бани через дорогу от «парилки», могло проникнуть в разум русского флотоводца, остается только гадать.

Бой утраченных возможностей

Знаменитый полководец Второй мировой войны Эрих фон Манштейн на исходе жизни написал книгу «Утраченные победы». Адмирал Андрей Эбергард о столкновении с «Гебеном» и «Бреслау» у мыса Сарыч мог смело оставить воспоминания о бое «утраченных возможностей».

В 12 часов 10 минут, находясь в 39 милях от Херсонесского маяка, дозорный крейсер «Алмаз» увидел в 3,5 милях от себя корабли противника. В радиоэфире немцы обнаружили себя примерно на 40 минут раньше, поскольку попали в густую полосу тумана и вынуждены были обменяться радиосводками. О нахождении прямо по курсу практически всего русского флота немецкий командующий, адмирал Вильгельм Сушон даже не подозревал.

Получив фору более чем в полчаса, адмирал Эбергард, тем не менее, ей не воспользовался. Единственно разумным указанием русского командующего следует признать приказ флоту уменьшить интервалы между кораблями и отзыв к флагману шедших далеко на флангах крейсеров «Память Меркурия» и «Кагул». Миноносцы по-прежнему продолжали плестись в хвосте кильватерной колонны, приказ «К бою! Выполняй мою команду!» на корабли флота из радиорубки флагмана не поступил.

После сигнала с крейсера «Алмаз» — «Вижу неприятеля!» — была наконец-то пробита боевая тревога. Поскольку походная кильватерная колонна меньше всего подходила для эффективного введения боя, флот получил команду «Поворот на траверз курса за флагманом — все вдруг!»

Следуя повороту флагманского линкора «Евстафий», линейные корабли стали последовательно поворачивать влево, приводя противника на курсовой угол 90°. Этот маневр, создавая идеальные условия для стрельбы, тем не менее, не приближал русский флот к противнику.

Впрочем, в дальнейшем сближении линкоров с крейсером «Гебен» не было никакой нужды. С капитанского мостика «Евстафия» ясно видели, как из низко стелющегося тумана вываливается огромный, свинцового цвета нос и рубка немецкого рейдера.

Боевая рубка «Евстафия» немедленно выдала расстояние до объекта — 40 кабельтовых (порядка 7,4 км, один кабельтов — около 185 метров — РП). Идеальная, просто невероятная по удаче дистанция — лучшая для огня из русских 305-мм и 254-мм орудий! Немецкая «акула» буквально сама вплывала в страшную пасть русского «Левиафана»!

Казалось бы, нужно было немедленно открывать огонь: два немецких крейсера шли на весь русский флот, по-прежнему не меняя курса. Однако пост централизованного управления стрельбой, расположенный на линкоре «Иоанн Златоуст», упорно молчал, не давая в эфир показателя своих дальномеров, — соответственно, молчали огромные пушки «Евстафия» и других кораблей. Безвозвратно уходили бесценные минуты визуального контакта — орудия флагмана по-прежнему молчали. Наконец, адмирал А.А. Эбергард, ставший жертвой собственного шаблонного мышления, дал личный приказ немедленно открыть огонь. Почему одновременно нельзя было выдать в эфир — на другие русские линкоры — показания дальномеров «Евстафия», не является загадкой: в боевой рубке русского флагмана царил своего рода шок от близости грозного неприятеля.

Первый же залп «Евстафия» накрыл «Гебен»: в центральной части немецкого линейного крейсера русские комендоры ясно увидели вспышки разрывов. Это было неслыханной удачей! В практике морских боевых стрельб считается хорошим результатом накрытие огнем противника с третьего залпа. А здесь первый же залп принес разрывы на крейсере Сушона! Впрочем, стрельба на расстоянии в 40 кабельтовых считалась в то время среди морских артиллеристов «стрельбой галок на заборе» — промазать на таком расстоянии при условии правильной установки угла дальномера было попросту невозможно.

Казалось бы, нужно было незамедлительно выдать в эфир команду «Всем линкорам 40кб!» и немедленно переходить на режим самого интенсивного ведения огня. На русских линкорах времен Великой войны было принято три боевых режима ведения огня: «Евстафий», а вслед за ним «Иоанн Златоуст», стреляли по «Гебену» в самом медленном темпе — в так называемом «начально-боевом».

После первого залпа «Евстафия» немцы, вероятно, с ужасом поняли, в какую чудовищную ловушку они угодили. «Гебен» немедленно стал поворачивать на траверз к прежнему курсу. Почти одновременно с маневром немецкого рейдера пост централизованного управления огнем на «Иоанне Златоусте» выдал, наконец, в эфир показатель своих дальномеров — 60 кабельтовых. Это был заведомо неверный прицел, и все снаряды русских линкоров, за исключением «Евстафия», стали ложиться с перелетом в 20 кабельтовых.

««Златоуст» взял неверное расстояние вследствие плохой видимости «Гебена» из-за тумана и дыма бригады, — отмечали впоследствии эксперты Морского Генерального штаба, — повернувшей относительно неприятеля таким неудобным образом. Следствием этого стала нерешительная стрельба, причем «Златоуст» и «Три Святителя» стреляли с неверной установкой прицела. Таким образом, стрельба оказалась ниже всякой критики, как в смысле меткости, так и скорострельности».

Русскому морскому «танцору», к сожалению, опять все мешало: и туман, и неверный прицел, и даже «такой неудобный» маневр.

«Гебен», меж тем, решительно повернув почти под 90° к прежнему курсу, сосредоточил свой огонь на «Евстафии». Только с третьего залпа немецким комендорам удалось добиться попадания в русский флагман.

Минуты немецкой пристрелки также были упущены: русские линкоры по-прежнему продолжали палить с перелетом почти на половину расстояния до главного германского рейдера.

Черноморский флот, не получая внятных указаний со своего флагмана, стал приходить в состояние неразберихи. Сразу после первого залпа «Евстафия» начальник Минной бригады флота, капитан 1-го ранга М.П. Саблин, находившийся на эсминце «Гневный», повел эскадренные миноносцы в атаку. Условия для торпедной атаки были идеальными: стелющийся туман визуально «стирал» маленькие силуэты эсминцев, но зато сквозь него явственно проступали колоссальные темные обводы «Гебена». Через 10 минут после начала торпедной атаки она была отменена приказом командующего флотом. Этот странный малодушный приказ Эбергарда впоследствии объясняли его опасением попасть снарядом в собственные эсминцы. Но ведь в любом сражении всегда есть доля риска — принцип «овцы — целы, а волки — сыты» явно не подходит для войны.

В 12 часов 35 минут темный силуэт «Гебена» стал постепенно скрываться в надвинувшемся тумане. Где-то перед ним бесцельно метались русские крейсера, стараясь занять свои места в боевом порядке сзади строя линейных кораблей. Русские эсминцы не атаковали. Русская стрельба стихала, поскольку немецкие крейсера стали плохо видны.

В 13.30, следуя в режиме радиомолчания в густом тумане, контр-адмирал Сушон приказал шефу стюардов принести для всех офицеров боевой рубки по флотской (100 гр.) стопке коньяка. Утирая платками пот со лбов, офицеры «Гебена» молча, но с явной благодарностью выпили. Они хорошо понимали, за что пьют.

Скорбные итоги

Боестолкновение русского Черноморского флота с флагманом германо-турецких военно-морских сил продолжалось 14 минут. При хорошей организации боевой работы команд линкоров этот бой можно было начать, как минимум, на 10 минут раньше. Действия русского флота у мыса Сарыч, равно как их результат, по мнению военных экспертов тех лет, оказались неутешительными.

«Противник был открыт на дистанции решительного (то есть эффективного — РП) боя, — указывалось в экспертном заключении Морского Генерального штаба, — однако негибкая организация в связи с фактом отделения управляющего огнем от командующего сделали свое дело — стрельба была сорвана. Эскадра выпустила следующее количество 305-мм снарядов: «Евстафий» — 12, «Иоанн Златоуст» — 6, «Три Святителя» — 12, «Пантелеймон» — ни одного. Между тем, откинув пристрелку, оставив только 5 минут на поражение, эскадра могла бы за это время послать около 70 снарядов, из которых в данных условиях не один десяток мог бы быть брошен в борт и палубы «Гебена»».

Немецкий флагман вошел в пролив Босфор с развороченным казематом №3 150-мм орудий — снаряд с «Евстафия», пробив бронепалубу крейсера, вызвал пожар орудийных зарядов в каземате. Несколько мгновений отделяло корабль Вильгельма Сушона от следования за страшной судьбой броненосца «Петропавловск», на котором в 1904 году в результате взрыва боезапаса погиб знаменитый русский адмирал Степан Макаров.

«Гебен» спасли высочайший профессионализм и жертвенность немецких комендоров и пожарных команд. Получив тяжкие отравления горючими газами, немцы сумели, тем не менее, погасить пламя в каземате. Позднее четыре артиллериста все же скончались от некроза легких. Всего на немецком флагмане от огня «Евстафия» было убито около 115 человек, — в основном из числа турецких моряков-стажеров.

Линкор «Евстафий» также имел потери: 33 человека было убито и 25 ранено в результате накрытия с «Гебена». Общие повреждения корпуса русского флагмана потребовали ремонта в течение двух недель. Боевая репутация Черноморского флота, к великому сожалению, никакому ремонту уже не подлежала.