Хирург без глаз. Часть 2
Пропуска не было. Хирурга задержали и привели в комендатуру. Дежурный офицер учинил ему строгий допрос: почему нарушил приказ коменданта? Анатолий Игнатьевич объяснил: шёл из больницы домой. А саквояж с медицинскими принадлежностями всегда при нём, ведь он врач. Но гитлеровец не хотел его понимать.
— Кто нарушает приказ коменданта, тот подлежит наказанию. — И распорядился посадить Руденко под арест.
Однако сидеть под арестом ему пришлось всего лишь одну ночь. А утром его посадили в машину и привезли на квартиру начальника гестапо штурмбанфюрера Фромма, высокого и сухощавого, с надменными глазами немца.
Штурмбанфюрер начал без предисловий:
— Господин профессор, вы являетесь главным врачом городской больницы. Вы хирург, и я пригласил вас сделать операцию нашей сотруднице гестапо фрау Эльзе, она же моя жена. Наш доктор Шернер, — гестаповец указал на пожилого немца с выпуклыми глазами, — признал у неё острый аппендицит, — Фромм говорил по-русски почти свободно.
— Я не могу делать сейчас операцию. Я совершенно нездоров, — ответил Руденко. — Меня всю ночь продержали под арестом, как преступника. Я не сомкнул глаз, сидя на полу.
Штурмбанфюрер позволил себе улыбнуться. Восстанавливать против себя хирурга не входило в его расчёты, поэтому он старался быть корректным.
— Приказ коменданта есть порядок. Итак, Эльза больна. Ей нужна помощь хирурга. Прошу вас сюда.
Штурмбанфюрер открыл дверь в другую комнату. Больная лежала в постели и мучительно стонала. По долгу врача хирург должен был оказать помощь больной. Но какой больной? Чьей?
Стиснув зубы, Анатолий Игнатьевич молча обследовал женщину и выразительно посмотрел на немца-врача.
— У больной не аппендицит, а прободная язва желудка, — сказал он с выражением хмурой неприязни на лице.
— Язва желудка? — всполошился начальник гестапо. — Аппендикс или язва? — Он с недоумением и растерянностью смотрел то на Руденко, то на немца-врача. Последний смутился и лишь пожал плечами: мол, профессору лучше знать.
— Значит, язва. Тогда приступайте, господин профессор. Оперируйте. Немедленно!
Такие операции Анатолий Игнатьевич мог делать с завязанными глазами. Но эту! Как бы ему хотелось отомстить за повешенных советских людей хотя бы смертью вот этой жены гестаповца! Ведь достаточно проткнуть скальпелем стенку желудка, чтобы наступил перитонит. Смерть была бы неминуема. Но тут же острая мысль пронзила его: советский врач не может так гнусно поступить! Ведь перед ним больная женщина, хотя и жена этого палача.
Анатолий Игнатьевич вскрыл брюшную полость. Фромм внимательно следил за его работой. Руки Руденко действовали уверенно, быстро и поразительно точно. Диагноз подтвердился.
По окончании операции Фромм поблагодарил профессора и в знак признательности распорядился даже отвезти его домой на машине. Оставшись вдвоем с доктором Шернером, он спросил:
— Как вы находите этого хирурга?
— Талантлив, — признал Шернер без особого желания.
— Специалист в полном смысле этого слова, — произнёс Фромм задумчиво. — Если бы нам в госпиталь такого хирурга, то, уверен, возвращали бы в строй девяносто процентов раненых. Вы знаете, Шернер, какая мне пришла в голову мысль? Не привлечь ли нам профессора для работы в нашем госпитале?
— Блестящая идея, господин штурмбанфюрер! — поддержал Шернер.
Ранним утром стук в дверь разбудил главного врача. «Это, по-видимому, Катя. Неужели с Панченко плохо?» — забеспокоился Руденко. Стук повторился. Настойчивее, нетерпеливее.
— Это немцы! — взволнованно сказала жена.
Руденко набросил халат и прошел к дверям.
— Кто? — спросил он, прежде чем открыл дверь.
— Из городской управы. Откройте, господин профессор! — раздался на площадке картавый голос.
Анатолий Игнатьевич снял цепочку, повернул ключ. Перед ним предстал молодой стройный офицер в фуражке с высокой тульей. Это был заместитель начальника гестапо Кепниг. Рядом с ним — невзрачный, с лисьей мордочкой человек в штатском костюме. Руденко узнал его. Год назад он оперировал ему язву. Фамилия его не то Ященко, не то Лященко.
— Входите, — испытывая тягостное чувство, сухо сказал профессор и провел их в кабинет.
— Господин Кепниг побеспокоил вас, господин профессор, по весьма неотложному делу, — заискивающе сказал человек в штатском.
«Опять какая-нибудь операция», — подумал хирург.
Не ожидая приглашения, Кепниг бесцеремонно плюхнулся в кожаное кресло, откинулся на его спинку и закурил сигарету. Обшарил кабинет таким взглядом, словно собирался занять его. Затем осведомился, говорит ли профессор по-немецки. Руденко кивнул.
— Прошу извинить меня, господин профессор, что пришлось вас потревожить в неурочный час, — демонстрируя свою показную немецкую воспитанность, заговорил гестаповец. — Но дело не терпит отлагательства. Вам надлежит удалить из городской больницы всех своих пациентов, очистить помещение.
Анатолий Игнатьевич ожидал всего, только не этого. Он качнулся, словно его стеганули по лицу плетью.
— Не понимаю вас, — растерянно произнес он.
Взгляд Кепнига стал острее, напряженнее.
— Сейчас я вам все объясню, — сказал он. — В город прибывает наш военный госпиталь, которому надлежит разместиться в городской больнице. Вам необходимо освободить помещение, убрать больных всех до единого. И незамедлительно!
В груди Руденко заломило, на лбу выступил холодный пот.
— Помилуйте, куда же я их уберу? Это же люди, а не предметы.
— Мне до этого решительно нет никакого дела, — резко заявил гестаповец. — Это приказ военного командования. А приказы не подлежат обсуждению. Что касается лично вас, господин профессор, то вы останетесь при больнице, будете лечить доблестных солдат фюрера. Полагаю, вы должным образом оцените то доверие, которое вам оказывают немецкие власти.
Руденко помрачнел. По скулам его перекатывались желваки. «Выбросить на улицу больных! Лечить немецких убийц! Нет, это уже слишком!» — пронеслось в голове хирурга.
Наступила гнетущая пауза.
— Я жду от вас ответа, господин профессор, — напомнил о себе гестаповец.
— Мне нечего вам сказать, — Анатолий Игнатьевич на мгновение смолк, будто что-то с трудом сглотнул, и договорил: — Как главный врач больницы, я должен, я просто обязан заявить, что вы не имеете права выбрасывать на улицу больных! Это противоречит Женевской конвенции. И вообще. Это жестоко и бесчеловечно! — выкрикнул он.
Кепниг от этих слов побагровел. Затем с расстановкой, чеканя каждое слово, процедил сквозь зубы:
— По вашему разумению, солдат великой Германии могут лечить в крестьянских сараях, а ваши цивильные будут занимать лечебное заведение? Да вы знаете, что ожидает тех, кто не повинуется нам?
Анатолий Игнатьевич почувствовал, как кровью налилось лицо и стало трудно дышать. Густые седые брови его сошлись у переносья, губы дрогнули.
— Весь цивилизованный мир, к сожалению, знает об этом, — ответил Руденко.
Задетый дерзкими словами профессора, Кепниг в бешенстве вскочил с кресла. Но тут же снова опустился в него. Силой воли уняв гнев, он ледяным голосом изрек:
— Подумайте, профессор, пока не поздно. Милостью, которую оказывают вам германские власти, не следует пренебрегать.
— Я не нуждаюсь в этой милости и согласия на выселение больных не дам!
Сердитый, внутренне кипящий Кенниг, смерив хирурга испепеляющим взглядом, с угрозой заявил:
— Вы еще пожалеете об этом, господин Руденко! — И направился к выходу. Человек в штатском последовал за ним.
Анатолий Игнатьевич подавленно стоял у стола, мучительно решая, как же отстоять своих больных.
— Толя, зачем ты был так строг с ними? Они же накажут тебя, — подойдя к мужу, сказала жена.
Словно очнувшись, Анатолий Игнатьевич взглянул на нее. И хотя он понимал, что противиться в его положении фашистам бесполезно, плетью обуха не перешибешь, он всё же не искал оправдания тому, что сделал.
— Никакой уступки врагам! За больницу я буду драться до последнего! — решительно заявил он.
Анатолий Игнатьевич быстро оделся и вышел на улицу. Шел быстрее обычного, боясь опоздать. Но у входа в больницу немецкий солдат с автоматом на груди преградил ему дорогу.
— Я главный врач больницы профессор Руденко. Пропустите меня!
Солдат смерил его взглядом и грубо толкнул. Анатолий Игнатьевич упал. С трудом поднявшись, снова сделал шаг вперёд.
— Цурюк! — заорал солдат, потрясая автоматом.
Руденко вернулся домой совершенно больным и подавленным. Ненависть к фашистам жгла его, давила, угнетала. Заныло сердце. Он опустился в кресло, схватившись за грудь. Начался приступ стенокардии. Жена уложила его в постель, дала атропин, поставила горчичники.
Ощущая в груди острую боль, Руденко все никак не мог отделаться от мысли, что фашисты выбросят его больных, займут больницу. И что тогда?
А часа через два в квартиру ввалился ефрейтор с фиолетовым шрамом на щеке и заявил, что господину профессору не велено отлучаться из дома, и у наружной двери его квартиры уже поставлен солдат. Анатолий Игнатьевич ещё больше расстроился.
Окончание следует…
Информация