Молодёжь
Сколько не силюсь, а до сих пор не могу понять, как же это нам после училища смогли доверить сложнейшую технику? Со стороны государства это, по меньшей мере, легкомысленно. Мы же детьми были, немногим больше двадцати. Штаны на лямках.
Приходит такой мальчуган на ракетоносец, а там сидит командир и тянет: «О-о, литина-а-ант. Иди в корму, там отсек с большими трубами, это будет твоя матчасть». Юноша видит эти трубы и внезапно осознаёт, что это такое. Это межконтинентальные баллистические ракеты, в каждой из которых по несколько боеголовок мощностью с десяток приснопамятных хиросим. Ракет этих шестнадцать, и если они все одновременно попадут в цель, то между Мексикой и Канадой будет пролив со стеклянными островками. Вся эта мощь — перед ним, он может к ней прикоснуться, и за неё же отвечает головой, хоть и от роду ему всего-то двадцать два годика.
Представить такое нелегко.
В первый же день корабельной службы меня привели в реакторный отсек и сказали: «Видишь, фигня блестящая натыкана? Это теперь твое, дерзай». Я испытал священный ужас, узрев железо впервые. Потом попривык, конечно: подумаешь, реактор — бочка с ураном. Но первое своё ощущение никогда не забуду — оторопь. Сколько ни готовься в училище, всё одно её испытаешь.
Мощность главной турбины — тридцать две тысячи лошадиных сил. Когда увеличиваешь обороты и чувствуешь, как под ногами начинает дрожать настил и хлопать упорный подшипник, думаешь: «Мать честнáя, вот же ж силища несусветная!» Укрощается эта махина небольшим регулятором, который легко умещается в детской ладони. Ощущение чумовое.
Ядерный реактор, если пересчитать, — это семьдесят две тысячи электрочайников. Я б и одного нам в руки не дал, ей-богу.
Принято считать, что военные моряки — это суровые, убелённые сединами волки, пускающие дым в усы, и цепким взором окидывающие горизонт. Чепуха. В основном это мальчишки со всеми свойственными их возрасту припадками и закидонами. В нашем экипаже самым старым был механик Саныч. Аксакал. Примериваясь к его возрасту, я всякий раз думал, что столь преклонные года наверняка близко соседствуют с маразмом и почётной пенсией.
Санычу было тридцать шесть, — на год больше, чем командиру. Остальные не дотягивали и до тридцатника.
Читаю новости: британская разведка докладывает, что к Гибралтару идут три «russian attack submarines» с крылатыми ракетами на борту. Сборная Северного флота по подводному плаванию. Про себя думаю: сейчас этот детский сад проскочит к восточным берегам южного моря и затроллит Шестой флот до розовых соплей. Эти самые юноши, которым я не доверил электрочайник, уже самим фактом своего выхода в море повергли в ступор все разведки и противолодочные силы. Получается, что дети они только для нас, но никак не для самих себя и своих командиров, которые в них верят и им доверяют. И уж, тем более — не для противника.
«Пошёл ты к чёрту, старый пень», — скажет малышня, прибавит оборотов турбине, и нырнёт под слой скачка. Реально крутые детки, без всякой натяжки и патетики.
А вы говорите, молодёжь у нас бестолковая. Да ничего подобного.
Приходит такой мальчуган на ракетоносец, а там сидит командир и тянет: «О-о, литина-а-ант. Иди в корму, там отсек с большими трубами, это будет твоя матчасть». Юноша видит эти трубы и внезапно осознаёт, что это такое. Это межконтинентальные баллистические ракеты, в каждой из которых по несколько боеголовок мощностью с десяток приснопамятных хиросим. Ракет этих шестнадцать, и если они все одновременно попадут в цель, то между Мексикой и Канадой будет пролив со стеклянными островками. Вся эта мощь — перед ним, он может к ней прикоснуться, и за неё же отвечает головой, хоть и от роду ему всего-то двадцать два годика.
Представить такое нелегко.
В первый же день корабельной службы меня привели в реакторный отсек и сказали: «Видишь, фигня блестящая натыкана? Это теперь твое, дерзай». Я испытал священный ужас, узрев железо впервые. Потом попривык, конечно: подумаешь, реактор — бочка с ураном. Но первое своё ощущение никогда не забуду — оторопь. Сколько ни готовься в училище, всё одно её испытаешь.
Мощность главной турбины — тридцать две тысячи лошадиных сил. Когда увеличиваешь обороты и чувствуешь, как под ногами начинает дрожать настил и хлопать упорный подшипник, думаешь: «Мать честнáя, вот же ж силища несусветная!» Укрощается эта махина небольшим регулятором, который легко умещается в детской ладони. Ощущение чумовое.
Ядерный реактор, если пересчитать, — это семьдесят две тысячи электрочайников. Я б и одного нам в руки не дал, ей-богу.
Принято считать, что военные моряки — это суровые, убелённые сединами волки, пускающие дым в усы, и цепким взором окидывающие горизонт. Чепуха. В основном это мальчишки со всеми свойственными их возрасту припадками и закидонами. В нашем экипаже самым старым был механик Саныч. Аксакал. Примериваясь к его возрасту, я всякий раз думал, что столь преклонные года наверняка близко соседствуют с маразмом и почётной пенсией.
Санычу было тридцать шесть, — на год больше, чем командиру. Остальные не дотягивали и до тридцатника.
Читаю новости: британская разведка докладывает, что к Гибралтару идут три «russian attack submarines» с крылатыми ракетами на борту. Сборная Северного флота по подводному плаванию. Про себя думаю: сейчас этот детский сад проскочит к восточным берегам южного моря и затроллит Шестой флот до розовых соплей. Эти самые юноши, которым я не доверил электрочайник, уже самим фактом своего выхода в море повергли в ступор все разведки и противолодочные силы. Получается, что дети они только для нас, но никак не для самих себя и своих командиров, которые в них верят и им доверяют. И уж, тем более — не для противника.
«Пошёл ты к чёрту, старый пень», — скажет малышня, прибавит оборотов турбине, и нырнёт под слой скачка. Реально крутые детки, без всякой натяжки и патетики.
А вы говорите, молодёжь у нас бестолковая. Да ничего подобного.
Информация