Вдогонку к воспоминаниям о бомбёжке
Недавно на портале «Военное обозрение» были опубликованы строки из дневника военного корреспондента Ивана Александровича Нарциссова. В этом отрывке рассказывалось о том, что человек, прошедший войну, в мирное время уже иначе начнёт воспринимать жизнь. Даже любая мелочь словно обернётся для него другой стороной, приобретая новый смысл. Какие-то бытовые мелочи вдруг приобретут способность вызывать, к примеру слёзы, так как отныне неразрывно свяжутся с военными воспоминаниями.
Однако случай во время бомбёжки, описанный в дневнике, вызвал споры. В одном комментарии я прочитала, что под обстрелом мысли приходят совершенно иные. А те, что опубликованы, - просто «розовые пузыри», иными словами — выдумка, да и только.
За Ивана Александровича, фронтовика, полного кавалера ордена Отечественной войны, дошедшего до Берлина и расписавшегося на Рейхстаге, стало очень обидно. И может быть, я молча прошла бы мимо (ведь сколько людей, столько мнений) и начала работать над другим материалом, кабы сама прежде не читала в том же дневнике мысль о том, что пройдут годы, появятся новые люди — и фронтовикам многие вообще перестанут верить, их поступки переоценят и даже раскритикуют. Это была одна из последних военных записей Ивана Александровича, потом шли уже мирные — о грибах, пеших путешествиях по родной земле, прочитанных книгах. Значит, уже тогда, давно, кто-то дал повод Нарциссову так горько подумать?
Вот ещё воспоминания — вдогонку к уже опубликованным. С одной стороны — это просто эпизоды военных дней. Но если вдуматься, можно увидеть продолжение всё той же большой темы человека на войне, порой такого непредсказуемого.
«В Красную Армию я был призван за год до начала Великой Отечественной. Служил в Туркмении. Оттуда и был направлен на фронт.
...На одной из станций западнее Москвы против нашего воинского эшелона остановился состав товарных вагонов, переполненных людьми. Все они имели страшно измученный вид. Тут были матери, потерявшие при артобстреле своих детей. И дети, потерявшие родителей под бомбёжкой. Особенно запомнился седой старик, которого я увидел в проёме двери. Меня потянуло поговорить с ним. Оказалось, он был когда-то солдатом. К нашей беседе присоединялись другие люди — и те, из товарных вагонов, и бойцы. Собралась большая толпа. Это было странно: в первые дни войны, пережив ужасное горе, люди говорили о том, что мы всё-таки победим. А старик взволнованно сказал нам: «Вы, сынки мои, сейчас на фронт едете, так бейте крепко врага. Рассчитайтесь с ним сполна!» И мы дали слово. Это тоже было странно: мы давали обещание совершенно незнакомому человеку. И обещание серьёзное и искреннее, не пустое, не сгоряча...
...Я фотографировал нескольких человек около куста сирени. Вдруг — прилетела мина. За ней — вторая. А солдат, который в тот момент фотографировался, не боялся. Он стоял возле сирени и всё говорил, что сейчас его не убьют, потому что он ещё не рассчитался с фашистами за всё, что хотел. А если справедливости нет, то и жить незачем. Ребята буквально столкнули нас в траншею, и раздался снова взрыв. Куста уже не было — ни веточки. «Ну и чего ты ершился? - спросил я того бойца. - Глупо же! Где инстинкт самосохранения?» Он мне не ответил. Я вгляделся: а ведь это совсем мальчишка, ему и семнадцати лет. «Семью убили и ты убежал на фронт?» - уже тихо спросил я. Он кивнул...
...Мы с красноармейцем Ильиным рыли землянку. Добрались до песка. Улеглись на дне, в землянке. На рассвете я не мог встать. Руки-ноги целы, а подняться не могу. Не пойму, в чем дело. Оказалось, что за ночь пробились грунтовые воды и мы с другом примерзли к земле. Пришлось шинели отдирать ото льда. И какая там простуда — даже лёгкого насморка не появилось. Объясняется это, наверное, огромным напряжением нервной системы.
...За три дня до нашего вступления в Берлин в одном из пригородов я неожиданно узнал о судьбе советской девушки, с которой, к сожалению, так и не встретился. Предполагаю, что она ушла навстречу нашим воинам. А было так: намереваясь зарядить кассеты фотоплёнкой, я зашёл в опустевший двухэтажный дом. Прошёл коридорчиком и сразу оказался в крохотной полутёмной каморке под лестницей. Обстановка её состояла из узкой железной койки,покрытой очень старым одеялом, и низкой тумбочки. На стене на гвозде висело ситцевое, всё в заплатах, платье. И я увидел открытки с портретами советских киноактёров, их можно было купить только до войны у нас на Родине. Стало ясно: фотокарточки девушка привезла с собой, когда её угоняли в Германию в рабство. Находилась она тут в положении прислуги-рабыни, это видно было по всей убогости комнаты. Но ведь ясно, что девушка сохранила мечту о свободе — карточки были развешены по стене. Видимо, в тот страшный день разлуки с домом это всё, что девушка смогла взять с собой. Лишь набор открыток, да и тот наверняка надо было скрывать в дороге Очень надеюсь, что девушке удастся вернуться на Родину...»
Однако случай во время бомбёжки, описанный в дневнике, вызвал споры. В одном комментарии я прочитала, что под обстрелом мысли приходят совершенно иные. А те, что опубликованы, - просто «розовые пузыри», иными словами — выдумка, да и только.
За Ивана Александровича, фронтовика, полного кавалера ордена Отечественной войны, дошедшего до Берлина и расписавшегося на Рейхстаге, стало очень обидно. И может быть, я молча прошла бы мимо (ведь сколько людей, столько мнений) и начала работать над другим материалом, кабы сама прежде не читала в том же дневнике мысль о том, что пройдут годы, появятся новые люди — и фронтовикам многие вообще перестанут верить, их поступки переоценят и даже раскритикуют. Это была одна из последних военных записей Ивана Александровича, потом шли уже мирные — о грибах, пеших путешествиях по родной земле, прочитанных книгах. Значит, уже тогда, давно, кто-то дал повод Нарциссову так горько подумать?
Вот ещё воспоминания — вдогонку к уже опубликованным. С одной стороны — это просто эпизоды военных дней. Но если вдуматься, можно увидеть продолжение всё той же большой темы человека на войне, порой такого непредсказуемого.
«В Красную Армию я был призван за год до начала Великой Отечественной. Служил в Туркмении. Оттуда и был направлен на фронт.
...На одной из станций западнее Москвы против нашего воинского эшелона остановился состав товарных вагонов, переполненных людьми. Все они имели страшно измученный вид. Тут были матери, потерявшие при артобстреле своих детей. И дети, потерявшие родителей под бомбёжкой. Особенно запомнился седой старик, которого я увидел в проёме двери. Меня потянуло поговорить с ним. Оказалось, он был когда-то солдатом. К нашей беседе присоединялись другие люди — и те, из товарных вагонов, и бойцы. Собралась большая толпа. Это было странно: в первые дни войны, пережив ужасное горе, люди говорили о том, что мы всё-таки победим. А старик взволнованно сказал нам: «Вы, сынки мои, сейчас на фронт едете, так бейте крепко врага. Рассчитайтесь с ним сполна!» И мы дали слово. Это тоже было странно: мы давали обещание совершенно незнакомому человеку. И обещание серьёзное и искреннее, не пустое, не сгоряча...
...Я фотографировал нескольких человек около куста сирени. Вдруг — прилетела мина. За ней — вторая. А солдат, который в тот момент фотографировался, не боялся. Он стоял возле сирени и всё говорил, что сейчас его не убьют, потому что он ещё не рассчитался с фашистами за всё, что хотел. А если справедливости нет, то и жить незачем. Ребята буквально столкнули нас в траншею, и раздался снова взрыв. Куста уже не было — ни веточки. «Ну и чего ты ершился? - спросил я того бойца. - Глупо же! Где инстинкт самосохранения?» Он мне не ответил. Я вгляделся: а ведь это совсем мальчишка, ему и семнадцати лет. «Семью убили и ты убежал на фронт?» - уже тихо спросил я. Он кивнул...
...Мы с красноармейцем Ильиным рыли землянку. Добрались до песка. Улеглись на дне, в землянке. На рассвете я не мог встать. Руки-ноги целы, а подняться не могу. Не пойму, в чем дело. Оказалось, что за ночь пробились грунтовые воды и мы с другом примерзли к земле. Пришлось шинели отдирать ото льда. И какая там простуда — даже лёгкого насморка не появилось. Объясняется это, наверное, огромным напряжением нервной системы.
...За три дня до нашего вступления в Берлин в одном из пригородов я неожиданно узнал о судьбе советской девушки, с которой, к сожалению, так и не встретился. Предполагаю, что она ушла навстречу нашим воинам. А было так: намереваясь зарядить кассеты фотоплёнкой, я зашёл в опустевший двухэтажный дом. Прошёл коридорчиком и сразу оказался в крохотной полутёмной каморке под лестницей. Обстановка её состояла из узкой железной койки,покрытой очень старым одеялом, и низкой тумбочки. На стене на гвозде висело ситцевое, всё в заплатах, платье. И я увидел открытки с портретами советских киноактёров, их можно было купить только до войны у нас на Родине. Стало ясно: фотокарточки девушка привезла с собой, когда её угоняли в Германию в рабство. Находилась она тут в положении прислуги-рабыни, это видно было по всей убогости комнаты. Но ведь ясно, что девушка сохранила мечту о свободе — карточки были развешены по стене. Видимо, в тот страшный день разлуки с домом это всё, что девушка смогла взять с собой. Лишь набор открыток, да и тот наверняка надо было скрывать в дороге Очень надеюсь, что девушке удастся вернуться на Родину...»
Информация