Репрессии: преступление или государственная необходимость?
Один из наиболее негативно воспринимаемых в постсоветском сознании политических образов – образ «репрессии». Сложно сказать, есть ли это страх современного общества – скорее, нет: по данным «Левада-центра» последних лет, репрессий опасаются лишь 5% россиян.Но негативный окрас слова «репрессии» сохраняется. Иногда – в неком когнитивном диссонансе с тем контекстом, в котором используется.
Например, в марте прошлого года при ответе на вопрос «С каким из следующих мнений по поводу сталинских репрессий вы бы скорее согласились?», большинство - 45% - дали ответ «Это было политическое преступление и ему не может быть оправдания», четверть - 26 % – «Это была политическая необходимость, они исторически оправданы», и 30 % не смогли определить к ним своего отношения.
При этом 62% согласились, что он «жестокий, бесчеловечный тиран, виновный в уничтожении миллионов невинных людей», и среди этих 62% четверть (23%) указали, что испытывают к нему, как к «жестокому бесчеловечному тирану, погубившему миллионы невинных людей», «уважение, восхищение и симпатию». При этом из них же, из этих 62%, большинство считают, что он, как жестокий и бесчеловечный тиран и т.д.), сыграл в истории страны положительную роль.
В целом, в итоге, на март 2016 года, считали, что он сыграл в истории положительную роль, 54%, восхищение, уважение и симпатию он внушал 37% граждан. К январю 2017 эти же чувства он внушал уже 46%.
Но в данном случае вопрос не об отношении к Сталину и не о динамике этого отношения – вопрос об определенном диссонансе в ответах: присутствующем у значительной части общества ценностном сочетании «репрессии есть политическое преступление, их оправдать нельзя, Сталин в них виновен. – Он сыграл положительную роль в истории нашей страны и внушает нам чувства уважения, восхищения и симпатии».
Сердцевина
Само понятие «репрессии» было сведено к моментам репрессивности внутренней политики СССР в известный период – и утверждено в некой мифологизировано-образной форме. Когда официальная послесталинская пропаганда стала внедрять его в общественное сознание, она использовала выражение «необоснованные репрессии», что уже было неясно в своем смысловом содержании: «необоснованного» ничего не бывает, все, что делается, делается в силу того или иного обоснования. Другой вопрос – какого.
Позже стали говорить о «политических репрессиях» – но в собственном смысле – либо необоснованные, либо политические: просто потому, что «политические» – это обоснованные политическими причинами.
И официальная пропаганда билась как об лед в этой смысловой ловушке: потому что часть групп, заинтересованных в осуждении репрессий, считала, что репрессии к политическим противникам – это как раз хорошо, а вот репрессии не по политическим причинам либо вообще без причин – это плохо. А другая часть как раз хотела утвердить принцип, согласно которому репрессии к политическим противникам – это плохо. То есть хотела обеспечить себе безопасность и вседозволенность в своей борьбе с властью и социально-экономическим устрйством.
Не менее бессмысленным стало словосочетание «массовые политические репрессии» – как потому, что открывало дорогу древнему спору о том, какое количество волос отличает лысого от лохматого, так и потому, что с одной стороны получалось, что если репрессии немассовые – то они уже не подлежат осуждению, а с другой получалось, что, например, массовая преступная деятельность не должна караться просто потому, что она – массовая.
Но любое прилагательное, добавляемое к слову «репрессии» при их осуждении, означает признание того, что осуждение одних репрессий есть оправдание других.
И тогда встает вопрос: что, собственно, такое есть репрессии как некая категория, некое политическое либо социальное действие?
Призрак коммунизма
Мифологизированное постсоветское сознание воспринимает слово «репрессии», особенно при придании ему зловещего змеиного шипящего звучания в сочетании «масссссовые репресссссиии…», как некий зловещий посвист злых духов, ночной кошмар неврастеника, незримое, непонятное, вползающее через замочные скважины и тянущееся к горлу.
И никто не говорит и не вспоминает о собственном значении термина «репрессии», который означает только одно: подавление. Причем не подавление вообще как «прессинг», а именно ре-подавление. То есть – ответное подавление. В более точном смысле – подавление сопротивления.
Подавление – есть не только неотъемлемая, но непременная функция государства. Строго говоря, у государства их всего три: подавления (принуждения), управления, посредничества.
Государство есть институциональное оформление власти – власть есть отношения по поводу подчинения и подавления. Государство, неспсобное принудить к соблюдению своей воли, просто перестает быть государством: и потому, что не способно принудить к соблюдению своей воли, и потому, что не способно обеспечить ни свою целостность, ни какой-либо правопорядок, потому что «право есть ничто без силы, способной принудить к соблюдению права».
Можно сказать, что умение принуждать и подавлять еще не обеспечивает разумность, справедливость и эффективность государственного устройства. И это – правда. Способность принуждать сама по себе еще не обеспечивает ни разумности, ни справедливости, ни правопорядка, ни эффективности. Но для того, чтобы их обеспечить, необходима способность к подавлению.
Не в смысле лозунга иных традиционалистов, сводящегося в основном к одному: «Пороть надо!», а в смысле неотъемлемой необходимости подавления государством тех групп, которые в той или иной форме осуществляют сопротивление действиям государства. Можно добавить «законным действиям» государства – если бы не было известно, что в определенных условиях государство и бывает вынужденно и обязано выходить за рамки закона – особенно когда последний был описан в иное время и для иных обстоятельств.
Как некогда сказал Авраам Линкольн, спасая целостность США: «Лучше нарушить один закон, чем допустить, чтобы рухнули все».
Таким образом, репрессии как подавление сопротивления есть необходимая функция государства. Создание условий, при которых общество сможет обойтись без репрессий, теоретически возможно, но они означают создание условий, при которых можно будет обойтись без государства. Это общество с однородными экономическими интересами, уровнем развития производства, обеспечивающим материальное изобилие, с отсутствием противоположности между умственным и физическим трудом – ну и так далее: все, что обозначается научной категорией «коммунизм». Пока такое общество никто не создал, даже СССР. Кто хочет – может попробовать. Возможно, еще и получится к концу 21 века, но это уже совсем иная тема.
Репрессии есть подавление сопротивления государственной политике. Они могут быть более жесткими – могут быть более мягкими. Но они не могут не быть, потому что без них нет государства. Потому что не может существовать государство, неспособное принуждать к исполнению его политики.
Физика, философия и репрессии
В древнеиндийской философии это было сформулировано так: «Данда и одна лишь Данда хранит этот мир и мир иной». Данда (то есть кара) хранила Дхарму (то есть порядок). В Индии это было названо Дандой. В Риме – Санкциями. Мы назвали (или нам предложили назвать) это Репрессиями.
Возможно, термин даже более точен. Поскольку подчеркивает, что Репрессии – это именно ответное подавление, подавление противодействия.
Если противодействие государству (стране) оказывается массовым – массовыми становятся и репрессии. Если сопротивление оказывается политическим – им отвечают политическими репрессиями. Необходимая мера репрессий – обеспечение подавления противодействия.
Если государство не осуществляет репрессии – оно уничтожается либо внешним конкурентом, либо хаосом.
Если нужно без излишнего труда и лишних затрат уничтожить то или иное государство, его нужно приучить к мысли, что репрессии – это нечто недопустимое. И заставить отказаться от репрессий, то есть отказаться от той своей функции, исполнение которой и обеспечивает существование государства.
Возможно, развернувшаяся во второй половине 1980-х гг. в СССР кампания по осуждению Сталина, сталинизма и «массовых политических репрессий», и имела своей целью одну единственную вещь. Уничтожить государство и страну. Дискредитировать исполнение функции репрессий как таковую – и тем самым уничтожить способнсоть государства осуществлять свою политику, осущестлять свою волю, защищать страну и общество.
Манипулятивная дискредитации категории и инструмента репрессий означала и означает уничтожение государственности.
Поэтому, если страна хочет восстановления полноценной государственности, она должна понять: необходима реабилитация самой категории, понятия и инструмента репрессий.
Дискредитация идеи репрессий может разрушить любую страну.
Восстановление государственности и страны требует реабилитации реперссий.
Информация