«Безбашенный» главком
Исследования последних лет показывают, что среди видных радикалов – большевиков, эсеров, анархистов, вершивших судьбы страны в эпоху революции и Гражданской войны – было весьма много людей, страдавших серьезными отклонениями в психике и потому нередко принимавших ошибочные решения, совершавших опрометчивые шаги, что приводило к тяжелым материальным потерям и совершенно неоправданным людским жертвам. История левого эсера Михаила Артемьевича Муравьева – наглядная тому иллюстрация. У него, по свидетельствам современников, наблюдался целый букет психических заболеваний.Михаил Муравьев родился в 1880 году в крестьянской семье. Учился в Костромской учительской семинарии, а в 18 лет поступил вольноопределяющимся в армию. В 1901 году закончил двухгодичное Казанское пехотное юнкерское училище и был распределен в г. Рославль Смоленской губернии. В том же году юный подпоручик отличился на тактическом учении, условно «взяв в плен» военачальника противоборствовавшей стороны – генерал-адъютанта князя А.Н. Куропаткина.
Муравьева знали и как сердцееда и опасного бретёра. После одной из ссор на полковом балу он убил на дуэли офицера, за что был лишен погон. Дуэлянту также предстояло отбыть полтора года арестантских рот, но это наказание было заменено длительной гауптвахтой. Позже он был восстановлен в офицерском звании. Затем реабилитированного поручика направили командиром роты в 122-й пехотный Тамбовский полк на Дальнем Востоке.
На Русско-японской войне воевал он храбро, но в феврале 1905 года был тяжело ранен в голову, и оказался в госпитале. И хотя врачам удалось поставить его на ноги, у поручика Муравьева, как свидетельствовали недавно обнаруженные медицинские документы, «остались тяжёлые и неизлечимые последствия, связанные с повреждением нервных стволов, выраженные в головокружениях, ослаблении слуха» и ряде других симптомов, свидетельствовавших о появившейся тенденции к нервно-психическим расстройствам.
Будь это в современной армии, его непременно бы комиссовали и присвоили инвалидность, но Муравьева оставили на военной службе и отправили учиться за границу.
Около пяти лет он провел во Франции, где посещал Парижскую военную академию. Здесь на него оказал сильнейшее влияние культ Наполеона, подхлестнувший присущую ему с младых ногтей манию величия, и здесь же страдавший явным комплексом неполноценности поручик приобщился к мессианским веяниям, исходившим от русских революционеров, после революции 1905 – 1907 гг. свивших гнёзда в Париже.
По утверждению украинского историка В.А. Савченко, уже в 1907 году во Франции Муравьёв подпал под влияние революционных идей, и примкнул к эсеровской террористической группе Бориса Савинкова, давно наводившей ужас на чиновный мир Санкт-Петербурга и других городов России.
На 1 января 1909 г. Муравьев уже значится в документах 1-го Невского пехотного полка, расквартированного на Кавказе. Затем он служил преподавателем тактики в Казанском военном училище и женился на дочери командира резервного Скопинского пехотного полка.
Можно было ожидать, что размеренная, относительно спокойная жизнь преподавателя и семейное благополучие внесут успокоение в мятежную душу поручика (позднее капитана). Но тут грянула Первая мировая, и Муравьев оказался на фронте.
В начале ноября 1914 г. под Краковом он получил тяжелое ранение. И снова госпиталь – на сей раз в Царском Селе, где работали сестрами милосердия императрица Александра Федоровна и ее фрейлины.
Условия в этом госпитале были лучше, чем в других. И все же Муравьев ими был недоволен. Однажды ему не подали положенной порции вина, и капитан закатил громкий скандал, крича во все горло: «Воюешь за них, а им рюмки вина жалко!». Раненого поспешили успокоить, учитывая и его характер, и состояние расстроенной нервной системы: даже накануне выписки из госпиталя доктора отмечали у пациента «сильные головокружения, утомляемость, общую слабость, плохой сон, по ночам частые кошмары…».
После получения на фронте еще целого ряда ранений Муравьев был переведён преподавателем тактики в школу прапорщиков в Одессе.
Февральская революция 1917 г. застала капитана Муравьева на Юго-Западном фронте. Он сразу вспомнил уроки Савинкова и с головой окунулся в разбушевавшуюся революционную стихию: уже в марте попытался самочинно сместить одесского губернатора М. Эбелова, «недостаточно революционного и кадетского». Но при этом новоявленный последователь Бонапарта вовсе не разделял пораженческих настроений и горой стоял за «войну до победного конца».
И не случайно на 1-м съезде солдатских комитетов Юго-Западного фронта он выступил с инициативой создания добровольческих ударных частей, которую горячо поддержал командующий фронтом (позднее Верховный главнокомандующий) генерал от кавалерии А.А. Брусилов. Замеченный в похвальном начинании капитан был моментально переведен в Петроград, где возглавил «Оргбюро Всероссийского центрального комитета для вербовки волонтёров в ударные части». Он также являлся «председателем Центрального исполкома по формированию революционной армии из добровольцев тыла для продолжения войны с Германией», и вёл работу по формированию добровольческих ударных батальонов (которые на поверку оказались столь же малобоеспособными и вполне разложившимися, как и обычные части).
Тем не менее, Муравьёву ставили в заслугу, что ему удалось сформировать до 100 «батальонов смерти» и несколько женских батальонов, самым известным из которых было подразделение под командованием крестьянки Марии Бочкаревой, охранявшее Зимний дворец вплоть до момента низложения Временного правительства 25 октября (7 ноября) 1917 г. и разоружённое революционными матросами.
Несмотря на довольно эфемерные результаты, развивший бурную организаторскую деятельность офицер летом 1917 года был замечен главой Временного правительства, военным и морским министром А.Ф. Керенским, и назначен начальником охраны Временного правительства. При этом он незамедлительно был произведён в подполковники.
Но после поражения Корниловского выступления в августе 1917 г. Муравьев совершил головокружительный курбет: внезапно разорвал все отношения с Временным правительством и примкнул к левым эсерам, активно критиковавшим Керенского за многочисленные ошибки и упущения. Эта метаморфоза тем более непонятна и загадочна (и может быть объяснима внезапными и резкими перепадами настроения у психически больных людей), что левые эсеры осуждали продолженную Временным правительством войну с австро-германским блоком как империалистическую, несправедливую, и требовали выйти из неё, а подполковник Муравьев, как мы уже говорили, жаждал войны «до победного конца».
Правда, историк Юрий Фельштинский подчёркивает, что Муравьёв, сам себя называя левым эсером, формально в партию социалистов-революционеров так и не вступил.
Сразу же после взятия власти в Петрограде большевиками и эсерами в октябре 1917 г. Муравьев предложил свои услуги только что образованному Советскому правительству. Уже через два дня после провозглашения Советской власти он был принят в Смольном Свердловым и Лениным. Надо думать, советские вожди увидели в предприимчивом подполковнике энергичного и решительного военного специалиста, ибо ему поручили организовать в Питере борьбу с мародёрами, грабившими винные лавки. Так началась стремительная карьера бывшего сподвижника Керенского в большевистской когорте…
Уже с 27 октября (8 ноября) 1917 г. Муравьев — член штаба Петроградского Военно-революционного комитета, с 28 октября — начальник обороны Петрограда. Он 29 октября назначен главнокомандующим войсками Петроградского военного округа, а 30 октября — командующим войсками, отряженными противостоять полкам Керенского — Краснова, собиравшимся наступать на «колыбель революции».
Но 8 (21) ноября 1917 г. последовал очередной выверт молодого выдвиженца: Михаил Артемьевич заявил о сложении с себя всех полномочий в связи с отзывом левыми эсерами своих представителей с ответственных государственных постов в Советском государстве в знак протеста против большевистской политики.
Однако капризничали эсеры, а с ними и М.А. Муравьев не так уж долго: первоначально потребовав создания «однородного социалистического правительства» (т.е. из представителей всех социалистических партий), не далее как через месяц семь левых эсеров безропотно вошли в Совет Народных Комиссаров, возглавив наркоматы земледелия, юстиции, почт и телеграфов и т. д.
В свою очередь, и Муравьев уже 9 (22) декабря 1917 г. был назначен начальником штаба наркома по борьбе с контрреволюцией на Юге России В.А. Антонова-Овсеенко. Но первоначально он совместно с командующим войсками Московского военного округа Н.И. Мураловым формировал в Москве отряды Красной гвардии для отправки на Дон против казачьих войск атамана А.М. Каледина.
В этот период Михаил Артемьевич прославился как один из изобретателей тактики «эшелонной войны».
Тактика эта, распространенная в начальный период Гражданской войны, когда сплошной линии фронта еще не существовало, и силы противоборствовавших сторон были сильно разбросаны по стране, заключалась в привязке боевых действий к железнодорожным линиям, по которым и двигались воинские формирования, часто в сопровождении бронепоездов. Успех таких действий чаще всего зависел от артиллерийского и пулеметного вооружения бронепоезда, а целью их являлся захват, укрепление и расширение плацдарма на возможно большей территории путём взятия под контроль крупных населённых пунктов, узловых железнодорожных станций, важных экономических и политических центров.
Вскоре Муравьев стал претворять изобретенный им способ ведения войны на практике, возглавив красные войска, действовавшие на направлении Полтава – Киев в январе – феврале 1918 г. 19 января он вошел в Полтаву, где разогнал, а затем арестовал нелояльный к нему местный Совет и приказал расстрелять 98 офицеров и юнкеров местного юнкерского училища.
Затем армия Муравьева, насчитывавшая около 7 000 штыков, 26 орудий, 3 броневика и 2 бронепоезда, подступила к Киеву. Незадолго до этого в украинской столице пролилась кровь участников Январского восстания (прежде всего, рабочих завода «Арсенал»), подавленного войсками Центральной Рады. Красный главком был полон решимости взять Киев во что бы то ни стало, и приказал подвергнуть его беспощадной артиллерийской бомбардировке. По городу было выпущено до 15 тысяч снарядов. В результате этого варварского обстрела был, в частности, разрушен и выгорел дотла знаменитый дом Грушевского на Ботанической улице, многие жильцы погибли. Перед началом самого штурма Киева грезивший о своем «Тулоне» «красный Бонапарт» издал приказ № 9, в котором потребовал «беспощадно уничтожить в Киеве всех офицеров и юнкеров, гайдамаков, монархистов и всех врагов революции». Если бы этот приказ был выполнен дословно, Киев лишился бы едва ли не половины своего населения!
Видя, что операция по овладению Киевом затягивается, Муравьев приказывает подгонять штурмующих шрапнелью: «Не стесняйтесь, пусть артиллерия негодяев и трусов не щадит». Кстати, он же первым в Гражданской войне использовал отравляющие газы, запрещенные всеми международными соглашениями как изуверское оружие. Газы помогли его армии захватить мосты через Днепр и преодолеть оборонительные укрепления украинских войск на днепровских кручах. В рапорте Антонову-Овсеенко Муравьев хвастливо докладывал: «Я приказал артиллерии бить по высотным и богатым дворцам, по церквям и попам...».
Захватив Киев, Муравьев на неделю стал его полным хозяином и палачом. На три дня столица Украины была отдана на разгром и разграбление. Люди боялись выходить на улицы: там грабили и убивали всех, имевших хоть сколько-нибудь приличный вид. «Классовый террор» прошелся косой смерти по интеллигенции, офицерам, буржуазии…
По разным подсчетам, только за неделю было уничтожено от трех до пяти тысяч киевлян, из них около трех тысяч офицеров.
25 января (7 февраля) революционными матросами Муравьева был убит митрополит Киевский Владимир.
Муравьев слал успокоительные депеши Ленину: «Сообщаю, дорогой Владимир Ильич, что порядок в Киеве восстановлен, революционная власть в лице Народного секретариата, прибывшего из Харькова Совета рабочих и крестьянских депутатов и Военно-революционного комитета, работает энергично…».
Сегодня противники установления добрососедских отношений между Россией и Украиной, русофобы всех мастей приводят зверства Муравьева и его банд зимой 1918 г. в Полтаве и Киеве как показательный пример украинофобии, якобы органически присущей всем без исключения «кацапам». Непреложная истина, однако, состоит в том, что насаждавшийся «безбашенным главкомом» железный Молох «красного террора» прошёлся по представителям всех без исключения национальностей: и по украинцам, и по русским, и по евреям…
Кстати, Муравьев, едва взяв Киев, поспешил объявить о наложении на город грабительской контрибуции в десять миллионов рублей, большую часть которой он намеревался взыскать с финансистов и сахарозаводчиков еврейской национальности (как заявлял сам главком, на содержание его воинства было уплачено 5 миллионов).
В Москве тогда предпочли закрыть глаза на творившийся произвол и бесчинства, потому что 14 февраля 1918 г. Михаил Артемьевич был снова назначен командующим фронтом, получив задачу выступить против румынских войск, стремившихся захватить Бессарабию и Приднестровье, и стал командовать войсками Одесской Советской республики.
Тогда же Ленин телеграммой потребовал от Муравьева: «Действуйте как можно энергичнее на Румынском фронте!». Муравьев, однако, удержать фронт не смог, несмотря на все жестокости.
А 1 апреля, бросив свои войска, вдруг прибыл в Москву. За ним потянулся длинный шлейф разного рода злодеяний и злоупотреблений, так что 28 апреля он был, наконец, арестован ЧК и помещен в тюрьму после того, как представители комитета «1-й революционной армии» обвинили главкома «в расправах, расстрелах, самодурстве, предоставлении армии права грабить города, села».
Началось следствие, в ходе которого всплыли многие ужасающие факты. Например, тех, кто лично сталкивался с Муравьевым, поражало его обхождение даже с ближайшим окружением, характеризовавшее его не просто, как самодура...
Рассказывали, в частности, что он лично застрелил шофера, у которого «в неподходящий момент» сломалась машина. Одного железнодорожного рабочего главком распорядился расстрелять только за то, что тот осмелился похлопать его по плечу, а другого – за то, что обратился к нему со словом «голубчик».
Свидетели высказывали большие сомнения относительно психического здоровья главкома. Вот что говорилось на следствии в ЧК:
«Впечатление у меня от Муравьева, как о человеке чрезвычайно нервном, кровожадном… неуравновешенном, ненормальном» (В. Примаков, командир полка Червонного казачества);
«Все его жесты, мимика, страшная возбужденность вызывали у меня ощущение, что передо мной ненормальный человек» (В. Фейербенд, начальник штаба 2-й революционной армии);
«Я никогда не видел таких людей, как Муравьев: это был совершенно ненормальный человек с явно выраженной манией величия» (С. Мойсеев, председатель армейского комитета 1-й революционной армии).
Медицинское обследование Муравьева в тюрьме показало, что он действительно страдал «неврастенией в степени большей, чем средняя», а также рядом других серьезных недугов. Поэтому с 10 июня он был переведен из Бутырок в частную психиатрическую лечебницу О. Чичеровой.
Но в тот период Советское правительство испытывало острейшую нужду в военных профессионалах, хотя бы на словах преданных революции (к коим причисляли и бывшего подполковника). И Муравьев (судя по всему, не без вмешательства благоволившего к нему, наверное, за склонность к крайним мерам нарковоенмора Л.Д. Троцкого) был неожиданно оправдан, и вместо того, чтобы быть списанным с военной и вообще государственной службы, 13 июня 1918 г. получил назначение на новый, весьма ответственный пост – главнокомандующего Восточным фронтом.
Прибыв в Казань (и еще накануне), Муравьев вновь начал выписывать политические кренделя…
В июне 1918 года он тайно встретился с германским послом графом Мирбахом (или его представителем), который вручил ему крупную взятку, чтобы мотивировать его на войну с Чехословацким корпусом, следовавшим железнодорожными эшелонами из Центральной России через Поволжье к Владивостоку.
Однако 1 июля посредник между германской миссией и командованием Восточного фронта был внезапно арестован ВЧК.
Здесь надо напомнить, что «красный Бонапарт» по-прежнему причислял себя к левым эсерам – партии, до лета 1918 года поддерживавшей большевиков и входившей в правительственную коалицию. В составе Петроградского ВРК левые эсеры приняли деятельное участие в организации Октябрьской революции, поддерживали большевиков на тяжёлом для них II Съезде Советов крестьянских депутатов, выступали за разгон Учредительного собрания. Присутствие левых эсеров было заметным в Красной армии и ВЧК; в частности, чекисты – левые эсеры приняли участие в уничтожении организации московских анархистов в апреле 1918 года.
Но к июлю 1918 г. отношения между союзниками совершенно испортились. Левые эсеры резко выступили против Брестского мира. Будучи крестьянской партией, они не приняли введение продразвёрстки, особо их раздражало вытеснение проэсеровских сельских советов пробольшевистскими комбедами. 6 июля левоэсеровские террористы Яков Блюмкин и Николай Андреев в провокационных целях убили германского посла Мирбаха; в Москве вспыхнул левоэсеровский мятеж.
Председатель СНК Ленин начал серьезно сомневаться в лояльности Муравьёва, и приказал Реввоенсовету фронта тайно следить за его действиями, повелев запротоколировать заявление Муравьева о выходе из партии левых эсеров (в которой он формально и не состоял) и продолжать «внимательный контроль». Не ограничившись этим предупреждением, Ильич особо запросил члена Реввоенсовета фронта К.А. Мехоношина о реакции главкома на известия из Москвы. Мехоношин ответил в успокоительном ключе: в ночь с 6 на 7 июля главком не спал, находился в штабе фронта, и был в курсе всех событий, но «заверил (Реввоенсовет фронта) в полной преданности Советской власти».
Тем не менее, 10 июля Муравьёв все-таки поднял мятеж. До сих пор точно неизвестно, пошёл ли он на это по собственной инициативе, или получив какие-то указания от ЦК левых эсеров. Хотя советская историография прямо увязывает мятеж Муравьёва с левоэсеровским восстанием в Москве, ранее упомянутый историк Савченко полагает, что Муравьёв поднял мятеж самостоятельно, получив известия из Москвы и опасаясь ареста из-за подозрений в нелояльности. Сам же Муравьёв во время этих событий заявлял, что он «действует самостоятельно, но ЦК (партии эсеров) обо всём знает». Историк Юрий Фельштинский подчёркивает, что достоверность этого заявления Муравьёва остаётся сомнительной, поскольку левоэсеровский ЦК физически «не мог знать» о действиях Муравьёва.
Возможно, причиной мятежа была и обуревавшая главкома мания преследования, не позволявшая ему рассуждать здраво…
Как бы то ни было, но в ночь с 9 на 10 июля Муравьёв, бросив штаб фронта в Казани, без ведома РВС фронта погрузил два лояльных себе полка на пароходы и отбыл из города. Перед мятежом он приказом по фронту перебросил из Симбирска в Бугульму лояльную ему коммунистическую дружину.
11 июля с отрядом в тысячу человек Муравьев прибыл на пароходе «Мезень» в Симбирск, занял стратегические пункты города и арестовал руководящих советских работников (в том числе командующего 1-й армией Михаила Тухачевского).
Публично выступив против заключения Брестского мира, он объявил себя «главкомом армии, действовавшей против Германии», а затем телеграфировал в СНК РСФСР, германскому посольству в Москве и командованию Чехословацкого корпуса об «объявлении войны» Германии. Войскам фронта и Чехословацкому корпусу (с которым он до своего мятежа и согласно договоренности с Мирбахом и должен был воевать) предписывалось двигаться к Волге и далее на запад для отпора германским войскам, якобы начавшим наступление на Советскую Россию.
Затем главком Восточного фронта обнародовал свою инициативу о создании «Поволжской Советской республики» во главе с левыми эсерами Спиридоновой, Камковым и Карелиным. Затевая эту авантюру, Муравьев планировал привлечь на свою сторону чехословаков и оказавшихся в Поволжье бывших офицеров.
События в Симбирске стали приобретать крайне опасный оборот, так как на сторону Муравьёва перешли и другие левые эсеры, занимавшие ответственные военные посты: командующий Симбирской группой войск и Симбирским укрепрайоном Клим Иванов, и начальник Казанского укрепрайона Трофимовский.
Ленин и Троцкий встревожились не на шутку, ибо в совместном правительственном обращении заявили: «Бывший главнокомандующий на чехословацком фронте, левый эсер Муравьев, объявляется изменником и врагом народа. Всякий честный гражданин обязан его застрелить на месте».
Однако это обращение было опубликовано в печати только 12 июля, когда сам Муравьёв уже был мёртв.
11 июля он явился на заседание исполкома губернского Совета вместе с представителями левоэсеровской фракции, и предложил отдать ему всю власть. Очень похоже, Михаилу Артемьевичу всё ещё не давали покоя лавры Бонапарта, и он жаждал своего «18 брюмера»…
На тот момент местные левые эсеры ещё не были удалены от власти и занимали посты военного, земельного и продовольственного губернских комиссаров.
Но и местные большевики, выполнявшие предначертания Ленина, тоже не дремали. К моменту появления Муравьева на заседании исполкома председателю губернского большевистского парткома И.М. Варейкису удалось незаметно разместить вокруг здания латышских стрелков, бронеотряд и особый отряд ЧК. Сам Муравьёв также попытался заблокировать здание шестью броневиками, но безуспешно.
Во время заседания из засады вышли красногвардейцы и чекисты, и объявили об аресте изменника. Муравьёв оказал вооружённое сопротивление, открыл стрельбу, и был убит (по другим источникам — застрелился).
Личность Муравьёва оставила крайне негативные воспоминания даже у самих большевистских функционеров, тоже известных весьма жестоким отношением к «врагам революции». Так, тесно работавший с ним на Украине Антонов-Овсеенко называл Муравьёва «смелым авантюристом и крайне слабым политиком», который выражался «высоким штилем», но «жил всегда в чаду». Крайне отрицательным было и мнение председателя ВЧК Ф.Э. Дзержинского, в апреле 1918 г. арестовывавшего Муравьёва в Москве:
«Худший враг не мог бы нам столько вреда принести, сколько он принес своими кошмарными расправами, расстрелами, предоставлением солдатам права грабежа городов и сел. Все это он проделывал от имени нашей Советской власти, восстанавливая против нас все население. Грабеж и насилие — это была сознательная военная тактика, которая, давая нам мимолетный успех, несла в результате поражение и позор».
О причинах невиданной доселе кровожадности революционного главкома Муравьева Феликс Эдмундович умалчивает. Но теперь уже ясно, что она во многом была результатом нервно-психического расстройства и следствием разного рода «фобий», одолевавших «красного Бонапарта».
Кстати, в разное время медиками было зафиксировано наличие психиатрических заболеваний у начальника Военного отдела ВЧК М.С. Кедрова, занимавшегося в 1918 г. созданием в Советской России первых концлагерей и реализацией политики «красного террора»; командующего 2-й (Особой) армией Западного фронта, бывшего прапорщика, сподвижника Муравьева, А.И. Ремнева; участника подписания Брестского мира, а в молодости курьера «Искры» И.Г. Слесарева-Кульмана (провел в психиатрических больницах всю вторую половину жизни – свыше 20 лет); члена большевистской фракции в IV Госдуме Н.Р. Шагова, проводившего с начала Первой мировой войны активную пораженческую агитацию; первого руководителя московской советской милиции К.Г. Розенталя; члена Коллегии наркомата юстиции и заведующего Отделом кодификации и законодательных предположений А.Г. Гойхбарга, который был вдохновителем и во многом творцом всего советского законодательства; одной из организаторов провозглашения Украины советской республикой Е.Б. Бош, лично расстреливавшей крестьян за отказ сдать хлеб по продразверстке, в бытность главой Пензенского губкома РКП(б) (покончила с собой в 1925 г.); подлинного фанатика революции, командующего Балтфлотом в 1920 – 1921 гг. Ф.Ф. Раскольникова, бывшего затем полпредом СССР в Афганистане, Эстонии, Дании и Болгарии; председателя Петроградского Военно-революционного комитета во время Октябрьского переворота 1917 г. А.А. Иоффе (застрелился в 1927 г.); известного большевистского боевика-экспроприатора С.А. Тер-Петросяна (Камо) и др.
Конечно, подверженность большевистских функционеров и других радикальных революционеров нервно-психическим расстройствам можно объяснить (но не оправдать!) чрезвычайными, временами просто запредельными нагрузками на нервную систему, вызванных постоянными экстремальными ситуациями, или фронтовыми ранениями, как это наблюдалось в случае с «безбашенным» главкомом Муравьевым.
Однако не подлежит сомнению, что сказывалась и фанатичная увлеченность радикалов недостижимой мечтой облагодетельствовать народы России и буквально все человечество коммунистической утопией.
Недостижимость идеала, несмотря на все прилагавшиеся революционными мечтателями (и одновременно практиками) усилия, резкий разрыв между светлой мечтой и жестокой действительностью, приводили к нервным срывам и глубокой, не проходящей депрессии.
Отсюда и большое количество самоубийств, совершавшихся после непродолжительного периода победной эйфории...
Информация