Государственное совещание
В бурном потоке событий 1917 года было несколько форумов, когда влиятельные политические силы пытались договориться о стабилизации политического положения. Один из них — Московское государственное совещание 12–15 августа.
После поражения большевиков и анархистов в ходе июльского кризиса 1917 года развернулась борьба между умеренными социалистами и либералами. Кадеты и другие либеральные силы сделали ставку на главнокомандующего генерала Лавра Корнилова. На Государственном совещании предполагался смотр политического спектра, где каждое направление могло представить свою программу. Но принимать какие-то решения на совещании не планировалось. Созывавшее форум Временное правительство не хотело ограничивать свою власть представительными органами, а только закрепить поворот к «порядку», наметившийся после июльского кризиса.
Лавр Корнилов
На Государственное совещание пригласили около 2500 человек: 488 депутатов Государственной думы всех созывов, 129 представителей от Советов крестьянских депутатов, 100 — от Советов рабочих и солдатских депутатов, 147 — от городских дум, 117 — от армии и флота, 313 — от кооперативов, 150 — от торгово-промышленных кругов и банков, 176 — от профсоюзов, 118 — от земств, 83 — от организаций интеллигенции, 58 — от национальных организаций, 24 — от духовенства и других. Через эти структуры в совещании участвовали и основные политические партии. Нормы представительства продумали таким образом, что председатель Временного правительства правый социалист Александр Керенский оказался точно в центре политического спектра между правыми и умеренно левыми политиками и общественными деятелями.
Большевики были исключены из делегации ЦИК Советов, так как отказались дать гарантию, что не используют совещание для демонстративного ухода в знак протеста. ЦК РСДРП(б) обвинил правительство и контрреволюционные силы в стремлении подменить Учредительное собрание Московским совещанием. Большевики приурочили к открытию совещания политическую стачку в Москве.
Александр Керенский
Совещание открыл выспренной речью сам Керенский, который заявил: «В великий и страшный час, когда в муках и великих испытаниях рождается и создаётся новая свободная великая Россия, Временное правительство не для взаимных распрей созвало вас сюда, граждане великой страны, ныне навсегда сбросившей с себя цепи рабства, насилия и произвола». Керенский призвал всех сплотиться вокруг Временного правительства и заявил, что «и какие бы и кто бы мне ультиматумы ни предъявлял, я сумею подчинить его воле верховной власти и мне, верховному главе её». За этими пафосными словами, потонувшими в бурных аплодисментах, чувствовалось недовольство премьера ультимативными требованиями принять требования набиравшего политический вес Корнилова.
Керенский снова обрушился на угрозы слева и справа: «Эта анархия слева, этот большевизм, как бы он ни назывался, у нас, в русской демократии, пронизанной духом любви к государству и к идеям свободы, найдёт своего врага. Но ещё раз говорю: всякая попытка большевизма наизнанку, всякая попытка воспользоваться ослаблением дисциплины, она найдёт предел во мне». Хватит развала, теперь «всё будет поставлено на место, каждый будет знать свои права и обязанности, но будут знать свои обязанности не только командуемые, но и командующие».
Председатель правительства напомнил, что он пошёл на частичное восстановление смертной казни, вызвав аплодисменты у правой части зала, и театрально прервал их: «Кто смеет аплодировать, когда речь идёт о смертной казни?! Разве вы не знаете, что в этот момент и в этот час была убита частица нашей человеческой души?!».
Главной интригой Государственного совещания явилось выступление Корнилова, который уже воспринимался как второй политический центр в стране. 13 августа генерал торжественно прибыл в Москву, чтобы принять участие в Государственном совещании. Корнилова встретил член ЦК кадетов Фёдор Родичев и произнёс патетически: «Гряди, вождь, и спасай Россию». Дочь известного фабриканта Саввы Морозова, поднося ему цветы, упала на колени. Солдаты-георгиевцы бросали букеты под ноги Корнилову. Затем его подхватили на руки и понесли к автомобилю. Этот триумф не был неожиданностью для главнокомандующего. Когда командующий округом при встрече на вокзале попросил минуту для разговора, Корнилов высказал неудовольствие, что «мы прерываем торжество».
Прибыв в Москву, Корнилов встретился с политическими деятелями от кадетов и правее, а также с финансовыми воротилами. Большое впечатление произвело торжественное посещение Корниловым иконы Иверской Божьей матери.
14 августа Корнилов выступил на Государственном совещании. Восхождение Корнилова на трибуну сопровождалось скандалом. Правая часть зала не просто встретила Корнилова овацией, но встала с мест. А представители Советов, в том числе солдаты, не встали. Правые кричали левым: «Встаньте!», «Хамы!». Левые отвечали: «Холопы!». Однако в целом, как признаёт левый меньшевик Николай Суханов, «его выступление было сплошным и продолжительным триумфом, в котором, за вычетом нашей кучки, приняла участие и «демократия»: помилуйте, ведь мы же все патриоты, а это выступает вождь нашей революционной армии!..».
Когда буря улеглась, Корнилов заговорил о наведении дисциплины на фронте и в тылу. В 1917 году такие призывы не были популярны среди солдат и рабочих, зато с восторгом принимались имущественными верхами, которые надеялись, что генерал остановит революцию.
Близкие Корнилову идеи выдвинул и атаман войска Донского Алексей Каледин, который, однако, лучше их продумал и свёл в шесть пунктов требований по восстановлению порядка.
Армия должна быть вне политики, полное запрещение митингов, собраний с их партийной борьбой и распрями.
Все советы и комитеты должны быть упразднены, кроме полковых, ротных, сотенных и батарейных, при строгом ограничении их прав и обязанностей областью хозяйственных распорядков.
Декларация прав солдата должна быть пересмотрена и дополнена декларацией его обязанностей.
Дисциплина в армии должна быть поднята и укреплена самыми решительными мерами.
Тыл и фронт — единое целое, обеспечивающее боеспособность армии, и все меры, необходимые для укрепления дисциплины на фронте, должны быть применены в тылу.
Дисциплинарные права начальствующих лиц должны быть восстановлены, вождям армии должна быть предоставлена полная мощь.
Каледин считал необходимым ввести трудовую повинность, нормировку труда, зарплат и прибылей предпринимателей и в то же время сохранить пока наличные аграрные отношения, включая аренду.
Выступление Каледина попытался дезавуировать есаул Афанасий Нагаев, член ЦИК Советов от казаческого съезда Кавказского фронта. Он заявил, что Каледин не имеет права говорить от всего казачества, часть которого поддерживает Советы. Разразился скандал, офицеры бросили есаулу обвинение в получении германских марок — универсальный аргумент правых против их противников в это время. Зал взорвался протестующими криками.
Если Корнилов стал вождём правого крыла совещания и всей России, то спикером «демократии» продолжал оставаться не самый яркий оратор — председатель президиума ЦИК Советов Николай Чхеидзе — как компромиссная фигура среди более ярких левых лидеров.
Николай Чхеидзе
Выступая 14 августа, он изложил развёрнутую программу демократических сил, согласованную с руководящими органами Советов, кооперативного движения, профсоюзов, органов городского самоуправления и других демократических организаций. По существу, это была программа выхода из кризиса, сформированная наиболее массовой частью гражданского общества России. Тесная связь между гражданским обществом и властью провозглашалась единственной возможностью предотвратить катастрофу.
Чхеидзе озвучил развёрнутую программу преобразований. Подтвердив необходимость твёрдых цен и монополии на хлеб, он увязал их со снабжением сельского населения промышленными товарами и с распространением твёрдых цен на них. Это, в свою очередь, предполагало регулирование зарплат, подключение к распространению товаров аппарата кооперации (без ликвидации частной торговли), государственное синдицирование промышленности, вмешательство государства в управление предприятиями с целью их модернизации, борьбу с «нерадением» рабочих, развёртывание сети социальных организаций (бирж труда, примирительных камер), регулирование отношений труда и капитала вплоть до введения трудовой повинности, повышение налогов и принудительное размещение займов.
Большинство этих мер позднее осуществили большевики. Последствия для хозяйства оказались катастрофическими. Можем ли мы утверждать, что предложенная советской демократией программа вела к таким же последствиям? Помимо сходства есть и явные отличия. На значительной части большевистских мер, сложившихся затем в систему «военного коммунизма», лежал отпечаток политики классовой конфронтации, Гражданской войны, принуждения и репрессий. Программа, изложенная Чхеидзе, принципиально отличалась установкой на социальный компромисс людей труда за счёт относительно узких слоёв имущественной элиты. В условиях, когда буржуазия не справлялась со своими социальными функциями и кризис стремительно углублялся, усиление роли государства оказалось неизбежным. Хотя, как показал опыт ХХ века, огосударствление экономики могло идти самыми разными путями — от «шведского» до «сталинского». Умеренные социалисты рассчитывали основать систему регулирования экономики, которая будет вырастать из разветвлённой сети самоуправляющихся общественных организаций и опираться на общенациональное признание основных реформ большинством населения по итогам выборов в Учредительное собрание.
Умеренные социалисты выступали против форсированной замены рыночных отношений распределительными, что стало впоследствии одной из разрушительных черт социально-экономической политики большевизма. Программа Чхеидзе поддерживала эсеровскую аграрную программу, широкое участие демократических организаций в экономическом регулировании, свободу профсоюзной деятельности, всеобщие выборы представителей центральной власти на местах и органов территориальной власти (самоуправления). Эта сторона программы давала возможность «перевернуть» иерархию управления, демократизировав его насколько возможно, продолжая продвижение к экономической демократии и самоуправлению.
Коалиционный характер власти также ограничивал возможности авторитаризации. Всё это принципиально отличало программу, изложенную Чхеидзе, от последующей практики большевиков.
На совещании развернулась полемика кадетов и умеренных социалистов. Кадет Василий Маклаков возмущался, что в правительстве всё ещё есть «вчерашние пораженцы» (имелся в виду лидер эсеров), на что левая часть зала откликнулась: «Да здравствует мужицкий министр Чернов!».
Маклаков, который прекрасно был осведомлён о надеждах правых кругов на штыки генерала Корнилова, пытался отвести опасения Керенского на этот счёт: «Были в речи председателя какие-то неясные, непонятные намёки: кто-то угрожает штыками, которые хотят подавить революцию, кто-то придёт сюда и приведёт с собой старый порядок».
Выступая от имени московских коммерческих кругов, глава Всероссийского торгово-промышленного союза Павел Рябушинский высказывал опасение, что после войны из-за экспансии западного капитала «чужие будут эксплуатировать русский рабочий труд, но не мы». Вот она, главная угроза!
Позднее большую известность приобрели слова Рябушинского о том, что «к сожалению, нужна костлявая рука голода и народной нищеты, чтобы она схватила за горло лжедрузей народа, членов разных комитетов и советов, чтобы они опомнились».
Защита существующей коалиции и переход к более правому и более репрессивному режиму — вот две идеи, конкурировавшие на Государственном совещании. Сдвиг власти влево ради начала более глубоких социальных реформ практически не рассматривался как реальная перспектива. Через месяц всё изменилось, однако в сер. августа Керенский и его сторонники-центристы еле сдерживали натиск справа.
Наиболее дальновидные представители цензовых слоёв видели именно в центристах, сторонниках коалиции своих защитников. Под гром аплодисментов от имени буржуазии Александр Бубликов пожал руку социалисту Ираклию Церетели, который в этой ситуации должен был представлять трудящиеся классы и революционную демократию. Хотя представлял на деле лишь их часть, стремительно уменьшавшуюся.
Укрепить авторитет политического центризма и оборончества были призваны приглашённые на Государственное совещание исторические фигуры: Екатерина Брешко-Брешковская, Пётр Кропоткин и Георгий Плеханов. В этой триаде наиболее удивительную для себя роль играл Кропоткин — идеолог анархизма, который теперь обосновывал оборончество и создание федеративного государства, как в Америке. Он не отказался от своих анархо-коммунистических идеалов, но пришёл к выводу, что путь к анархизму долог, и начинать надо с малого. Прежде всего — избежать «психологии побеждённой страны», которую Кропоткин наблюдал во Франции после 1871 года. После разгрома пруссаками страна обнищала и готова была унижаться перед монархическими режимами и собственными кандидатами в диктаторы. Чтобы развиваться дальше, Россия должна была сначала решить минимальные социальные задачи: добиться прогресса в просвещении, вывести массы из нищеты, создать федеративную республику с региональными парламентами.
Совещание заканчивалось под пафосную речь Керенского, снова призвавшего всех сплотиться вокруг правительства, которое будет твёрдым. О себе любимом премьер говорил образно: «Пусть сердце станет каменным, пусть замрут струны веры в человека, пусть засохнут все цветы и грёзы о человеке, над которыми сегодня, с этой кафедры говорили презрительно и их топтали. Так сам затопчу. Не будет этого. Я брошу далеко ключи от сердца, любящего людей, я буду думать только о государстве».
Однако слушавшие Керенского политики терпели его лишь постольку, поскольку не пришло время для решительного боя за власть. Левые связывали надежды с победой на выборах в Учредительное собрание. Правые — с военным переворотом генерала Корнилова.
Информация