Вечное обаяние белого дела
Миф о красивой контрреволюции сформировали советские фильмы.
Отчетливо помню день, когда впервые прочитал «Белую гвардию» Булгакова. Это был 1983 год. Зима. Наверное, январь или февраль. Книгу мне дали на несколько дней. По большому блату. В андроповском СССР она была жутким дефицитом. За киевским окном шел снег. По улице медленно пробирался трамвай. А я стоял у окна, и в голове моей еще крутились петлюровцы, гетман, потемневшая от холода кокарда на фуражке Мышлаевского и бессмертная фраза на печке: «Слухи грозные, ужасные — наступают банды красные»...
Мне было четырнадцать. И я жалел об одном — что не родился в царствование государя-императора Николая Александровича и не могу, следовательно, быть кадетом, юнкером или лейб-гвардии штабс-ротмистром в кавалерийской длинной шинели. История, казалось, прошла мимо. Скука-с, поручик! Со мной происходило то же, что и с Дон-Кихотом. Тот, начитавшись рыцарских романов, возжелал стать странствующим рыцарем. А я — белогвардейцем. Ведь что такое «Белая гвардия»? Самый, что ни на есть, настоящий рыцарский роман!
Впрочем, время на излете застоя идеально соответствовало таким мечтам. Глоток свободы можно было потянуть только из фильмов о гражданской войне. Победили в ней красные. Но фильмы нельзя снимать только о победителях. В них должны быть еще и «враги». И враги эти выглядели куда симпатичнее, чем большевики-революционеры. Разве мог маленький плешивый Ленин с бородкой тягаться с великолепным генералом Чернотой из «Бега»? Разве могла кровавая маньячка Анка-пулеметчица — явно латентная лесбиянка, лютой ненавистью ненавидящая мужчин, сравниться с идущим на верную смерть офицерским строем в «Чапаеве»? Помните того, с дымящейся сигарой во рту? Чем он был хуже японских самураев — этот русский шикарный самоубийца, прущий прямо на пулемет, лишь бы не жить в стране победившего социализма?
«Адъютант его превосходительства» агитировал против советской власти лучше любого «вражьего голоса», воркующего ночью за западные деньги по Би-би-си. «Тихий Дон» подтачивал колхозную систему надежнее всех кулаков в мире. Если ради этой системы погубили таких казаков, как Гришка Мелехов и Пантелей Прокофьевич, то на черта она нужна?
Поэтому с Советским Союзом в 91-м году я расставался легко. Меня тошнило от его красных знамен, членов партии, на глазах мутировавших в «демократов» и «националистов», вранья трибунного и кухонного, ватников и кирзовых сапог. Он не устраивал меня эстетически. Страна, не способная производить шелковые галстуки и развратные дамские чулки, не имела права на существование, несмотря на все свои успехи в социальной сфере. А вот с белыми я не расстался до сих пор. Это моя любимая забава. Бывает, закроешь глаза — и словно с высоты увидишь степь, цепочки людей в шинелях, черные игрушки пушек. Только оказалось, что даже белый цвет имеет множество оттенков.
Начнем с того, что большинство вождей белого дела вряд ли были готовы спеть «Боже, царя храни!». Генерал Корнилов — первый командующий Добровольческой армией — вообще имел демократические убеждения. Даже почти левые. Свой первый выход на большую историческую сцену он начал с поступка, который ни за что не мог попасть в советские фильмы, ибо с коммунистической точки зрения не имел объяснения. Это он во время Февральской революции лично арестовывал императрицу Александру Федоровну в Царском Селе. Как такой «хороший» человек мог потом пойти против советской власти? Но дело в том, что будущую Россию генерал видел как буржуазную республику с собой во главе. А себя — чем-то вроде нового Наполеона, который должен был прийти после смуты и навести порядок. Большевиков, естественно, в этой чудесной новой православной России без царя не предполагалось. Разве что некоторое их количество должно было болтаться для красоты на фонарных столбах после торжественного взятия Москвы.
«Генерала Корнилова считать монархистом было нельзя, — писал в мемуарах пришедший ему на смену Деникин. — Генерал Марков не скрывал своих монархических убеждений, но твердо считал, что выявить свои убеждения должно только после освобождения Родины. Генерал Кутепов, ярый монархист, поборол в себе свои чувства и влечения и заявил, что если воля Учредительного собрания остановится на иной, не монархической, форме правления, то он приложит руку к козырьку и скажет: «Слушаю!».
Генерала Алексеева Деникин тоже называл «монархистом». Правда, это был какой-то странный монархист. Ведь именно он в марте 1917 года посоветовал Николаю II отречься от престола. Нет чтобы сказать: «Вы что, Ваше Величество, спятили? Какое отречение? Сейчас все вместе — по вагонам и в Петроград! Душить свободу!». Так на его месте (а место было высокое — начальник генерального штаба русской армии!) заявил бы любой настоящий монархист.
Вообще даже по происхождению интересная публика собралась у руля Добровольческой армии. Только что упомянутый Алексеев — сын солдата. Деникин имел почти такую же родословную. Его отец — простой крепостной мужик — попал в армию при Николае I, когда служили целых двадцать пять лет, и из рядовых выбился в майоры. Женился на бедной польской барышне. И от этого брака русского офицера «из простых» с полькой и родился Антон Иванович Деникин — киевский юнкер и убежденный адепт единой и неделимой России. В патриоты возрождающейся Польши его не потянуло — слишком хорошо понимал, какое «уродливое детище Версальской системы» из этой затеи получится.
Чуть ли не единственным аристократом в верхушке белой армии оказался ее последний командующий барон Врангель — гвардейский офицер, в начале мировой войны командир эскадрона лейб-гвардии Конного полка. Но этот был во всем исключением! Полный отморозок! В 1914 году под командой Врангеля конногвардейцы ударом в лоб захватили немецкие пушки. Это была едва ли не последняя в истории такая атака в конном строю. Представьте: две сотни всадников несутся вскачь навстречу залпам и смерти. Над ними хлопки шрапнели — передовая техника против сабель. Доскакал мало кто. Сохранилась фотография: тощий, как Кащей Бессмертный, ротмистр Врангель сидит после боя на взятом орудии. Глаза — стра-а-а-шные! Сам не понимает, что совершил.
Больше в такие атаки русская кавалерия не ходила — подходящих людей не осталось. Зато Врангель заслужил за это первый в той войне офицерский орден св. Георгия. ТАКОЙ мог взяться за безнадежное дело! Но и он к 1920 году был уже полным демократом. Даже посылал гонцов к батьке Махно договариваться о совместных действиях против красных и собирался дать если не независимость, то широкую автономию Украине.
В кино все эти полутона исчезли. Вернемся к знаменитой психической атаке из «Чапаева» братьев Васильевых. Нечто подобное действительно имело место.
Но инсценировали события так, что от правды остался только дым. В фильме в атаку на бойцов Василия Ивановича марширует, как на параде, «офицерский Каппелевский полк». В действительности он не был офицерским и никогда не носил придуманных ему специально для кино черных длинных мундиров с отворотами. Не ходил он и в психическую атаку против чапаевцев. Прославилась в ней Ижевская бригада — удивительная часть колчаковской армии, сформированная целиком из уральских рабочих. Нюхнув комиссарской власти, эти пролетарии восстали и выдвинули лозунг: «За советы без большевиков!». Сложно поверить, но против красных они сражались под... красным стягом!
Ижевцы носили самые обычные гимнастерки с синими суконными погонами, офицеров своих выбирали и обращались к ним «товарищ поручик» или «товарищ полковник», а в наступление на Чапаева 9 июля 1919 года под Уфой двинулись, наяривая на гармошках революционную «Варшавянку»! Их психическая атака в полный рост без единого выстрела произошла не от хорошей жизни — у белых под красным знаменем просто кончились патроны.
Но все это не вписывалось в ту схему гражданской войны, которую навязывали в 30-е годы победители-коммунисты. Рабочие против большевиков? Да не дай Бог, кто узнает! Поэтому белогвардейцев предписали изображать только чистенькими лощеными дворянами, словно только что из салона красоты.
Сложно поверить, но выбор между службой у белых и красных чаще всего определялся по географическому принципу. Разваленная революционной пропагандой царская армия к началу 1918 года самораспустилась. По штатным спискам перед кончиной в ней числилось примерно 300 тысяч офицеров. За исключением трех-четырех тысяч явных пассионариев, сразу оказавшихся на Дону у Корнилова, все остальные разъехались по домам. Тех, кто жил поблизости от революционных Москвы и Петрограда, мобилизовывала зарождающаяся Красная армия. Схема была проста. Бывшего царского офицера новая власть ставила перед выбором: или служите нам, или мы расстреляем вашу семью. Время сейчас трудное, войдите в наше положение... Был и еще вариант «убеждения»: какая вам разница — красная или белая Россия? Со звездой или с двуглавым орлом? Ведь это же все равно Россия, а вы ведь русский! Так в воинстве Ленина появилась широчайшая прослойка «военспецов» — кадровых офицеров дореволюционного Генерального штаба. Это они планировали операции, командовали дивизиями и полками. Именно для присмотра за ними, а не для душевных бесед со всякими Чапаевыми, и были придуманы комиссары.
А офицеры-южане и сибиряки, жившие на окраинах развалившейся империи, в основном оказались у Колчака или Деникина. Берет белая армия Харьков — и сразу в ее рядах оказывается все местное офицерство, отсиживающееся по домам. Захватывает Екатеринославль — вот вам еще пополнение. Взятый в плен у красных полк после расстрела десятка явных коммунистов тут же переформировывается и становится белым. Такова была реальность! И красные поступали так же: к примеру, все оставшиеся после эвакуации деникинцев из Новороссийска донские и кубанские казачки тут же были зачислены в Первую конармию Буденного и отправлены на польский фронт — рубить воскресшую из небытия шляхту.
Отдельная тема — киевские белогвардейцы, описанные Булгаковым. «Белая гвардия» для многих стала главным романом о гражданской войне. В нее верят, как в исторический источник. Между тем, киевские белые — совсем не белые. Или не совсем белые. Они служат «гетману Всея Украины» Павлу Скоропадскому. Причем, служат по найму. Офицерские дружины, описанные у Булгакова, в реальности были формированиями ландскнехтов — разочарованными во всем бывшими военнослужащими русской армии, по той или иной причине оказавшимися в Киеве. Обстоятельства их формирования описаны прапорщиком Романом Гулем в воспоминаниях «Киевская эпопея», опубликованных в «Архиве русской революции»: «Иду на Прорезную улицу — в штаб дружины… Небольшие комнаты полны пришедшими офицерами. Здесь волнение, шум… Все хотят узнать об условиях службы, освобождает ли она от украинских войск и т. п. Красивый худой брюнет — полковник Рот предупредительно-вежливо отвечает на расспросы… «Господа, служба только по охране города… жалованье 500 карбованцев в месяц… будет общежитие… довольствие… суточные… поступление в дружину освобождает от общей мобилизации»… Офицеры довольны. Ведь все из них уже поголодали, узнали безработицу. А тут хорошие условия и «охрана города», необходимая при всяком правительстве»…
Вот и решите, кто эти люди? В составе украинской армии служить не хотят, но все равно, по факту, служат — получают довольствие, жалованье. Кормятся от Скоропадского и одновременно его проклинают. Но завидовать им не стоит. Добровольцев было куда меньше, чем массовки, снятой в очередной экранизации «Белой гвардии». Сформировали всего две дружины — генерала Кирпичева и полковника Святополк-Мирского. Слово тому же Гулю: «Людей в отделе мало — человек 60, и, несмотря на приказы о дальнейшей мобилизации, число не увеличивается. Бессонная служба, почти без смены, утомительная… В один из таких дней приехал ген. Кирпичев с каким-то штатским господином. Всех подняли, выстроили, и генерал обратился с речью: «Господа, теперь мы вошли в состав армии ген. Деникина, ура!.. Организатору и инициатору офицерских дружин, Игорю Александровичу Кистяковскому, ура!..»
Кричат ура, и штатский господин приветливо снимает шляпу. Это министр Кистяковский. «Вхождение» в состав армии ген. Деникина многих удивило, но никто не мог подумать, что ген. Кирпичев и Кистяковский заведомо лгали».
Между тем, все это была очень характерная история русско-украинской дружбы с хитрецой. Кистяковский — министр внутренних дел гетманского правительства — формировал русские офицерские дружины на деньги своего ведомства, а чтобы поднять их дух, уверял, что они подчиняются далекому генералу Деникину, чья армия находилась аж на Кубани. Каша? Бред? Нет, реальность. Это и есть подлинная история гражданской войны без литературного глянца. Как не было глянца на живых ее участниках, которых теперь малоубедительно изображают сытые, как домашние коты, Хабенский с Пореченковым, получающие за свои экранные подвиги отнюдь не 500 гетманских карбованцев.
В мемуарах прапорщика Марковской артбригады Николая Прюца есть забавный эпизод. После ранения он впервые выходит из госпиталя на прогулку в Ростове-на-Дону. Прапорщик пишет о себе в третьем лице: «Идя по Садовой, он увидел, что резко выделяется в толпе прохожих. Не получая никакого обмундирования и не имея достаточно денег, чтобы купить что-либо из-за дороговизны, он в летнюю жару шел в зимней солдатской папахе и в поношенной, простреленной юнкерской шинели». Денег у этого оборванца хватило только на то, чтобы заказать кофе с пирожным в кафе и приобрести «простую солдатскую фуражку, которую он потом носил половину восемнадцатого и целый девятнадцатый год. И это было все, что он приобрел за первые полтора года службы в строю своей батареи». А ведь Прюц служил в одной из самых прославленных и боевых частей белой армии! Даже после тифа и ранения в глаз он все равно вернулся в строй.
Знаменитый Михаил Фрунзе, командующий красным Южным фронтом — тем самым, что взял Крым, уже после гражданской войны помянул белых добрым словом: «В области военной они, разумеется, были большими мастерами. И провели против нас не одну талантливую операцию. И совершили, по-своему, немало подвигов, выявили немало самого доподлинного личного геройства, отваги и прочего. В нашей политической борьбе — кто может быть нашим достойным противником? Только не слюнтяй Керенский и подобные ему, а махровые черносотенцы. Они способны были бить и крошить так же, как на это были способны мы».
В конце концов, глядя на сегодняшнюю Россию с двуглавым орлом, трехцветным знаменем и прахом Деникина, перенесенным на родину, кто усомнится в том, что в гражданской войне победили все-таки белые? Победили уже после смерти, духом своим обелив красную страну.
Квартет. Офицер с дамами в карнавальных костюмах — польском, венгерском и русском. Снимок сделан в Одессе. На обороте стоит: Дерибасовская №13, Придворный фотограф П.А. Белоцерковский, удостоен высочайших наград и благодарностей их Императоских Величеств
Отчетливо помню день, когда впервые прочитал «Белую гвардию» Булгакова. Это был 1983 год. Зима. Наверное, январь или февраль. Книгу мне дали на несколько дней. По большому блату. В андроповском СССР она была жутким дефицитом. За киевским окном шел снег. По улице медленно пробирался трамвай. А я стоял у окна, и в голове моей еще крутились петлюровцы, гетман, потемневшая от холода кокарда на фуражке Мышлаевского и бессмертная фраза на печке: «Слухи грозные, ужасные — наступают банды красные»...
Мне было четырнадцать. И я жалел об одном — что не родился в царствование государя-императора Николая Александровича и не могу, следовательно, быть кадетом, юнкером или лейб-гвардии штабс-ротмистром в кавалерийской длинной шинели. История, казалось, прошла мимо. Скука-с, поручик! Со мной происходило то же, что и с Дон-Кихотом. Тот, начитавшись рыцарских романов, возжелал стать странствующим рыцарем. А я — белогвардейцем. Ведь что такое «Белая гвардия»? Самый, что ни на есть, настоящий рыцарский роман!
Впрочем, время на излете застоя идеально соответствовало таким мечтам. Глоток свободы можно было потянуть только из фильмов о гражданской войне. Победили в ней красные. Но фильмы нельзя снимать только о победителях. В них должны быть еще и «враги». И враги эти выглядели куда симпатичнее, чем большевики-революционеры. Разве мог маленький плешивый Ленин с бородкой тягаться с великолепным генералом Чернотой из «Бега»? Разве могла кровавая маньячка Анка-пулеметчица — явно латентная лесбиянка, лютой ненавистью ненавидящая мужчин, сравниться с идущим на верную смерть офицерским строем в «Чапаеве»? Помните того, с дымящейся сигарой во рту? Чем он был хуже японских самураев — этот русский шикарный самоубийца, прущий прямо на пулемет, лишь бы не жить в стране победившего социализма?
Гимназист. На кокарде «2Г» — 2-я киевская гимназия
«Адъютант его превосходительства» агитировал против советской власти лучше любого «вражьего голоса», воркующего ночью за западные деньги по Би-би-си. «Тихий Дон» подтачивал колхозную систему надежнее всех кулаков в мире. Если ради этой системы погубили таких казаков, как Гришка Мелехов и Пантелей Прокофьевич, то на черта она нужна?
Поэтому с Советским Союзом в 91-м году я расставался легко. Меня тошнило от его красных знамен, членов партии, на глазах мутировавших в «демократов» и «националистов», вранья трибунного и кухонного, ватников и кирзовых сапог. Он не устраивал меня эстетически. Страна, не способная производить шелковые галстуки и развратные дамские чулки, не имела права на существование, несмотря на все свои успехи в социальной сфере. А вот с белыми я не расстался до сих пор. Это моя любимая забава. Бывает, закроешь глаза — и словно с высоты увидишь степь, цепочки людей в шинелях, черные игрушки пушек. Только оказалось, что даже белый цвет имеет множество оттенков.
Юнкер. «На добрую память Тоне от дорогого брата Пети». 1915
Начнем с того, что большинство вождей белого дела вряд ли были готовы спеть «Боже, царя храни!». Генерал Корнилов — первый командующий Добровольческой армией — вообще имел демократические убеждения. Даже почти левые. Свой первый выход на большую историческую сцену он начал с поступка, который ни за что не мог попасть в советские фильмы, ибо с коммунистической точки зрения не имел объяснения. Это он во время Февральской революции лично арестовывал императрицу Александру Федоровну в Царском Селе. Как такой «хороший» человек мог потом пойти против советской власти? Но дело в том, что будущую Россию генерал видел как буржуазную республику с собой во главе. А себя — чем-то вроде нового Наполеона, который должен был прийти после смуты и навести порядок. Большевиков, естественно, в этой чудесной новой православной России без царя не предполагалось. Разве что некоторое их количество должно было болтаться для красоты на фонарных столбах после торжественного взятия Москвы.
Юный офицер. Снялся в Киеве на Брест-Литовском шоссе №26
«Генерала Корнилова считать монархистом было нельзя, — писал в мемуарах пришедший ему на смену Деникин. — Генерал Марков не скрывал своих монархических убеждений, но твердо считал, что выявить свои убеждения должно только после освобождения Родины. Генерал Кутепов, ярый монархист, поборол в себе свои чувства и влечения и заявил, что если воля Учредительного собрания остановится на иной, не монархической, форме правления, то он приложит руку к козырьку и скажет: «Слушаю!».
Генерала Алексеева Деникин тоже называл «монархистом». Правда, это был какой-то странный монархист. Ведь именно он в марте 1917 года посоветовал Николаю II отречься от престола. Нет чтобы сказать: «Вы что, Ваше Величество, спятили? Какое отречение? Сейчас все вместе — по вагонам и в Петроград! Душить свободу!». Так на его месте (а место было высокое — начальник генерального штаба русской армии!) заявил бы любой настоящий монархист.
Коллега доктора Турбина. На обороте надпись «На добрую память от лекаря Бабкина». Судя по каблукам и шпорам, служил в кавалерии
Вообще даже по происхождению интересная публика собралась у руля Добровольческой армии. Только что упомянутый Алексеев — сын солдата. Деникин имел почти такую же родословную. Его отец — простой крепостной мужик — попал в армию при Николае I, когда служили целых двадцать пять лет, и из рядовых выбился в майоры. Женился на бедной польской барышне. И от этого брака русского офицера «из простых» с полькой и родился Антон Иванович Деникин — киевский юнкер и убежденный адепт единой и неделимой России. В патриоты возрождающейся Польши его не потянуло — слишком хорошо понимал, какое «уродливое детище Версальской системы» из этой затеи получится.
Чуть ли не единственным аристократом в верхушке белой армии оказался ее последний командующий барон Врангель — гвардейский офицер, в начале мировой войны командир эскадрона лейб-гвардии Конного полка. Но этот был во всем исключением! Полный отморозок! В 1914 году под командой Врангеля конногвардейцы ударом в лоб захватили немецкие пушки. Это была едва ли не последняя в истории такая атака в конном строю. Представьте: две сотни всадников несутся вскачь навстречу залпам и смерти. Над ними хлопки шрапнели — передовая техника против сабель. Доскакал мало кто. Сохранилась фотография: тощий, как Кащей Бессмертный, ротмистр Врангель сидит после боя на взятом орудии. Глаза — стра-а-а-шные! Сам не понимает, что совершил.
Капитан пехоты. На обороте снимка дата: 3.11.1916 года
Больше в такие атаки русская кавалерия не ходила — подходящих людей не осталось. Зато Врангель заслужил за это первый в той войне офицерский орден св. Георгия. ТАКОЙ мог взяться за безнадежное дело! Но и он к 1920 году был уже полным демократом. Даже посылал гонцов к батьке Махно договариваться о совместных действиях против красных и собирался дать если не независимость, то широкую автономию Украине.
В кино все эти полутона исчезли. Вернемся к знаменитой психической атаке из «Чапаева» братьев Васильевых. Нечто подобное действительно имело место.
Но инсценировали события так, что от правды остался только дым. В фильме в атаку на бойцов Василия Ивановича марширует, как на параде, «офицерский Каппелевский полк». В действительности он не был офицерским и никогда не носил придуманных ему специально для кино черных длинных мундиров с отворотами. Не ходил он и в психическую атаку против чапаевцев. Прославилась в ней Ижевская бригада — удивительная часть колчаковской армии, сформированная целиком из уральских рабочих. Нюхнув комиссарской власти, эти пролетарии восстали и выдвинули лозунг: «За советы без большевиков!». Сложно поверить, но против красных они сражались под... красным стягом!
Унтер-офицер кавалерии. Чаще всего фотографировались с сестрами
Ижевцы носили самые обычные гимнастерки с синими суконными погонами, офицеров своих выбирали и обращались к ним «товарищ поручик» или «товарищ полковник», а в наступление на Чапаева 9 июля 1919 года под Уфой двинулись, наяривая на гармошках революционную «Варшавянку»! Их психическая атака в полный рост без единого выстрела произошла не от хорошей жизни — у белых под красным знаменем просто кончились патроны.
Но все это не вписывалось в ту схему гражданской войны, которую навязывали в 30-е годы победители-коммунисты. Рабочие против большевиков? Да не дай Бог, кто узнает! Поэтому белогвардейцев предписали изображать только чистенькими лощеными дворянами, словно только что из салона красоты.
Сложно поверить, но выбор между службой у белых и красных чаще всего определялся по географическому принципу. Разваленная революционной пропагандой царская армия к началу 1918 года самораспустилась. По штатным спискам перед кончиной в ней числилось примерно 300 тысяч офицеров. За исключением трех-четырех тысяч явных пассионариев, сразу оказавшихся на Дону у Корнилова, все остальные разъехались по домам. Тех, кто жил поблизости от революционных Москвы и Петрограда, мобилизовывала зарождающаяся Красная армия. Схема была проста. Бывшего царского офицера новая власть ставила перед выбором: или служите нам, или мы расстреляем вашу семью. Время сейчас трудное, войдите в наше положение... Был и еще вариант «убеждения»: какая вам разница — красная или белая Россия? Со звездой или с двуглавым орлом? Ведь это же все равно Россия, а вы ведь русский! Так в воинстве Ленина появилась широчайшая прослойка «военспецов» — кадровых офицеров дореволюционного Генерального штаба. Это они планировали операции, командовали дивизиями и полками. Именно для присмотра за ними, а не для душевных бесед со всякими Чапаевыми, и были придуманы комиссары.
А офицеры-южане и сибиряки, жившие на окраинах развалившейся империи, в основном оказались у Колчака или Деникина. Берет белая армия Харьков — и сразу в ее рядах оказывается все местное офицерство, отсиживающееся по домам. Захватывает Екатеринославль — вот вам еще пополнение. Взятый в плен у красных полк после расстрела десятка явных коммунистов тут же переформировывается и становится белым. Такова была реальность! И красные поступали так же: к примеру, все оставшиеся после эвакуации деникинцев из Новороссийска донские и кубанские казачки тут же были зачислены в Первую конармию Буденного и отправлены на польский фронт — рубить воскресшую из небытия шляхту.
Отдельная тема — киевские белогвардейцы, описанные Булгаковым. «Белая гвардия» для многих стала главным романом о гражданской войне. В нее верят, как в исторический источник. Между тем, киевские белые — совсем не белые. Или не совсем белые. Они служат «гетману Всея Украины» Павлу Скоропадскому. Причем, служат по найму. Офицерские дружины, описанные у Булгакова, в реальности были формированиями ландскнехтов — разочарованными во всем бывшими военнослужащими русской армии, по той или иной причине оказавшимися в Киеве. Обстоятельства их формирования описаны прапорщиком Романом Гулем в воспоминаниях «Киевская эпопея», опубликованных в «Архиве русской революции»: «Иду на Прорезную улицу — в штаб дружины… Небольшие комнаты полны пришедшими офицерами. Здесь волнение, шум… Все хотят узнать об условиях службы, освобождает ли она от украинских войск и т. п. Красивый худой брюнет — полковник Рот предупредительно-вежливо отвечает на расспросы… «Господа, служба только по охране города… жалованье 500 карбованцев в месяц… будет общежитие… довольствие… суточные… поступление в дружину освобождает от общей мобилизации»… Офицеры довольны. Ведь все из них уже поголодали, узнали безработицу. А тут хорошие условия и «охрана города», необходимая при всяком правительстве»…
Вот и решите, кто эти люди? В составе украинской армии служить не хотят, но все равно, по факту, служат — получают довольствие, жалованье. Кормятся от Скоропадского и одновременно его проклинают. Но завидовать им не стоит. Добровольцев было куда меньше, чем массовки, снятой в очередной экранизации «Белой гвардии». Сформировали всего две дружины — генерала Кирпичева и полковника Святополк-Мирского. Слово тому же Гулю: «Людей в отделе мало — человек 60, и, несмотря на приказы о дальнейшей мобилизации, число не увеличивается. Бессонная служба, почти без смены, утомительная… В один из таких дней приехал ген. Кирпичев с каким-то штатским господином. Всех подняли, выстроили, и генерал обратился с речью: «Господа, теперь мы вошли в состав армии ген. Деникина, ура!.. Организатору и инициатору офицерских дружин, Игорю Александровичу Кистяковскому, ура!..»
Кричат ура, и штатский господин приветливо снимает шляпу. Это министр Кистяковский. «Вхождение» в состав армии ген. Деникина многих удивило, но никто не мог подумать, что ген. Кирпичев и Кистяковский заведомо лгали».
Между тем, все это была очень характерная история русско-украинской дружбы с хитрецой. Кистяковский — министр внутренних дел гетманского правительства — формировал русские офицерские дружины на деньги своего ведомства, а чтобы поднять их дух, уверял, что они подчиняются далекому генералу Деникину, чья армия находилась аж на Кубани. Каша? Бред? Нет, реальность. Это и есть подлинная история гражданской войны без литературного глянца. Как не было глянца на живых ее участниках, которых теперь малоубедительно изображают сытые, как домашние коты, Хабенский с Пореченковым, получающие за свои экранные подвиги отнюдь не 500 гетманских карбованцев.
В мемуарах прапорщика Марковской артбригады Николая Прюца есть забавный эпизод. После ранения он впервые выходит из госпиталя на прогулку в Ростове-на-Дону. Прапорщик пишет о себе в третьем лице: «Идя по Садовой, он увидел, что резко выделяется в толпе прохожих. Не получая никакого обмундирования и не имея достаточно денег, чтобы купить что-либо из-за дороговизны, он в летнюю жару шел в зимней солдатской папахе и в поношенной, простреленной юнкерской шинели». Денег у этого оборванца хватило только на то, чтобы заказать кофе с пирожным в кафе и приобрести «простую солдатскую фуражку, которую он потом носил половину восемнадцатого и целый девятнадцатый год. И это было все, что он приобрел за первые полтора года службы в строю своей батареи». А ведь Прюц служил в одной из самых прославленных и боевых частей белой армии! Даже после тифа и ранения в глаз он все равно вернулся в строй.
Знаменитый Михаил Фрунзе, командующий красным Южным фронтом — тем самым, что взял Крым, уже после гражданской войны помянул белых добрым словом: «В области военной они, разумеется, были большими мастерами. И провели против нас не одну талантливую операцию. И совершили, по-своему, немало подвигов, выявили немало самого доподлинного личного геройства, отваги и прочего. В нашей политической борьбе — кто может быть нашим достойным противником? Только не слюнтяй Керенский и подобные ему, а махровые черносотенцы. Они способны были бить и крошить так же, как на это были способны мы».
В конце концов, глядя на сегодняшнюю Россию с двуглавым орлом, трехцветным знаменем и прахом Деникина, перенесенным на родину, кто усомнится в том, что в гражданской войне победили все-таки белые? Победили уже после смерти, духом своим обелив красную страну.
Информация