Сергей Черняховский. Национальный суверенитет и готовность к автаркии
Вопрос о национальном суверенитете – это вопрос государственно-политического суверенитета нации. Суверенность внутри страны – это вопрос о том, чья воля на территории страны является высшей. Суверенность в международных отношениях – это независимость в международных отношениях.
Сергей Черняховский. Фото с сайта izborsk-club.ru
Идея суверенности страны утвердилась в Вестфале в 1648 году, после Тридцатилетней войны, потрясавшей Европу с 1618 года. И означала юридическое право монарха и правительства каждого отдельного государственного образования не подчиняться ни власти императора Священной Римской империи германской нации, ни Римскому папскому престолу.
Сначала это была суверенность правителя, воспринимавшегося как абсолют, с развитием идеи суверенитета народа на место абсолюта монарха пришел абсолют народа, последовательно один за другим заменившие идею абсолюта бога. Таким образом, последовательно утвердился принцип суверенитета нации, из которого позже и выросла идея права нации на самоопределение в тех или иных желаемых ей формах.
Наверное понятно, что для реализации национального суверенитета, то есть – независимости нации – кроме принципа суверенитета нужна сама нация. Проблема в том, что явление нации – на деле более сложное и более многосоставное, нежели может показаться. И нация – это и не народ, и не народность, и не племя, нация – это больше и сложнее.
Формально этимологически – нация по латыни это ровно то же, что этнос по-гречески – всего лишь «племя». Исторически этносом стали обозначать менее широкую общность – общность происхождения, культуры и общего вида, что несколько уже, чем племя, в котором могут сливаться люди с разным этническим происхождением. Нацией – более широкую общность, включающую общность языка, территории, культуры, некое начало политического объединения – что сама дает лишь предыдущую к нации ступень народности, плюс еще экономическую общность, то есть обладание национальным рынком.
Формирование нации может идти разными путями возвышения общности. Основной, западноевропейский, шел путем выделения языковых общностей из прежней религиозно-цивилизационной – обслуживая интересы складывающихся рыночных общностей, того, что стало национальными рынками и современными европейскими государствами.
То есть принцип государственной суверенности и права нации на самоопределение стал лишь принципом политического выражения и защиты интересов национального рынка. И как принцип объединяющий стал и был принципом прогрессивного развития общества – ко всему прочему защищающего самобытные национальные языки и национальную культуру.
Проблема в том, что национальные рынки, развившись и укрепившись в рамках национальных государств, стали перерастать их границы, частью вступая в конкуренцию друг с другом, частью осваивая те экономические и географические зоны земли, где такие рынки еще не возникли.
Принцип национального суверенитета утратил свое прежнее наполнение принципа единства национального рынка.
В той степени, в которой к концу 20 века сложился единый мировой рынок (хотя еще и не до конца сложился) и в которой складывается единый мировой хозяйственный комплекс, национальный суверенитет стал тормозить развитие мирового рынка. Сама национальная общность оказалась лишена своего внутреннего единства обозначенных ранее черт: культурно- языковое-историческое единство в заметной степени сохранилось, экономически-рыночное – в заметной степени утратилось.
Возможно, второе и смогло бы эффективно одержать верх над первым, если бы не два момента. Во-первых, культурно-языково-историческая самоидентификация укрепилась и окрепла за период ее экономического скрепления и сама как минимум пока играла ценностную роль. Во-вторых, национальные экономики, объединяясь в мировое пространство, подчас даже выигрывая по сравнению с прежним состоянием, но часто еще и проигрывая, в любом случае оказались во взаимно неравном положении друг с другом.
Более сильные стали доминировать, относительно более слабые оказались подчиненными. Подчиненный уже не может претендовать на суверенность – то есть в этих условиях восстанавливается система суверен-вассал. Вассалы могут быть более влиятельными или менее влиятельными, суверен может считаться с одними больше, с другим меньше, но доминирует даже не тот, кто с традиционной экономической точки зрения более силен: кто имеет более сильное производство, кто выпускает лучшие или более дешевые, либо более необходимые товары, даже не тот, кто имеет более современные технологии - а тот, кто удерживает в своих руках линии коммуникации и управления этой объединенной экономикой.
Страна-нация, которая в эту систему не входит, не сможет войти в нее на равных основаниях и сохранив свой национальный суверенитет. Если ее экономика существует как слабая, она должна будет подчиниться не только правилам, но интересам более сильных, рассчитывать в мировой экономике на заведомо вспомогательную роль, на исполнение воли хозяев этой системы.
Но даже если эта экономика существует в рамках своего хозяйственного комплекса как достаточно сильная вне сложившейся системы, она сможет войти в систему, лишь подстроив под нее свой хозяйственный комплекс, отказаться от тех отраслей, которые стали сильными именно потому, что работали по правилам и стандартам, отличным от правил и стандартов внешней системы.
Если она не выдержит конкуренцию с субъектами мировой экономики, ее экономика будет разрушена, потому что не сможет дать мировому рынку то, что востребовано на нем.
Если окажется, что она выдерживает эту конкуренцию, значит, она будет нести ущерб тем, с кем ей удалось конкурировать и она будет разрушена более старыми, утвердившимися и имеющими мощный потенциал принуждения к покорности экономическими субъектами этого рынка.
Отсюда, в конечном счете, простая дилемма: либо национальный суверенитет, либо включение в мировой рынок – нельзя быть политически суверенным при установке на экономическое подчинение. И нельзя экономически вписаться в мировой рынок, отказавшись от подчинения его правилам. Точнее, можно – но только вне этого рынка став экономически более сильным, чем весь этот рынок. Что, наверное, возможно – но проблемно и пока для России не просматривается.
В ответ на это заключение естественно напрашивается вопрос о допустимости или недопустимости автаркии, которой сторонники экономического коллаборационизма пугают сторонников политического суверенитета.
Автаркию на сегодня принято считать недопустимой, невозможной и неэффективной, хотя на деле это утверждение сегодня и не доказано, и не опровергнуто, - это сегодня лишь доминирующая точка зрения, скорее, носящая характер прижившегося штампа. Однако вопрос другом.
Вопрос не в автаркии и не в самоизоляции, хотя если нация живет в больном внешнем окружении, которое каждые 6-8 лет сотрясают кризисы, то у нее оказываются три возможные варианта судьбы: сотрясаться внешними кризисами и страдать в унисон с соседями, пытаться принудительно вылечить соседей, которые лечиться не хотят, отгородиться от них непроницаемой для носителей инфекции преградой, безжалостно изолируя на своей территории тех, кто сам оказался подобным носителем.
Вопрос в том, что для обеспечения политического национального суверенитета нужно создать экономический национальный суверенитет. То есть экономику, которая в основе своей не будет зависима от мирового рынка, сможет обеспечивать потребности общества на своей собственной основе и обеспечивать для общества тот уровень материального благосостояния, который на данном этапе обществом будет восприниматься как достаточный и обоснованно-оправданный.
Эта экономика либо должна быть выстроена под национальный рынок, автономный от мирового рынка, либо вообще - что лучше - должна выйти за рамки рынка, стать нерыночной, над-рыночной, пост-рыночной – ровно так же, как любая гигантская корпорация, действующая в мировом рынке, внутри себя крайне далекая от собственно-рыночных отношений. И именно потому, что хочет оставаться субъектно-суверенной в мировом рыночной пространстве.
Это не означает требование ухода из мировой торговли и мирового экономического пространства, просто это должно, если нация хочет сохранять свой суверенитет, рассматриваться не как основная хозяйственная деятельность, а как приработок, подработка, то, что дает незапланированные дополнительные средства, а не как основная статья доходов.
В любом случае приходится выбирать: либо национальный (политический, культурный, экономический) суверенитет, либо экономический коллаборационизм и подчинение требованиям мирового рынка. И, соответственно, что важнее – национальная суверенность либо выгоды роли вассала в мировом рыночном пространстве.
Сергей Черняховский. Фото с сайта izborsk-club.ru
Идея суверенности страны утвердилась в Вестфале в 1648 году, после Тридцатилетней войны, потрясавшей Европу с 1618 года. И означала юридическое право монарха и правительства каждого отдельного государственного образования не подчиняться ни власти императора Священной Римской империи германской нации, ни Римскому папскому престолу.
Сначала это была суверенность правителя, воспринимавшегося как абсолют, с развитием идеи суверенитета народа на место абсолюта монарха пришел абсолют народа, последовательно один за другим заменившие идею абсолюта бога. Таким образом, последовательно утвердился принцип суверенитета нации, из которого позже и выросла идея права нации на самоопределение в тех или иных желаемых ей формах.
Наверное понятно, что для реализации национального суверенитета, то есть – независимости нации – кроме принципа суверенитета нужна сама нация. Проблема в том, что явление нации – на деле более сложное и более многосоставное, нежели может показаться. И нация – это и не народ, и не народность, и не племя, нация – это больше и сложнее.
Формально этимологически – нация по латыни это ровно то же, что этнос по-гречески – всего лишь «племя». Исторически этносом стали обозначать менее широкую общность – общность происхождения, культуры и общего вида, что несколько уже, чем племя, в котором могут сливаться люди с разным этническим происхождением. Нацией – более широкую общность, включающую общность языка, территории, культуры, некое начало политического объединения – что сама дает лишь предыдущую к нации ступень народности, плюс еще экономическую общность, то есть обладание национальным рынком.
Формирование нации может идти разными путями возвышения общности. Основной, западноевропейский, шел путем выделения языковых общностей из прежней религиозно-цивилизационной – обслуживая интересы складывающихся рыночных общностей, того, что стало национальными рынками и современными европейскими государствами.
То есть принцип государственной суверенности и права нации на самоопределение стал лишь принципом политического выражения и защиты интересов национального рынка. И как принцип объединяющий стал и был принципом прогрессивного развития общества – ко всему прочему защищающего самобытные национальные языки и национальную культуру.
Проблема в том, что национальные рынки, развившись и укрепившись в рамках национальных государств, стали перерастать их границы, частью вступая в конкуренцию друг с другом, частью осваивая те экономические и географические зоны земли, где такие рынки еще не возникли.
Принцип национального суверенитета утратил свое прежнее наполнение принципа единства национального рынка.
В той степени, в которой к концу 20 века сложился единый мировой рынок (хотя еще и не до конца сложился) и в которой складывается единый мировой хозяйственный комплекс, национальный суверенитет стал тормозить развитие мирового рынка. Сама национальная общность оказалась лишена своего внутреннего единства обозначенных ранее черт: культурно- языковое-историческое единство в заметной степени сохранилось, экономически-рыночное – в заметной степени утратилось.
Возможно, второе и смогло бы эффективно одержать верх над первым, если бы не два момента. Во-первых, культурно-языково-историческая самоидентификация укрепилась и окрепла за период ее экономического скрепления и сама как минимум пока играла ценностную роль. Во-вторых, национальные экономики, объединяясь в мировое пространство, подчас даже выигрывая по сравнению с прежним состоянием, но часто еще и проигрывая, в любом случае оказались во взаимно неравном положении друг с другом.
Более сильные стали доминировать, относительно более слабые оказались подчиненными. Подчиненный уже не может претендовать на суверенность – то есть в этих условиях восстанавливается система суверен-вассал. Вассалы могут быть более влиятельными или менее влиятельными, суверен может считаться с одними больше, с другим меньше, но доминирует даже не тот, кто с традиционной экономической точки зрения более силен: кто имеет более сильное производство, кто выпускает лучшие или более дешевые, либо более необходимые товары, даже не тот, кто имеет более современные технологии - а тот, кто удерживает в своих руках линии коммуникации и управления этой объединенной экономикой.
Страна-нация, которая в эту систему не входит, не сможет войти в нее на равных основаниях и сохранив свой национальный суверенитет. Если ее экономика существует как слабая, она должна будет подчиниться не только правилам, но интересам более сильных, рассчитывать в мировой экономике на заведомо вспомогательную роль, на исполнение воли хозяев этой системы.
Но даже если эта экономика существует в рамках своего хозяйственного комплекса как достаточно сильная вне сложившейся системы, она сможет войти в систему, лишь подстроив под нее свой хозяйственный комплекс, отказаться от тех отраслей, которые стали сильными именно потому, что работали по правилам и стандартам, отличным от правил и стандартов внешней системы.
Если она не выдержит конкуренцию с субъектами мировой экономики, ее экономика будет разрушена, потому что не сможет дать мировому рынку то, что востребовано на нем.
Если окажется, что она выдерживает эту конкуренцию, значит, она будет нести ущерб тем, с кем ей удалось конкурировать и она будет разрушена более старыми, утвердившимися и имеющими мощный потенциал принуждения к покорности экономическими субъектами этого рынка.
Отсюда, в конечном счете, простая дилемма: либо национальный суверенитет, либо включение в мировой рынок – нельзя быть политически суверенным при установке на экономическое подчинение. И нельзя экономически вписаться в мировой рынок, отказавшись от подчинения его правилам. Точнее, можно – но только вне этого рынка став экономически более сильным, чем весь этот рынок. Что, наверное, возможно – но проблемно и пока для России не просматривается.
В ответ на это заключение естественно напрашивается вопрос о допустимости или недопустимости автаркии, которой сторонники экономического коллаборационизма пугают сторонников политического суверенитета.
Автаркию на сегодня принято считать недопустимой, невозможной и неэффективной, хотя на деле это утверждение сегодня и не доказано, и не опровергнуто, - это сегодня лишь доминирующая точка зрения, скорее, носящая характер прижившегося штампа. Однако вопрос другом.
Вопрос не в автаркии и не в самоизоляции, хотя если нация живет в больном внешнем окружении, которое каждые 6-8 лет сотрясают кризисы, то у нее оказываются три возможные варианта судьбы: сотрясаться внешними кризисами и страдать в унисон с соседями, пытаться принудительно вылечить соседей, которые лечиться не хотят, отгородиться от них непроницаемой для носителей инфекции преградой, безжалостно изолируя на своей территории тех, кто сам оказался подобным носителем.
Вопрос в том, что для обеспечения политического национального суверенитета нужно создать экономический национальный суверенитет. То есть экономику, которая в основе своей не будет зависима от мирового рынка, сможет обеспечивать потребности общества на своей собственной основе и обеспечивать для общества тот уровень материального благосостояния, который на данном этапе обществом будет восприниматься как достаточный и обоснованно-оправданный.
Эта экономика либо должна быть выстроена под национальный рынок, автономный от мирового рынка, либо вообще - что лучше - должна выйти за рамки рынка, стать нерыночной, над-рыночной, пост-рыночной – ровно так же, как любая гигантская корпорация, действующая в мировом рынке, внутри себя крайне далекая от собственно-рыночных отношений. И именно потому, что хочет оставаться субъектно-суверенной в мировом рыночной пространстве.
Это не означает требование ухода из мировой торговли и мирового экономического пространства, просто это должно, если нация хочет сохранять свой суверенитет, рассматриваться не как основная хозяйственная деятельность, а как приработок, подработка, то, что дает незапланированные дополнительные средства, а не как основная статья доходов.
В любом случае приходится выбирать: либо национальный (политический, культурный, экономический) суверенитет, либо экономический коллаборационизм и подчинение требованиям мирового рынка. И, соответственно, что важнее – национальная суверенность либо выгоды роли вассала в мировом рыночном пространстве.
Информация