Предпосылки тупика нынешней российской политической системы в условиях исчерпанности модерна
Смысл модерна в освобождении от традиции, от коллективной идентичности, от социальных связей и обязательств, в пределе – от морали и нравственности. Это «свобода от..» как формулировал её Джон Милль – Liberty – основа либерализма. Такое освобождение от премодерна – и есть суть модернизации.
Россия, вслед за Западом, прошла все те же этапы этого «освобождения», реализовав все стадии модерна: романовская десакрализация, породившая либеральные эксперименты начала XX века, приведшие к либеральной буржуазной и марксистской революциям, и снова в, теперь уже освобождённый, ничем не ограниченный либерализм.
Осознав пагубность либерального эксперимента 1990-х для самой российской государственности, новая политическая элита, пришедшая на смену либералам ельцинистам начала процесс освобождения от фатально губительного для России либерализма, противопоказанного в любых дозах. Устремление абсолютно верное, продиктованное чувством самосохранения. Но к чему мы в итоге пришли?
Сломав хребет фашизму – первая политическая теория модерна, освободившись от коммунизма – вторая политическая теория, и в целом мучительно избавившись от чуть не убившего нас либерализма – первая политическая теория, мы устранили все три политические теории модерна. Можно сказать, что на сегодняшний день мы полностью избавились от Политического – как определял его Карл Шмитт – вообще.
Но именно полное освобождение человека от идентичности и связей привело сам модерн в концептуальный тупик. Очистив человека от всего, модерн обнаружил – ничто, ибо выяснилось, что человек и был набором идентичностей, взглядов, ценностей, веры и социальных связей. Очистившись от трёх политических теорий модерна, мы обнаружили государство – ничто. Как отреагировала западная философская мысль на обнаруженную исчерпанность модерна? Созданием парадигмы постмодерна. Как мы отреагировали на исчерпанность смыслов модерна, как всегда, запыхавшись, догнав Запад и в этом?
Освободившись от всех идеологий модерна, от смыслов, от мотиваций, обнаружив на месте России «государство – ничто», мы, отказались поверить в произошедшее и начали, а что ещё оставалось… процесс модернизации, т.е. то, что как раз и привело нам в нынешний тупик, процесс продолжения разрывания всё ещё оставшихся органических связей, забивая тот же самый, давно уже забитый гвоздь с остервенение, достойным лучшего применения. Модернизация – ни что иное – как продолжение завершившегося модерна, главная его миссия.
Объявив это, элиты, каким бы странным для них это не показалось, не обнаружили нового, всеобщего энтузиазма по этому поводу, но обнаружили разочарованное государство – апатию, безразличие, уныние, отказ от сотрудничества со стороны общества. Декларативная модернизация в отсутствии смыслов, которые, в исторической оптике даёт идеология, обнаружила отсутствие цели, что и вскрыло ничтожность той самой государственности, на утверждении ценности которой – что абсолютно верно – и пришёл Путин.
Итак, разочарованное государство: цели нет, надежды нет, ничтожность субъекта – результат исчерпанности модерна, который, да, как и на Западе, достиг предела. Ничтожность внутри субъекта – это ничто – отсутствие субъекта. Россия, при сохранении внешней государственнической оболочки, лишилась сущности государства - субъекта, по сути, перестав быть государством. Звучит довольно безысходно, поэтому здесь можно себя успокоить мыслью о том, что на Западе дела обстоят не сильно лучше. Внутри – ничего, вовне – ничего, субъекта нет ни здесь, ни там. Так мы встречаем постмодерн.
Конечно, здесь возникает естественное желание симулировать субъектность, как это в принципе свойственно нынешним элитам, решить проблему с помощью пиара и политтехнологий. Начинается судорожная симуляция смыслов, попытки ухватиться за то, что стремительно ускользает, реанимировать былую субъектность, схватиться за её остаточные проявления. Тут появляется и образ Сталина, бесконечно крутится советское кино и эстрада, вновь и вновь эксплуатируется образ Великой Победы, реанимация советской виртуальной действительности с одновременной попыткой примирить её с эпохой досоветской, дабы и оттуда почерпнуть образы былой субъектности. Но всё это неизбежный уход в виртуальность и распыление государства, что неумолимо засасывает нас в воронку постмодерна, но не как субъект постмодерна, а как ничто.
Самое страшное, что идеология в пространстве парадигмы модерна больше невозможна. Ибо она есть три политические теории модерна – либерализм, марксизм и фашизм. Можно, конечно, обратиться к Четвёртой политической теории, но это уже за рамками модерна, а для этого необходимо конструктивно и созидательно осмыслить постмодерн. Понять постмодерн. Задача, как кажется, абсолютно не совместимая для нынешних элит, а значит… берём молоток, и продолжаем с остервенением долбить по шляпке давно забитого гвоздя. Это всё, что может предложить нынешняя система. Это её исчерпанность. И это – конец системы. Мы живы, пока стучит молоток…
Россия, вслед за Западом, прошла все те же этапы этого «освобождения», реализовав все стадии модерна: романовская десакрализация, породившая либеральные эксперименты начала XX века, приведшие к либеральной буржуазной и марксистской революциям, и снова в, теперь уже освобождённый, ничем не ограниченный либерализм.
Осознав пагубность либерального эксперимента 1990-х для самой российской государственности, новая политическая элита, пришедшая на смену либералам ельцинистам начала процесс освобождения от фатально губительного для России либерализма, противопоказанного в любых дозах. Устремление абсолютно верное, продиктованное чувством самосохранения. Но к чему мы в итоге пришли?
Сломав хребет фашизму – первая политическая теория модерна, освободившись от коммунизма – вторая политическая теория, и в целом мучительно избавившись от чуть не убившего нас либерализма – первая политическая теория, мы устранили все три политические теории модерна. Можно сказать, что на сегодняшний день мы полностью избавились от Политического – как определял его Карл Шмитт – вообще.
Но именно полное освобождение человека от идентичности и связей привело сам модерн в концептуальный тупик. Очистив человека от всего, модерн обнаружил – ничто, ибо выяснилось, что человек и был набором идентичностей, взглядов, ценностей, веры и социальных связей. Очистившись от трёх политических теорий модерна, мы обнаружили государство – ничто. Как отреагировала западная философская мысль на обнаруженную исчерпанность модерна? Созданием парадигмы постмодерна. Как мы отреагировали на исчерпанность смыслов модерна, как всегда, запыхавшись, догнав Запад и в этом?
Освободившись от всех идеологий модерна, от смыслов, от мотиваций, обнаружив на месте России «государство – ничто», мы, отказались поверить в произошедшее и начали, а что ещё оставалось… процесс модернизации, т.е. то, что как раз и привело нам в нынешний тупик, процесс продолжения разрывания всё ещё оставшихся органических связей, забивая тот же самый, давно уже забитый гвоздь с остервенение, достойным лучшего применения. Модернизация – ни что иное – как продолжение завершившегося модерна, главная его миссия.
Объявив это, элиты, каким бы странным для них это не показалось, не обнаружили нового, всеобщего энтузиазма по этому поводу, но обнаружили разочарованное государство – апатию, безразличие, уныние, отказ от сотрудничества со стороны общества. Декларативная модернизация в отсутствии смыслов, которые, в исторической оптике даёт идеология, обнаружила отсутствие цели, что и вскрыло ничтожность той самой государственности, на утверждении ценности которой – что абсолютно верно – и пришёл Путин.
Итак, разочарованное государство: цели нет, надежды нет, ничтожность субъекта – результат исчерпанности модерна, который, да, как и на Западе, достиг предела. Ничтожность внутри субъекта – это ничто – отсутствие субъекта. Россия, при сохранении внешней государственнической оболочки, лишилась сущности государства - субъекта, по сути, перестав быть государством. Звучит довольно безысходно, поэтому здесь можно себя успокоить мыслью о том, что на Западе дела обстоят не сильно лучше. Внутри – ничего, вовне – ничего, субъекта нет ни здесь, ни там. Так мы встречаем постмодерн.
Конечно, здесь возникает естественное желание симулировать субъектность, как это в принципе свойственно нынешним элитам, решить проблему с помощью пиара и политтехнологий. Начинается судорожная симуляция смыслов, попытки ухватиться за то, что стремительно ускользает, реанимировать былую субъектность, схватиться за её остаточные проявления. Тут появляется и образ Сталина, бесконечно крутится советское кино и эстрада, вновь и вновь эксплуатируется образ Великой Победы, реанимация советской виртуальной действительности с одновременной попыткой примирить её с эпохой досоветской, дабы и оттуда почерпнуть образы былой субъектности. Но всё это неизбежный уход в виртуальность и распыление государства, что неумолимо засасывает нас в воронку постмодерна, но не как субъект постмодерна, а как ничто.
Самое страшное, что идеология в пространстве парадигмы модерна больше невозможна. Ибо она есть три политические теории модерна – либерализм, марксизм и фашизм. Можно, конечно, обратиться к Четвёртой политической теории, но это уже за рамками модерна, а для этого необходимо конструктивно и созидательно осмыслить постмодерн. Понять постмодерн. Задача, как кажется, абсолютно не совместимая для нынешних элит, а значит… берём молоток, и продолжаем с остервенением долбить по шляпке давно забитого гвоздя. Это всё, что может предложить нынешняя система. Это её исчерпанность. И это – конец системы. Мы живы, пока стучит молоток…
Информация