Анатолий Вассерман: Русский Космос: дух и технология
Одно из философских течений, популярных в России в начале ХХ века, получило название «русский космизм». Знаменитый теоретик космонавтики Константин Эдуардович Циолковский занялся этой теорией именно потому, что был приверженцем этой философии. Конкретно он рассмотрел одну из ветвей этой философии. Та предусматривала в некотором отдалённом будущем воскресение всех ранее живших. Поскольку ранее живших всегда больше, чем живущих в данный момент, он пришёл к выводу: разместить это большинство на Земле не удастся — следовательно, надо искать иные возможности размещения. Дальше он начал решать технические проблемы, которые надлежит решить для выхода в Космос. И, надо сказать, предложил достаточно реалистичные решения: они в дальнейшем послужили опорной точкой для работы инженеров во всём мире.Философия русского космизма имеет, естественно, множество других проявлений. Главное — это попытка рассмотреть весь мир как нечто целостное и усмотреть в наших земных задачах проявление неких вселенских закономерностей. К сожалению, развитие этой ветви философии заглохло по множеству причин. Части деятелей этого направления стали интересны другие задачи, как тому же Циолковскому; часть не сошлась характерами с советской властью и не стала искать способов интеграции космизма с марксизмом. Словом, направление заглохло. А жаль! Потому что оно на самом деле было отражением той части русского характера, которую, если не ошибаюсь, Достоевский назвал всечеловечностью и всемирной отзывчивостью.
Ведь русский народ в ходе своего развития оказывался постоянно вынужден сталкиваться с разнообразными другими народами. Причём сталкиваться не только на поле брани, но и множеством иных способов. Поэтому он оказался в режиме непрерывной интеграции самых разнообразных достижений. Проявилось это, в частности, в том, что, как и мы, так и американцы на очередном этапе космических исследований стали пользоваться одними и теми же немецкими наработками, но, оттолкнувшись от них, пошли в совершенно разных направлениях. Для нас эти немецкие наработки послужили лишь опорой, на которую мы нарастили собственные наработки — в том числе и ещё довоенные. Американцы же, наоборот, долго не могли интегрировать свои разработки с немецкими, и в итоге у них появились два совершенно независимых друг от друга направления: Вернер Максимиллиан Магнусович фон Браун вёл у них свои разработки, а американские конструкторы — свои.
Это что касается космоса как проявления нашей философии. Что же касается космоса как национального проекта, то действительно, в космическом проекте нашей страны проявились лучшие качества нашего народа. Наши решения оказались совершенно самобытны и радикально непохожи на те же американские, на последующие французские и английские попытки, вылившиеся в итоге в Европейское космическое агентство. Главное, что доказал космический проект — это потрясающая способность нашего народа, нашей культуры восполнять нехватку материальных ресурсов изобилием ресурсов интеллектуальных. Мы постоянно находили в высшей степени остроумные решения, позволяющие обойти те или иные технические сложности, с которыми наши конкуренты справлялись, так сказать, грубой силой.
Мы и сами прибегали к грубой силе, когда это было необходимо. Например, то, что мы первыми вышли в космос, в какой-то мере связано с тем, что первые наши термоядерные бомбы были значительно крупнее, чем те атомные — без термоядерного заряда бомбы, которые собирались ставить на свои ракеты американцы, и мы, соответственно, сразу ориентировались на большее количество груза. А на атомные бомбы они ориентировались не только потому, что их термоядерные исследования долго шли по тупиковому пути использования изотопов водорода в жидком виде, а не в виде твёрдого соединения с литием. Но и потому, что их экономика позволяла потратить на производство ракет куда больше средств, чем наша, и они могли надеяться забросать нас многими сотнями относительно слабых боеголовок, а мы должны были возместить неизбежную малочисленность своих ракет мощью каждой из них. Но, приняв это вроде бы лобовое решение, мы в дальнейшем придумали множество находок, позволяющих его осуществить при тогдашнем уровне техники.
Вспомним хотя бы знаменитые «боковушки». Сергей Павлович Королёв разместил четыре блока первой ступени вокруг второй. Обе ступени — первая и вторая — запускаются одновременно. Предложил эту схему — в числе прочих вариантов — ещё Циолковский, но Королёв выбрал её не по историческим соображениям, а по техническим. Она компенсировала и сравнительную слабость тогдашних двигателей, и нехватку опыта запуска их в полёте, и неразвитость средств контроля и управления. И оказалась столь удобна, что до сих пор по ней строятся наши мощнейшие ракеты: «Союз» (дальнейшее развитие легендарной Р-7, поднявшей в космос и первый спутник, и первого человека), убитая перестройкой «Энергия», перспективная «Ангара»… Да и многие американские ракеты, и европейская «Ариадна», и китайский «Великий поход» тоже с боковушками.
Вообще применительно к ракетной и космической технике сопоставительный анализ наших и американских решений показывает: американцы проявили больше организаторской последовательности, а мы — значительно больше изобретательности, чем они.
Вот мы и должны ориентироваться впредь, как и доселе, на собственные традиции, а не на зарубежные образцы. И любые попытки отвергнуть какие-то наши идеи на том основании, что они не похожи на иностранные, надлежит рассматривать как попытки лишить нас нашего главного преимущества — своеобразия духовного пути.
Информация