«За смерть одного нашего борца должны поплатиться жизнью тысячи врагов…»
Моисей Соломонович Урицкий оставил неоднозначный след в истории. По версии американского историка Александра Рабиновича, Урицкий сильно отличался от своего окружения. В отличие от того же Дзержинского, он был противником и арестов, и расстрелов. А свою жизнь Моисей Соломонович посвятил исключительно борьбе с преступниками и «контрой». И если все же расправы происходили, делались они в тайне от Урицкого или же вопреки его желанию. А вот современники Моисея Соломоновича придерживались противоположной точки зрения. Население Петрограда было уверено в том, что именно он являлся вдохновителем массовых арестов и смертей.
«…Хриплый голос походил на свист, и, казалось, сейчас изо рта станет течь яд»
Моисей Урицкий родился в январе 1873 года в Черкассах Киевской губернии. Он происходил из купеческой семьи. Но уже в три года Урицкий остался без отца. Мать воспитывала его в соответствии с традиционной иудейской религией, приобщив сына к изучению Талмуда. Но куда более сильное влияние на него оказала старшая сестра. Благодаря ей Моисей увлекся русской литературой и, успешно сдав необходимые экзамены, сумел поступить в местную Первую Государственную городскую гимназию. После продолжил обучение в городе Белая Церковь той же губернии. А в 1897 году Урицкий окончил юридический факультет Киевского университета.
С начала 90-х годов Моисей Соломонович оказался в революционном движении. Через год после окончания университета он вошел в состав Российской социал-демократической рабочей партии (РСДРП). Но вскоре Урицкий был арестован. И его сослали в город Олёкминск, что в Якутской губернии.
В 1903 году после второго съезда РСДРП Моисей Соломонович влился в ряды меньшевиков. Конечно, события 1905 года не могли пройти мимо него. Он стал вести активную революционную работу в Красноярске и Петербурге. Но закончилось это очередным арестом. На сей раз его сослали сначала в Вологду, а после – в Архангельскую губернию.
В 1912 году Урицкий принял участие в социал-демократической конференции, которая состоялась в Вене. И хотя его избрали в Организационный комитет РСДРП от троцкистов, характеристика его оставляла желать лучшего. В официальном документе говорилось: «Не производит впечатления серьезного человека, хотя и считается очень дельным партийным работником». А спустя четыре года Моисей Соломонович эмигрировал из России в Европу. Там он, конечно, не затерялся, став сотрудником парижской газеты «Наше слово». Ее редактором, к слову, на тот момент являлся Лев Давидович Троцкий.
Когда в России отгремела Февральская революция, Урицкий принял решение вернуться в Петроград. Он прекрасно понимал, что наступает новая эпоха, в которой ему удастся найти себе место. Оказавшись в городе, Урицкий принялся за бурную деятельность. Он вошел в состав «межрайоновцев», а затем, на съезде РСДРП (б) был принят в большевистскую партию и стал членом ЦК РСДРП (б). Дальше его карьера на революционном поприще начала набирать обороты. В августе 1917 года Моисей Соломонович вошел в состав комиссии по выборам во Всероссийское учредительное собрание и стал гласным Петроградской Думы.
В октябре 1917 года водоворот событий занес Урицкого в Военно-революционный партийный центр по руководству вооруженным восстанием Петроградского ВРК. Моисей Соломонович вспоминал: «Вот и пришла великая революция. И чувствуется, что как не умен Ленин, а начинает тускнеть рядом с гением Троцкого».
После он получил место в коллегии наркомата по иностранным делам. А спустя некоторое время стал комиссаром Всероссийской комиссии по делам созыва Учредительного собрания. Причем у него было «право смещения и назначения новых членов комиссии и принятия необходимых мер по обеспечению правильности подготовительных работ…».
В конце 1917 года Урицкий вошел в состав Чрезвычайного военного штаба. Этот орган был специально создан для организации порядка в Петрограде на время созыва Учредительного Собрания. Параллельно с этим Моисей Соломонович получил должность коменданта Таврического дворца.
Ночное заседание Собрания пятого января завершилось приказом караулу с подписями Ленина и Урицкого. В нем говорилось: «Предписываю товарищам солдатам и матросам не допускать насилия по отношению к контрреволюционным членам Учредительного Собрания и свободно выпускать из Таврического дворца. Никого не впускать без особого приказа». Но, как известно, в работу вмешался Дыбенко. По его распоряжению Учредительное Собрание было распущено.
Что касается заключения мирного договора с Германией, то Урицкий придерживался точки зрения левых коммунистов. И в январе 1918 года на заседании ЦК РСДРП (б) он заявил: «Конечно, мы не можем вести революционную войну, не можем потому, что, начиная ее, мы тотчас же теряем армию — солдат, а буржуазия тотчас же заключит мир. Но подписывая мир, мы теряем пролетариат, т.к., конечно, питерский пролетариат не примирится с подписанием мира, сочтёт это отказом от нашей линии. Отказываясь от подписания мира, производя демобилизацию армии и тем самым политическую демонстрацию, мы, конечно, открываем путь немцам, но тогда, несомненно, у народа проснется, инстинкт самосохранения и тогда начнется революционная война».
Естественно, Урицкий был против заключения Брестского мира. Но ему пришлось подчиниться решению своей партии. Однако Моисей Соломонович продолжал агитационную работу против заключения мира с немцами, утверждая, что это демонстрирует: «…перед всем миром бессилие пролетарской диктатуры в России, наносит удар делу пролетариата, особенно жестокий в момент революционного кризиса в Западной Европе, и вместе с тем, ставит в стороне от международного движения русскую революцию». По факту, Урицкий пытался донести лишь один факт — Брестский мир являлся капитуляцией перед международной буржуазией.
Но Урицкого, как и всех левых коммунистов не послушали. И когда мир с Германией все же был заключен, Моисей Соломонович (как и многие другие противники Брестского мира) покинул занимаемые посты и сдал дела по ликвидации Учредительного Собрания. Однако он остался в ВСНХ.
Но с политической арены он, конечно, не исчез. Поэтому ничего не помешало Урицкому чуть позже организовать высылку в Пермь великого князя Михаила Александровича. Его арестовал Гатчинский совет и доставил в Петроград, сдав (вместе с остальными заключенными) в Комитет революционной обороны. Их принял лично Урицкий и сам же провел допрос. Главное обвинение состояло в том, что совет сомневался в лояльности этих людей к новой власти.
После допроса Моисей Соломонович отправил Ленину записку: «Многоуважаемый Владимир Ильич! Предлагаю Романова и других арестованных Гатчинским Советом Рабочих и Солдатских Депутатов — выслать в Пермскую губернию. Проект постановления при сем прилагаю. Если нужны какие-либо объяснения, готов явиться на заседания для дачи их».
И вскоре на заседании Совнаркома предложение Урицкого было утверждено. Ему же и поручили организовать высылку заключенных. В.П.Зубов, который также являлся арестантом, так вспоминал первую встречу с Моисеем Соломоновичем: «…перед серединой стола сидело существо отталкивающего вида, поднявшееся, когда мы вошли; приземистое, с круглой спиной, с маленькой, вдавленной в плечи головой, бритым лицом и крючковатым носом, оно напоминало толстую жабу. Хриплый голос походил на свист, и, казалось, сейчас изо рта станет течь яд. Это был Урицкий».
«Наших вождей поодиночке перебьют»
А.В.Луначарский вспоминал: «Я смотрел на деятельность Моисея Соломоновича как на настоящее чудо работоспособности, самообладания и сообразительности. Сколько проклятий, сколько обвинений сыпалось на его голову за это время! Соединив в своих руках и Чрезвычайную комиссию и Комиссариат внутренних дел, и во многом руководящую роль в иностранных делах, – он был самым страшным в Петрограде врагом воров и разбойников империализма всех мастей и всех разновидностей. Они знали, какого могучего врага имели в нем.
Моисей Соломонович много страдал на своем посту. Но никогда мы не слышали ни одной жалобы от этого сильного человека. Весь – дисциплина, он был действительно воплощением революционного долга».
В марте 1918 года была организована Петроградская ЧК. И спустя несколько дней Урицкий получил должность ее председателя. Затем ему доверили пост комиссара внутренних дел Совета народных комиссаров Петроградской трудовой коммуны. Затем Моисею Соломоновичу пришлось сесть на стул комиссара внутренних дел Совета комиссаров Союза коммун Северной области.
Есть две точки зрения, касающихся причастности Урицкого к красному террору. Примерно в середине двадцатого века Моисея Соломоновича причисляли как раз к числу тех, кто стоял за организацией бездумного и безрассудного кровопролития. А вот американский историк Александр Рабинович придерживался противоположной точки зрения. Он утверждал, что в отличие от того же Дзержинского (он являлся главой ВЧК Москвы) методы Урицкого были более мягкими и гуманными. Мол, Моисей Соломонович отрицательно относился к репрессиям без «суда и следствия».
Вообще, когда Урицкий получил ответственную должность председателя ПЧК, ситуация резко ухудшилась. Всплеск преступной деятельности требовал от него не только принятия жестких и быстрых решений. От Моисея Соломоновича первым делом требовалось разобраться в ситуации и выяснить, кто стоит за кражами и убийствами. И с этим он сумел справиться. В короткий срок удалось выяснить, что преступления совершали не только уголовники, выдававшие себя за чекистов. Часто преступали закон пьяные красноармейцы и красногвардейцы. А компанию им иной раз составляли анархисты. И от Урицкого требовалось утихомирить разношерстную компанию. По одной версии, Моисей Соломонович не разрешал расстрелы. По другой – смотрел на расправы сквозь пальцы, хотя официально выступал против насилия. Однако в середине марта были изданы правила, которые регулировали и упорядочивали обыски, допросы и задержания лиц, подозреваемых в преступлениях. В том числе и экономических. Урицкий приложил большие усилия, чтобы выявить коррумпированных сотрудников ЧК. Любопытно вот еще что: Моисей Соломонович лишил красноармейцев права на проведение обысков. А также издал указ, в котором от граждан требовалось в течение нескольких дней сдать все незарегистрированное оружие, а также взрывчатые вещества. Тем лицам, которые проигнорировали распоряжение, грозил суд революционного трибунала. Правда, возможным расстрелом Урицкий решил людей не пугать. Параллельно было усилено патрулирование улиц. От солдат требовались поиск и конфискация любого оружия у гражданских.
Любопытно, в те дни аресты стали по-настоящему массовыми. Людей, подозреваемых в контрреволюционной деятельности, спекуляции и воровстве, пачками сгребали патрульные. Но, что интересно, многие вскоре отпускались из-за нехватки доказательств. По большому счету, Урицкий тогда просто решил перестраховаться, чтобы в общей суматохе не упустить настоящих преступников.
Но и без расстрелов, конечно, не обходилось. В Петрограде смертная казнь производилась только за особо тяжкие преступления. Правда, Петроградская ЧК к этому не имела отношения. Расстрелы взяли на себя другие органы власти. Но уже в апреле и они получили запрет на кровопролитие. Произошло это благодаря инициативе Урицкого.
Казалось, что Моисей Соломонович нашел правильный путь, который должен был в скором времени привести к нормализации ситуации в Петрограде. Но произошла трагедия, которая в один момент все перевернула с ног на голову – был убит комиссар по делам печати, агитации и пропаганды СК СКСО Володарский (Моисей Гольдштейн), который являлся редактором «Красной газеты». Убийство совершил эсер-боевик Никита Сергеев. Произошел этот акт белого террора двадцатого июня 1918 года. Коллеги погибшего агрессивно отреагировали за трагедию. Они потребовали начать красный террор, чтобы отомстить за гибель Володарского. Уже на следующий день в Смольный к Зиновьеву наведались рабочие делегации с требования развернуть масштабные репрессии против белого террора. Они объясняли это тем, что без принятия жестких мер «наших вождей поодиночке перебьют». Но Зиновьев до этого уже провел встречу с Урицким и другими членами СК СКСО. На том экстренном собрании было решено придержать коней, чтобы не допустить обострения и без того сложной ситуации. Поэтому, несмотря на многочисленные призывы к убийствам, репрессии не последовали. Зато последовали аресты подозреваемых. За это как раз отвечала Петроградская ЧК. Причем количество арестантов возрастало день ото дня. И хотя давление на Урицкого было сильным, ему удалось добиться запрета на расстрелы без следствия. Более того, получилось и Моисея Соломоновича доказать бесполезность взятия заложников из крупных политических игроков других партий. По идее, их можно было использовать в качестве козлов отпущения, если бы убийства большевистских лидеров продолжились бы.
Ярким примером порядочности Урицкого и его стремлению к справедливости можно считать эпизод с арестом Николая Николаевича Кутлера, входившего в партию кадетов. Он являлся депутатом двух созывов Государственной думы, занимал высокие должности. Его арестовали из-за писем, которые Николай Николаевич отправлял за границу. Они, конечно, были перехвачены. Урицкий лично прочитал их и решил, что Кутлера следует освободить из-под стражи, поскольку послания не содержали какой-либо секретной или антибольшевистской информации.
Что касается Кутлера. Его арестовывали четыре раза. Причем заключения под стражу чередовались с назначением на высокие государственные посты. Умер Николай Николаевич в мае 1924 году от разрыва сердца, будучи одним из руководителей Госбанка. Его похороны стали настоящим событием, которое было запечатлено на кинокамеру.
В начале августа произошло важное событие – Смольный принял второй съезд Советов Северной области. Среди делегатов выделялись два московских гостя – Свердлов и Троцкий. Они так активно агитировали за возрождение расстрелов без суда и следствия, что сумели убедить в этом всех присутствующих. Поэтому резолюция по этому вопросу была одобрена.
Вскоре на заседании СК СКСО был принят судьбоносный декрет. В нем говорилось, что теперь представители ПЧК могли прибегать к бессудным расстрелам любых контрреволюционеров. Любопытно вот что: Рабинович считал, что подобный законопроект удалось «протащить» и утвердить из-за ослабления Урицкого, мол, к тому времени он уже ощутимо сдал и начал терять былое влияние. Но Моисей Соломонович все равно оставался верен своим идеям и взглядам, поэтому старался затормозить декрет. Рабинович писал: «Нет сомнений, что Урицкий горячо и настойчиво выступал против него».
И даже когда коллегия все-таки приняла декрет, Урицкий наставал на том, что бессудные расстрелы ни к чему хорошему не приведут и не смогут повлиять на нормализацию обстановки. Но коллегия его, конечно, не услышала. И спустя несколько дней было расстреляно два десятка арестантов. Но вот что интересно: во время голосования, на котором решалась судьба заключенных, Моисей Соломонович занял нейтральную позицию и просто воздержался.
Гибель Урицкого
Жизнь Моисея Соломоновича внезапно оборвалась тридцатого августа 1918 года. Его убил Леонид Каннегисер в вестибюле Народного Комиссариата внутренних дел Петрокоммуны, находящегося на Дворцовой площади.
Большинство историков сходятся во мнении, что Леонид Иоакимович принадлежал партии народных социалистов. И по стечению обстоятельств среди тех расстрелянных арестантов находился его близкий друг – Владимир Перельцвейг. Точно неизвестно, почему именно Урицкого Каннегисер выбрал в качестве цели. Есть мнение, что фамилия Моисея Соломоновича упоминалась в газетах в контексте приказа о расстреле. Поэтому молодой человек (ему было всего двадцать два года) решил отомстить именно ему. Он не был знаком с Урицким, не находился рядом во время того судьбоносного голосования. Соответственно, Леонид Иоакимович и предположить не мог, что мишенью выбрал единственного человека, который был против той жестокой расправы над арестантами. Знакомый Каннегисера Марк Алданов вспоминал: «Гибель друга сделала его террористом».
Он же в своем очерке «Убийство Урицкого» написал: «Леонид Канегиссер застрелил Моисея Урицкого, чтобы, как он заявил сразу же после ареста, искупить вину своей нации за содеянное евреями-большевиками: «Я еврей. Я убил вампира-еврея, каплю за каплей пившего кровь русского народа. Я стремился показать русскому народу, что для нас Урицкий не еврей. Он — отщепенец. Я убил его в надежде восстановить доброе имя русских евреев».
Вот что было опубликовано в «Красной газете», являвшейся официальным, если можно так выразиться представителем Петросовета: «Убит Урицкий. На единичный террор наших врагов мы должны ответить массовым террором… За смерть одного нашего борца должны поплатиться жизнью тысячи врагов».
По факту, гибель Моисея Соломоновича развязала руки всем тем, кто хотел «огнем и мечом» пройтись по головам своих политических противником. Циничность ситуации достигла высшей точки – на знамена красного террора было нанесено имя человека, который против этого самого террора и выступал.
Но чтобы полномасштабно развернуть красный террор гибели одного Урицкого было все же маловато. Поэтому сюда «подшили» и «удобное» покушение Фанни Каплан на Ленина, произошедшее в тот же день. И уже второго сентября 1918 Свердлов в обращении ВЦИК объявил о начале красного террора, как ответа на действия политических противников. Это постановление подписали наркомы юстиции и внутренних дел — Курский и Петровский соответственно. Также подтверждение было получено и от управляющего делами СНК Бонч-Бруевича. И в первый же день в Петрограде было расстреляно девять сотен арестантов, а в Кронштадте еще пятьсот двенадцать.
Спустя восемь лет после гибели Урицкого в эмигрантском сборнике «Голос минувшего на чужой стороне» были опубликованы мемуары неизвестного капитана лейб-гвардии под названием «Белые террористы». В них автор утверждал, что Канегиссер являлся не одиночкой, мстившим за убитого друга, а представителем террористической группы под началом Максимилиана Максимилиановича Филоненко. Как раз Филоненко считал главной целью своей жизни «истребление большевистских деятелей». Ряд историков и исследователей придерживаются этой же точки зрения. Также, есть версия, что приказ о ликвидации Урицкого отдал непосредственно Борис Викторович Савинков. И, соответственно, Канегиссер стал всего лишь «живцом» в охоте «больших рыб».
Так или иначе, но Моисей Соломонович вошел в историю становления советского государства. Считать ли его гуманистом и сторонником хотя и сурового, но справедливого закона, или же воспринимать этого человека как палача, – личный выбор каждого. Поскольку доводы, подтверждающие правоту как и первой точки зрения, так и второй, есть в достаточном количестве. Поэтому его имя увековечено в названиях улиц, выпускались почтовые марки. И даже Дворцовая площадь с 1918 по 1944 годы именовалась «площадью Урицкого» (как, собственно, и Таврический дворец, он тоже был переименован в честь погибшего политического деятеля).
«…Хриплый голос походил на свист, и, казалось, сейчас изо рта станет течь яд»
Моисей Урицкий родился в январе 1873 года в Черкассах Киевской губернии. Он происходил из купеческой семьи. Но уже в три года Урицкий остался без отца. Мать воспитывала его в соответствии с традиционной иудейской религией, приобщив сына к изучению Талмуда. Но куда более сильное влияние на него оказала старшая сестра. Благодаря ей Моисей увлекся русской литературой и, успешно сдав необходимые экзамены, сумел поступить в местную Первую Государственную городскую гимназию. После продолжил обучение в городе Белая Церковь той же губернии. А в 1897 году Урицкий окончил юридический факультет Киевского университета.
С начала 90-х годов Моисей Соломонович оказался в революционном движении. Через год после окончания университета он вошел в состав Российской социал-демократической рабочей партии (РСДРП). Но вскоре Урицкий был арестован. И его сослали в город Олёкминск, что в Якутской губернии.
В 1903 году после второго съезда РСДРП Моисей Соломонович влился в ряды меньшевиков. Конечно, события 1905 года не могли пройти мимо него. Он стал вести активную революционную работу в Красноярске и Петербурге. Но закончилось это очередным арестом. На сей раз его сослали сначала в Вологду, а после – в Архангельскую губернию.
В 1912 году Урицкий принял участие в социал-демократической конференции, которая состоялась в Вене. И хотя его избрали в Организационный комитет РСДРП от троцкистов, характеристика его оставляла желать лучшего. В официальном документе говорилось: «Не производит впечатления серьезного человека, хотя и считается очень дельным партийным работником». А спустя четыре года Моисей Соломонович эмигрировал из России в Европу. Там он, конечно, не затерялся, став сотрудником парижской газеты «Наше слово». Ее редактором, к слову, на тот момент являлся Лев Давидович Троцкий.
Когда в России отгремела Февральская революция, Урицкий принял решение вернуться в Петроград. Он прекрасно понимал, что наступает новая эпоха, в которой ему удастся найти себе место. Оказавшись в городе, Урицкий принялся за бурную деятельность. Он вошел в состав «межрайоновцев», а затем, на съезде РСДРП (б) был принят в большевистскую партию и стал членом ЦК РСДРП (б). Дальше его карьера на революционном поприще начала набирать обороты. В августе 1917 года Моисей Соломонович вошел в состав комиссии по выборам во Всероссийское учредительное собрание и стал гласным Петроградской Думы.
В октябре 1917 года водоворот событий занес Урицкого в Военно-революционный партийный центр по руководству вооруженным восстанием Петроградского ВРК. Моисей Соломонович вспоминал: «Вот и пришла великая революция. И чувствуется, что как не умен Ленин, а начинает тускнеть рядом с гением Троцкого».
После он получил место в коллегии наркомата по иностранным делам. А спустя некоторое время стал комиссаром Всероссийской комиссии по делам созыва Учредительного собрания. Причем у него было «право смещения и назначения новых членов комиссии и принятия необходимых мер по обеспечению правильности подготовительных работ…».
В конце 1917 года Урицкий вошел в состав Чрезвычайного военного штаба. Этот орган был специально создан для организации порядка в Петрограде на время созыва Учредительного Собрания. Параллельно с этим Моисей Соломонович получил должность коменданта Таврического дворца.
Ночное заседание Собрания пятого января завершилось приказом караулу с подписями Ленина и Урицкого. В нем говорилось: «Предписываю товарищам солдатам и матросам не допускать насилия по отношению к контрреволюционным членам Учредительного Собрания и свободно выпускать из Таврического дворца. Никого не впускать без особого приказа». Но, как известно, в работу вмешался Дыбенко. По его распоряжению Учредительное Собрание было распущено.
Что касается заключения мирного договора с Германией, то Урицкий придерживался точки зрения левых коммунистов. И в январе 1918 года на заседании ЦК РСДРП (б) он заявил: «Конечно, мы не можем вести революционную войну, не можем потому, что, начиная ее, мы тотчас же теряем армию — солдат, а буржуазия тотчас же заключит мир. Но подписывая мир, мы теряем пролетариат, т.к., конечно, питерский пролетариат не примирится с подписанием мира, сочтёт это отказом от нашей линии. Отказываясь от подписания мира, производя демобилизацию армии и тем самым политическую демонстрацию, мы, конечно, открываем путь немцам, но тогда, несомненно, у народа проснется, инстинкт самосохранения и тогда начнется революционная война».
Естественно, Урицкий был против заключения Брестского мира. Но ему пришлось подчиниться решению своей партии. Однако Моисей Соломонович продолжал агитационную работу против заключения мира с немцами, утверждая, что это демонстрирует: «…перед всем миром бессилие пролетарской диктатуры в России, наносит удар делу пролетариата, особенно жестокий в момент революционного кризиса в Западной Европе, и вместе с тем, ставит в стороне от международного движения русскую революцию». По факту, Урицкий пытался донести лишь один факт — Брестский мир являлся капитуляцией перед международной буржуазией.
Но Урицкого, как и всех левых коммунистов не послушали. И когда мир с Германией все же был заключен, Моисей Соломонович (как и многие другие противники Брестского мира) покинул занимаемые посты и сдал дела по ликвидации Учредительного Собрания. Однако он остался в ВСНХ.
Но с политической арены он, конечно, не исчез. Поэтому ничего не помешало Урицкому чуть позже организовать высылку в Пермь великого князя Михаила Александровича. Его арестовал Гатчинский совет и доставил в Петроград, сдав (вместе с остальными заключенными) в Комитет революционной обороны. Их принял лично Урицкий и сам же провел допрос. Главное обвинение состояло в том, что совет сомневался в лояльности этих людей к новой власти.
После допроса Моисей Соломонович отправил Ленину записку: «Многоуважаемый Владимир Ильич! Предлагаю Романова и других арестованных Гатчинским Советом Рабочих и Солдатских Депутатов — выслать в Пермскую губернию. Проект постановления при сем прилагаю. Если нужны какие-либо объяснения, готов явиться на заседания для дачи их».
И вскоре на заседании Совнаркома предложение Урицкого было утверждено. Ему же и поручили организовать высылку заключенных. В.П.Зубов, который также являлся арестантом, так вспоминал первую встречу с Моисеем Соломоновичем: «…перед серединой стола сидело существо отталкивающего вида, поднявшееся, когда мы вошли; приземистое, с круглой спиной, с маленькой, вдавленной в плечи головой, бритым лицом и крючковатым носом, оно напоминало толстую жабу. Хриплый голос походил на свист, и, казалось, сейчас изо рта станет течь яд. Это был Урицкий».
«Наших вождей поодиночке перебьют»
А.В.Луначарский вспоминал: «Я смотрел на деятельность Моисея Соломоновича как на настоящее чудо работоспособности, самообладания и сообразительности. Сколько проклятий, сколько обвинений сыпалось на его голову за это время! Соединив в своих руках и Чрезвычайную комиссию и Комиссариат внутренних дел, и во многом руководящую роль в иностранных делах, – он был самым страшным в Петрограде врагом воров и разбойников империализма всех мастей и всех разновидностей. Они знали, какого могучего врага имели в нем.
Моисей Соломонович много страдал на своем посту. Но никогда мы не слышали ни одной жалобы от этого сильного человека. Весь – дисциплина, он был действительно воплощением революционного долга».
В марте 1918 года была организована Петроградская ЧК. И спустя несколько дней Урицкий получил должность ее председателя. Затем ему доверили пост комиссара внутренних дел Совета народных комиссаров Петроградской трудовой коммуны. Затем Моисею Соломоновичу пришлось сесть на стул комиссара внутренних дел Совета комиссаров Союза коммун Северной области.
Есть две точки зрения, касающихся причастности Урицкого к красному террору. Примерно в середине двадцатого века Моисея Соломоновича причисляли как раз к числу тех, кто стоял за организацией бездумного и безрассудного кровопролития. А вот американский историк Александр Рабинович придерживался противоположной точки зрения. Он утверждал, что в отличие от того же Дзержинского (он являлся главой ВЧК Москвы) методы Урицкого были более мягкими и гуманными. Мол, Моисей Соломонович отрицательно относился к репрессиям без «суда и следствия».
Вообще, когда Урицкий получил ответственную должность председателя ПЧК, ситуация резко ухудшилась. Всплеск преступной деятельности требовал от него не только принятия жестких и быстрых решений. От Моисея Соломоновича первым делом требовалось разобраться в ситуации и выяснить, кто стоит за кражами и убийствами. И с этим он сумел справиться. В короткий срок удалось выяснить, что преступления совершали не только уголовники, выдававшие себя за чекистов. Часто преступали закон пьяные красноармейцы и красногвардейцы. А компанию им иной раз составляли анархисты. И от Урицкого требовалось утихомирить разношерстную компанию. По одной версии, Моисей Соломонович не разрешал расстрелы. По другой – смотрел на расправы сквозь пальцы, хотя официально выступал против насилия. Однако в середине марта были изданы правила, которые регулировали и упорядочивали обыски, допросы и задержания лиц, подозреваемых в преступлениях. В том числе и экономических. Урицкий приложил большие усилия, чтобы выявить коррумпированных сотрудников ЧК. Любопытно вот еще что: Моисей Соломонович лишил красноармейцев права на проведение обысков. А также издал указ, в котором от граждан требовалось в течение нескольких дней сдать все незарегистрированное оружие, а также взрывчатые вещества. Тем лицам, которые проигнорировали распоряжение, грозил суд революционного трибунала. Правда, возможным расстрелом Урицкий решил людей не пугать. Параллельно было усилено патрулирование улиц. От солдат требовались поиск и конфискация любого оружия у гражданских.
Любопытно, в те дни аресты стали по-настоящему массовыми. Людей, подозреваемых в контрреволюционной деятельности, спекуляции и воровстве, пачками сгребали патрульные. Но, что интересно, многие вскоре отпускались из-за нехватки доказательств. По большому счету, Урицкий тогда просто решил перестраховаться, чтобы в общей суматохе не упустить настоящих преступников.
Но и без расстрелов, конечно, не обходилось. В Петрограде смертная казнь производилась только за особо тяжкие преступления. Правда, Петроградская ЧК к этому не имела отношения. Расстрелы взяли на себя другие органы власти. Но уже в апреле и они получили запрет на кровопролитие. Произошло это благодаря инициативе Урицкого.
Казалось, что Моисей Соломонович нашел правильный путь, который должен был в скором времени привести к нормализации ситуации в Петрограде. Но произошла трагедия, которая в один момент все перевернула с ног на голову – был убит комиссар по делам печати, агитации и пропаганды СК СКСО Володарский (Моисей Гольдштейн), который являлся редактором «Красной газеты». Убийство совершил эсер-боевик Никита Сергеев. Произошел этот акт белого террора двадцатого июня 1918 года. Коллеги погибшего агрессивно отреагировали за трагедию. Они потребовали начать красный террор, чтобы отомстить за гибель Володарского. Уже на следующий день в Смольный к Зиновьеву наведались рабочие делегации с требования развернуть масштабные репрессии против белого террора. Они объясняли это тем, что без принятия жестких мер «наших вождей поодиночке перебьют». Но Зиновьев до этого уже провел встречу с Урицким и другими членами СК СКСО. На том экстренном собрании было решено придержать коней, чтобы не допустить обострения и без того сложной ситуации. Поэтому, несмотря на многочисленные призывы к убийствам, репрессии не последовали. Зато последовали аресты подозреваемых. За это как раз отвечала Петроградская ЧК. Причем количество арестантов возрастало день ото дня. И хотя давление на Урицкого было сильным, ему удалось добиться запрета на расстрелы без следствия. Более того, получилось и Моисея Соломоновича доказать бесполезность взятия заложников из крупных политических игроков других партий. По идее, их можно было использовать в качестве козлов отпущения, если бы убийства большевистских лидеров продолжились бы.
Ярким примером порядочности Урицкого и его стремлению к справедливости можно считать эпизод с арестом Николая Николаевича Кутлера, входившего в партию кадетов. Он являлся депутатом двух созывов Государственной думы, занимал высокие должности. Его арестовали из-за писем, которые Николай Николаевич отправлял за границу. Они, конечно, были перехвачены. Урицкий лично прочитал их и решил, что Кутлера следует освободить из-под стражи, поскольку послания не содержали какой-либо секретной или антибольшевистской информации.
Что касается Кутлера. Его арестовывали четыре раза. Причем заключения под стражу чередовались с назначением на высокие государственные посты. Умер Николай Николаевич в мае 1924 году от разрыва сердца, будучи одним из руководителей Госбанка. Его похороны стали настоящим событием, которое было запечатлено на кинокамеру.
В начале августа произошло важное событие – Смольный принял второй съезд Советов Северной области. Среди делегатов выделялись два московских гостя – Свердлов и Троцкий. Они так активно агитировали за возрождение расстрелов без суда и следствия, что сумели убедить в этом всех присутствующих. Поэтому резолюция по этому вопросу была одобрена.
Вскоре на заседании СК СКСО был принят судьбоносный декрет. В нем говорилось, что теперь представители ПЧК могли прибегать к бессудным расстрелам любых контрреволюционеров. Любопытно вот что: Рабинович считал, что подобный законопроект удалось «протащить» и утвердить из-за ослабления Урицкого, мол, к тому времени он уже ощутимо сдал и начал терять былое влияние. Но Моисей Соломонович все равно оставался верен своим идеям и взглядам, поэтому старался затормозить декрет. Рабинович писал: «Нет сомнений, что Урицкий горячо и настойчиво выступал против него».
И даже когда коллегия все-таки приняла декрет, Урицкий наставал на том, что бессудные расстрелы ни к чему хорошему не приведут и не смогут повлиять на нормализацию обстановки. Но коллегия его, конечно, не услышала. И спустя несколько дней было расстреляно два десятка арестантов. Но вот что интересно: во время голосования, на котором решалась судьба заключенных, Моисей Соломонович занял нейтральную позицию и просто воздержался.
Гибель Урицкого
Жизнь Моисея Соломоновича внезапно оборвалась тридцатого августа 1918 года. Его убил Леонид Каннегисер в вестибюле Народного Комиссариата внутренних дел Петрокоммуны, находящегося на Дворцовой площади.
Большинство историков сходятся во мнении, что Леонид Иоакимович принадлежал партии народных социалистов. И по стечению обстоятельств среди тех расстрелянных арестантов находился его близкий друг – Владимир Перельцвейг. Точно неизвестно, почему именно Урицкого Каннегисер выбрал в качестве цели. Есть мнение, что фамилия Моисея Соломоновича упоминалась в газетах в контексте приказа о расстреле. Поэтому молодой человек (ему было всего двадцать два года) решил отомстить именно ему. Он не был знаком с Урицким, не находился рядом во время того судьбоносного голосования. Соответственно, Леонид Иоакимович и предположить не мог, что мишенью выбрал единственного человека, который был против той жестокой расправы над арестантами. Знакомый Каннегисера Марк Алданов вспоминал: «Гибель друга сделала его террористом».
Он же в своем очерке «Убийство Урицкого» написал: «Леонид Канегиссер застрелил Моисея Урицкого, чтобы, как он заявил сразу же после ареста, искупить вину своей нации за содеянное евреями-большевиками: «Я еврей. Я убил вампира-еврея, каплю за каплей пившего кровь русского народа. Я стремился показать русскому народу, что для нас Урицкий не еврей. Он — отщепенец. Я убил его в надежде восстановить доброе имя русских евреев».
Вот что было опубликовано в «Красной газете», являвшейся официальным, если можно так выразиться представителем Петросовета: «Убит Урицкий. На единичный террор наших врагов мы должны ответить массовым террором… За смерть одного нашего борца должны поплатиться жизнью тысячи врагов».
По факту, гибель Моисея Соломоновича развязала руки всем тем, кто хотел «огнем и мечом» пройтись по головам своих политических противником. Циничность ситуации достигла высшей точки – на знамена красного террора было нанесено имя человека, который против этого самого террора и выступал.
Но чтобы полномасштабно развернуть красный террор гибели одного Урицкого было все же маловато. Поэтому сюда «подшили» и «удобное» покушение Фанни Каплан на Ленина, произошедшее в тот же день. И уже второго сентября 1918 Свердлов в обращении ВЦИК объявил о начале красного террора, как ответа на действия политических противников. Это постановление подписали наркомы юстиции и внутренних дел — Курский и Петровский соответственно. Также подтверждение было получено и от управляющего делами СНК Бонч-Бруевича. И в первый же день в Петрограде было расстреляно девять сотен арестантов, а в Кронштадте еще пятьсот двенадцать.
Спустя восемь лет после гибели Урицкого в эмигрантском сборнике «Голос минувшего на чужой стороне» были опубликованы мемуары неизвестного капитана лейб-гвардии под названием «Белые террористы». В них автор утверждал, что Канегиссер являлся не одиночкой, мстившим за убитого друга, а представителем террористической группы под началом Максимилиана Максимилиановича Филоненко. Как раз Филоненко считал главной целью своей жизни «истребление большевистских деятелей». Ряд историков и исследователей придерживаются этой же точки зрения. Также, есть версия, что приказ о ликвидации Урицкого отдал непосредственно Борис Викторович Савинков. И, соответственно, Канегиссер стал всего лишь «живцом» в охоте «больших рыб».
Так или иначе, но Моисей Соломонович вошел в историю становления советского государства. Считать ли его гуманистом и сторонником хотя и сурового, но справедливого закона, или же воспринимать этого человека как палача, – личный выбор каждого. Поскольку доводы, подтверждающие правоту как и первой точки зрения, так и второй, есть в достаточном количестве. Поэтому его имя увековечено в названиях улиц, выпускались почтовые марки. И даже Дворцовая площадь с 1918 по 1944 годы именовалась «площадью Урицкого» (как, собственно, и Таврический дворец, он тоже был переименован в честь погибшего политического деятеля).
Информация