Ночь перед Цусимой. Зачем госпитальные суда выдали огнями расположение русской эскадры?
Данная статья начиналась как продолжение рассказа о бронепалубных крейсерах «Жемчуг» и «Изумруд». Но в ходе работы с материалами о том, как прошли последние дни русских эскадр перед Цусимским сражением, автор впервые обратил внимание на некоторые несуразности в привычной нам трактовке обнаружения наших кораблей в ночь на 14 мая 1905 г., когда японский вспомогательный крейсер «Синано-Мару», обнаружив горящие огни госпитального судна «Орел», пошел на них и «буквально уткнулся в самый центр эскадры». Поэтому предлагаемый Вашему вниманию материал целиком посвящен данному эпизоду.
Итак, русская эскадра приближалась к Цусимскому проливу. Но 12 мая в 09.00 утра она разделилась: 6 транспортов ушли в Шанхай, а вспомогательные крейсера «Рион», «Днепр», «Кубань» и «Терек» ушли выполнять специальное задание, заключавшееся в крейсировании у японских берегов и в Желтом море. З.П. Рожественский не считал, что эти слабые силы смогут как-то отвлечь на себя главные силы Х. Того, но находил пользу уже в том, что их рейдерство может заставить японцев отправить на перехват несколько бронепалубных крейсеров, и тем ослабить дозоры в районе, где будет прорываться 2-ая и 3-я Тихоокеанские эскадры.
Русские корабли двигались в компактном походном строю.
Предполагалось, что в случае появления неприятеля разведывательный отряд отступит к крейсерам, с тем чтобы охранять транспорты, правая колонна, увеличив ход и затем повернув, «все вдруг» обойдет и выйдет в голову левой колонне, а «Жемчуг» и «Изумруд» с миноносцами займут место с противоположного неприятелю борта. В случае появления коммерческих пароходов, эти крейсера должны были, без дополнительных распоряжений, «сгонять» их с курса эскадры. Но никаких «контактов» не было, за исключением того, что на кораблях эскадры принимали японские радиограммы. Было ясно, что японские боевые корабли не слишком далеко, но З.П. Рожественский не приказывал подавить их переговоры – сам факт такой попытки, даже при ее удаче, заранее предупредил бы японцев о подходе русских сил.
В ночь перед сражением, то есть с 13 на 14 мая, эскадра двигалась с потушенными огнями, световая сигнализация между кораблями не производилась тоже – слова контр-адмирала Н.И. Небогатова «Частая сигнализация по системе Степанова часто преображала эскадру в какой-то торжественный кортеж ярко иллюминованных судов…» очевидно относились к более раннему времени. Другие офицеры эскадры ни о какой «иллюминации» не упоминают, или прямо пишут о потушенных огнях. Однако же госпитальные суда «Орел» и «Кострома» шли с полным набором бортовых огней, включая гафельные, что, в итоге, и стало причиной обнаружения русской эскадры.
Понять причины такого решения весьма затруднительно, но мы попробуем. Как известно, 13 мая русская эскадра оставалась еще необнаруженной, в том плане, что не было ни одного японского боевого или вспомогательного корабля, который бы вышел к нашим кораблям на прямую видимость. В то же время переговоры, фиксируемые нашими кораблями, стали еще более многочисленны и подробны: удавалось разобрать слова: «Огней десять… Как большие звезды» и т.д. Приблизительно в 13.00 13 мая с «Князя Суворова» сообщили сигналами на остальные корабли эскадры: «Неприятель производит сигнализацию телеграфом без проводов». «Неприятельские разведчики видят наш дым, много телеграфируют между собой». «Следует ожидать сегодня ночью повторных минных атак» (вероятно, под «повторных» имелось ввиду многократных). В дальнейшем, после 16.40 по распоряжению З.П. Рожественского были даны еще сигналы: «Приготовиться к бою». «По телеграфным знакам вижу, что возле нас переговариваются семь неприятельских судов».
Верил ли З.П. Рожественский в то, что русская эскадра уже открыта японцами, или же он просто желал немного встряхнуть командиров перед ночью, в которую действительно можно было ожидать минных японских атак? Скорее всего, все же второе, так как в своих показаниях следственной комиссии Зиновий Петрович указал, что доклад о японских переговорах «меня не вполне убедил, что эскадра была открыта в предшествующую ночь. Я, и в настоящее время, не могу утвердительно сказать, когда, именно, неприятельские разведчики открыли нас». Таким образом, в ночь перед сражением русский командующий не знал точно, обнаружена ли его эскадра, но, конечно, допускал такую вероятность.
В сложившейся ситуации компактный походный строй без огней и без выдвинутого вперед авангарда, наилучшим образом соответствовал желанию З.П. Рожественского уклониться от обнаружения и атак неприятеля. Но подобный план, по всей видимости, имел смысл лишь в том случае, если светомаскировку соблюдали абсолютно вся эскадра, а этого не было.
В некоторых публикациях высказывалось мнение о том, что З.П. Рожественский не считал для себя возможным принуждать госпитальные корабли потушить огни, но это неверно. Дело в том, что на протяжении похода эскадры к Цусиме он несколько раз командовал им идти без огней, и распоряжение его выполнялось беспрекословно. Что же до ночи с 13 на 14 мая, то госпитальные суда прямо выполняли приказ З.П. Рожественского, отданный им двое суток тому назад. Флажный сигнал, который на госпитальном судне «Орел» приняли 11 мая в 15.20, гласил: «"Орлу" и "Костроме" на ночь выйти в арьергард эскадры и включить огни» (запись в вахтенном журнале «Орла»).
Собственно говоря, положение осложнялось благодаря еще одной «новации» русского командующего. Как известно, госпитальное судно считается некомбатантом и, согласно международному праву тех лет, к нему запрещено применение военной силы. Для того, чтобы избежать трагических недоразумений, госпитальные суда имели массу отличий от кораблей и судов иного назначения. Их корпус окрашивался в белый цвет, при этом по борту шла красная или зеленая полоса, кроме того, они несли флаг Красного Креста и имели некоторые иные отличия.
Но все это было хорошо видно при свете дня, а ночью госпитальные суда несли обычный набор огней, такой же, как и любое другое судно. Соответственно, в темноте такое судно сравнительно легко было перепутать с транспортом или вспомогательным крейсером. Поэтому в августе 1904 г. главный доктор госпитального судна «Орла» Я.Я. Мультановский предложил установить дополнительные, гафельные сигнальные огни: белый-красный-белый на грот-мачте.
Это предложение было поддержано в Морском министерстве, и госпитальные суда были оборудованы такими огнями. Японцев уведомили по дипломатическим каналам, но те ответили весьма уклончиво: «Ношение ночью особых огней на госпитальных судах недостаточно для представления судам с такими огнями прав и преимуществ в виде многих неудобств, могущих возникнуть из этого». В итоге русское руководство пришло к выводу, что японцы против установки на госпитальные суда дополнительных огней, и хотели уже их демонтировать. Но тут вмешался З.П. Рожественский. Он вполне логично заявил, что международное законодательство не ограничивает количество огней, которые может нести госпитальное судно, а раз так, то и нечего советоваться с японцами. Зиновий Петрович предложил огни сохранить, японцев об этом уведомить – от того, что госпитальные суда получат дополнительное отличие, хуже не будет, а протестовать японцы не вправе, так как международные законы этого не запрещают.
Все это было правильно, но благодаря этим мерам, русские госпитальные суда получили четкое отличие от всех остальных кораблей и судов мира. Их невозможно было перепутать ночью с каким-нибудь коммерческим пароходом. Любой наблюдатель, обнаруживший гафельные огни белый-красный-белый, теперь точно знал, что видит перед собой русское госпитальное судно, и никакое другое. Соответственно, вице-адмирал З.П. Рожественский, приказав своим госпитальным судам зажечь все огни, не просто «засветил» последние, но и, можно сказать, приложил все усилия к тому, чтобы японцы точно идентифицировали их, не перепутав «Кострому» и «Орел», скажем, с какими-нибудь коммерческими транспортами.
Безусловно, все вышесказанное звучит в высшей степени абсурдно. Однако же вся история перехода 2-ой Тихоокеанской эскадры свидетельствует, что русский командующий не был склонен к абсурдным решениям. Он мог ошибаться в чем-то, но его приказы всегда имели под собой основание, и были логичными.
Давайте сперва зададим себе вопрос – зачем вообще З.П. Рожественский повел с собой на прорыв и в бой госпитальные суда? В походе они, безусловно, были ему полезны, служа эдакими плавучими госпиталями при большой эскадре, что было особенно ценно в условиях, когда стоянки в портах были для русских кораблей невозможны. Но до Владивостока оставалось не так уж и далеко, и там были свои врачи, так почему бы З.П. Рожественскому не отправить было «Орел» и «Кострому» вместе с другими транспортами в Шанхай? Или же, если предположить, что медицинские учреждения во Владивостоке не были достаточны для того, чтобы обеспечить действия русской эскадры, то можно было бы отправить «Орла» и «Кострому» другим маршрутом, например, вокруг Японии. Их статус позволил бы им дойти до Владивостока куда надежнее, чем они могли бы это сделать в составе эскадры, ведь в горячке боя по ним могли ошибочно открыть огонь.
Точного ответа на этот вопрос дать невозможно, но, скорее всего, дело обстояло так. Как известно, шансы русской эскадры пройти во Владивосток без генерального сражения с японским флотом были минимальными, если не сказать – иллюзорными. В показаниях Следственной комиссии он указывал: «Я ожидал, что эскадра встретит в Корейском проливе или близ него сосредоточенные силы японского флота, значительную долю бронепалубных и легких крейсеров и весь минный флот. Я был уверен, что днем произойдет генеральное сражение». Совершенно точно известно, что на победу в бою З.П. Рожественский не рассчитывал, но не предполагал и полного разгрома: «…я не мог допустить мысли о полном истреблении эскадры, а, по аналогии с боем 28 июля 1904 года, имел основание считать возможным дойти до Владивостока с потерею нескольких судов». Иными словами, русский командующий ожидал боя и серьезных потерь, повреждений боевых кораблей, но подобному всегда сопутствует большое количество раненых. В то же время та медицинская помощь, которую могли им оказать медицинские службы боевых кораблей, очевидно, была недостаточной. Безусловно, корабельные врачи были высококвалифицированными специалистами, но их было банально мало по штату. Кроме того, различные боевые повреждения могут сильно мешать работе врачей: тут и пожары в районе «госпиталя», перебои с чистой или горячей водой, обесточивание отсеков и т.д. включая, наконец, гибель корабля.
В общем, можно предположить, что наличие госпитальных судов, даже при определенных затруднениях в передаче на них раненых после боя, могло бы спасти множество жизней. Или, по крайней мере, так мог считать З.П. Рожественский. Для многих уважаемых читателей, с легкой руки А.С. Новикова-Прибоя и В.П. Костенко, привыкших воспринимать командующего русской эскадрой как самодура и сатрапа, презирающего и совершенно не заботящегося о своих подчиненных, такая точка зрения может оказаться слишком непривычной. Но нужно понимать, что подобный образ вице-адмирала был очень удобен для объяснения поражения в Цусимском сражении и замечательно подходил как аллегория на «прогнивший царский режим». Именно такой З.П. Рожественский был востребован – жестокий, трусливый и недалекий, вот советские читатели и получили его. Хотя реальный Зиновий Петрович, конечно, сильно отличался от своего карикатурно-лубочного изображения в той же «Цусиме» А.С. Новикова-Прибоя.
Но, может быть, у вице-адмирала могли быть какие-то иные мотивы для того, чтобы вести с собой госпитальные суда? Автор много размышлял на эту тему, но не нашел ничего, заслуживающего внимания. Возможно, какие-то версии смогут предложить уважаемые читатели?
На вопрос, мог ли З.П. Рожественский отделить госпитальные суда от эскадры с тем, чтобы встретиться с ними позднее, по дороге во Владивосток, следует отвечать отрицательно. Никто не мог знать, как пошел бы бой, где и в какое время оказалась бы эскадра после прорыва, а значит, назначить точку рандеву было практически невозможно.
Итак, мы приходим к выводу, что у З.П. Рожественского имелись разумные основания для того, чтобы вести с эскадрой госпитальные суда. На самом деле, конечно, это было ошибочное решение, потому что эскадру постиг разгром, а «Кострома» и «Орел» русским кораблям не помогли, а были перехвачены и задержаны японцами. Но это известно сегодня, а тогда, перед сражением это было неочевидно. Все же З.П. Рожественский предполагал, что эскадра, хотя и терпя поражение, пройдет во Владивосток.
Но вот решение принято – но как лучше всего было бы это сделать? Можно было поставить госпитальные суда вместе с транспортами под защиту боевых кораблей и приказать им погасить все огни. Но это создавало повышенные риски для них, потому что если бы японцы все же обнаружили эскадру и атаковали ее, то «Кострома» и «Орел» могли пострадать. Так вот, З.П. Рожественский приказал им нести абсолютно все огни, но… при этом отделил их от эскадры.
Дело в том, что, есть основания считать, что вопреки распространенному мнению, «Орел» и «Кострома» никак не должны были идти непосредственно за кораблями эскадры, а имели распоряжение находиться на значительном отдалении от нее. Так, командир эскадренного броненосца «Сисой Великий» М.В. Озеров в своем донесении указывал: «По ночам эскадра шла с уменьшенными до крайней возможности, по силе света, цветными огнями, совсем не открывая топовых и только госпитальные суда, на ночь отставшие на 40— 50 каб., несли все установленные для плавания огни». О том же самом писал и капитан 2-го ранга Вл. Семенов: «Наша эскадра была открыта впервые лишь в 4 часа 30 минут утра 14 мая, когда в поредевшем тумане "Синано-Мару" наткнулся на наши госпитальные суда, следовавшие в 5 милях позади эскадры, а по ним открыл и эскадру». Более того, Вл. Семенов утверждал, что «Орел» и «Кострома» получили прямое приказание З.П. Рожественского идти ночью на 6 милях позади эскадры, хотя документарных подтверждений существования такого приказа автор настоящей статьи не нашел.
Предположим, что «Орел» и «Кострома» шли не в эскадренном строю, а в 4-6 милях позади эскадры. Что это означало? Безусловно, горящие огни делали корабль или судно заметнее ночью, но, при этом они, конечно, не превращали его в Александрийский маяк. К сожалению, официальная японская историография не содержит сведений, с какого расстояния «Синано-Мару» обнаружил госпитальное судно «Орел», но В.В. Цыбулько в «Непрочитанные страницы Цусимы» утверждает, что с дистанции в 3 мили, то есть чуть более 5,5 км. При этом, согласно японским донесениям, видимость была такой, что неосвещенный огнями корабль можно было увидеть примерно с 1,5 км – именно с такого расстояния «Синано-Мару» обнаружил боевые корабли 2-ой и 3-ей Тихоокеанских эскадр.
А из этого следует очень простой вывод: японский дозорных корабль или судно могли, конечно, обнаружить основные силы русской эскадры, или же госпитальные суда – но не то и другое одновременно. Поставим себя на место русского командующего и рассмотрим, что это могло ему дать.
Предположим, что днем 13 мая японцы все же обнаружили русскую эскадру – такую вероятность следовало учитывать, из-за заметно возросшего радиообмена японцев, и З.П. Рожественский допускал это. Тогда японцы вполне могли и даже должны были с наступлением ночи отправить в атаку свои миноносные отряды. Их атаки измотали бы русские экипажи перед началом сражения, а при удаче — удалось бы торпедировать один или несколько боевых кораблей, ослабив тем самым силу русской эскадры.
Но если бы японские миноносцы обнаружили главные силы русских, то идущие в отдалении госпитальные суда не имели бы к этому ни малейшего отношения, так как их огней было бы не видно с такого расстояния. В этом случае бой с миноносцами, конечно, состоялся бы, однако «Орел» и «Кострома» не подвергались при этом никакой опасности. А если бы японские миноносцы, наоборот, обнаружили госпитальные суда, то рядом с ними не было боевых кораблей, которые они могли атаковать. Японцы, наверное, сообразили бы, что русская эскадра где-то рядом, но они во всяком случае потратили бы некоторое время на «разъяснение» госпитальных судов, им пришлось бы разбираться, кто перед ними, вполне вероятно, попытались бы следовать за ними, и все это отняло бы у них драгоценное время. А дополнительные гафельные огни способствовали правильной идентификации «Орла» и «Костромы», уменьшая вероятность того, что их спутают, например, со вспомогательными русскими крейсерами и атакуют.
Теперь рассмотрим другой вариант – японцы не видели русских 13 мая. В этом случае, опять же, их дозорный корабль или судно наткнулись бы на основные русские силы, госпитальные суда к этому не имели никакого отношения. Ну а если бы оказались обнаруженными госпитальные суда – что ж, японцам пришлось бы поломать голову над тем, где же, собственно, основные силы русских.
Наличие двух одиноких иллюминированных «рождественских елок» похоже на какую-то военную хитрость, на желание подсказать командующему Объединенным флотом, что русская эскадра рядом, вот только рядом ли она на самом деле? Нет сомнения, что если бы японский дозорный обнаружил «Орел» или «Кострому», то он некоторое время потратил бы на слежение за ними, быть может – попытался задержать для инспекции, но вот обнаружить идущие в 5-6 милях впереди главные силы он, по идее, никак не мог. Соответственно, в случае обнаружения госпитальных судов, Х. Того не должен был еще выводить главные силы в море, опасаясь какой-то хитрости: ему следовало направить в этот район дополнительные крейсера для прояснения обстановки. Но это было бы уже под утро или утром, и им все равно понадобится время, чтобы установить контакт — а в том, что днем 14 мая сражение состоится, З.П. Рожественский был совершенно убежден.
Таким образом, получается, что отделение «Орла» и «Костромы» от эскадры в ночь с 13 на 14 июля выглядит оптимальным решением в случае, если японцы предпримут попытки минных атак. Но если японцы еще не увидели русской эскадры, то обнаружение госпитальных кораблей могло послужить причиной к тому, что и основные силы русской эскадры будут обнаружены на несколько часов раньше. С одной стороны, может показаться, что чем позднее японцы заметили бы русских 14 мая, тем лучше было бы для З.П. Рожественского, так для генерального сражения осталось бы меньше времени. Но… так ли значим был выигрыш в несколько часов? Ведь с точки зрения русского командующего, японцы спокойно могли вообще дать сражение не 14, а 15 мая в случае, если бы, к примеру, обнаружили русских 14-го поздно вечером.
Известно, что З.П. Рожественский полагал генеральное сражение неизбежным, а по его результатам рассчитывал прорваться, потеряв сколько-то кораблей. По всей видимости (хотя вице-адмирал не говорил об этом прямо), он все же надеялся нанести японцам такие повреждения, которые не позволили бы им возобновить сражения на следующий день. В этом случае несколько дополнительных часов ничего, в общем-то, уже не решали. Более того – как ни странно, но нет твердой уверенности в том, что оттягивание сражения с 14 на 15 мая было бы в интересах З.П. Рожественского. В ночь с 13 на 14 мая у него были отличные шансы избежать атак миноносцев, если бы таковые были предприняты, но днем 14 мая его эскадру должны были заметить с высочайшей степенью вероятности. И если бы это произошло под вечер, когда главные силы уже не успевали сразиться, Х. Того обязательно отправил бы в ночь с 14 на 15 мая массу своих миноносцев. В этом случае русские могли понести чувствительные потери еще до начала битвы главных сил, так что русская эскадра вступила в генеральное сражение ослабленной.
Таким образом, учитывая те знания и данные, которыми располагал Зиновий Петрович в момент принятия решения, с его точки зрения этот шаг мог выглядеть вполне логичным и обоснованным.
«Ну хорошо», — скажет уважаемый читатель: «Автор здорово расписал резоны командующего, вот только почему же все это не сработало?».
Давайте для начала рассмотрим, как описывает открытие русской эскадры японский официоз. Для удобства читателя, везде будет указываться русское время, которое в Корейском проливе отставало от японского на 20 минут.
Итак, в ночь на 14 мая, в 02.25 на японском вспомогательном крейсере «Синано-Мару» заметили огни парохода, идущего на восток, причем этот пароход находился от «Синано-Мару» так же на востоке. Фактически русская эскадра «проскочила» мимо этого вспомогательного крейсера, так как он шел на северо-восток, и, если бы замеченное судно не несло огней, на «Синано-Мару» его бы ни за что не заметили.
Капитан 2-го ранга Нарикава, командир «Синано-Мару», разумеется, желал выяснить, кого же он обнаружил. Но понять это было не так просто, потому что неизвестное судно находилось на фоне месяца, и наблюдение за ним было затруднено. Поэтому японский вспомогательный крейсер двинулся в погоню.
Согласно японской историографии, «Синано-Мару» смог выйти на траверз неизвестного судна только в 4.10, то есть спустя только 1 час 45 минут после его обнаружения. Это выглядит странно, потому что русская эскадра в ночь на 14 мая шла на 8 узлах, а японский вспомогательный крейсер представлял собой недавно построенное (1900 г) коммерческое судно с максимальной скоростью 15,4 узла.
Если предположить, что В.В. Цибулько прав, что «Синано-Мару» обнаружил русский корабль примерно на 3 милях, что его следовало обойти по дуге и приблизиться, соблюдая дистанцию более 1,5 км, и что японский крейсер, вероятнее всего, не давал полного хода, а шел где-нибудь на 12 узлах, ему все равно должно было потребоваться на это несколько меньше времени. Впрочем, возможно, что Нарикава просто осторожничал?
Подойдя в 04.10 к русскому кораблю слева, «Синано-Мару» опознал его как трехмачтовое и двухтрубное судно, сходное со вспомогательным крейсером «Днепр». Японцы подошли еще чуть ближе, но не увидели установленных орудий, и потому верно предположили, что видят перед собой госпитальное судно. В то же время русские, по мнению японцев, заметили «Синано-Мару» и стали что-то сигналить электрическим фонарем, впрочем, в этом Нарикава не был уверен. Из этого могло следовать, что на госпитальном судне спутали «Синано-Мару» с другим русским кораблем, из чего, в свою очередь, следовало, что они, эти корабли, есть где-то поблизости. Командир японского вспомогательного крейсера приказал внимательно осмотреть горизонт, и в 04.25: «впереди себя по носу и с левого борта в расстоянии не более 1 500 м. увидел несколько десятков судов и далее еще несколько дымов». Тогда «Синано-Мару» отвернул, причем даже не ясно, в какую сторону: к сожалению, официальная японская история не содержит сведений, позволяющих сколько-то точно определить дальнейшее маневрирование этого корабля. А вот что известно точно, так это то, что «Синано-Мару», невзирая на свои маневры, продолжал наблюдение за русскими кораблями, но 05.00 потерял эскадру из вида и смог восстановить контакт только спустя 45 минут, в 05.45.
А что у русских? Скорее всего, на «Орле» «Синано-Мару» все это время оставался незамеченным.
Считается, что на «Орле» обнаружили японский вспомогательный крейсер около 5 часов утра, но у автора настоящей статьи есть в этом большие сомнения. Дело в том, что мичман Щербачев 4-ый, находящийся на «Орле», докладывал, что с госпитального судна увидели японский пароход справа, на расстоянии 40 кабельтов, при том что он шел на сближение. Но если «Синано-Мару» был в 04.25 слева от «Орла», причем не менее чем в 7-10 кабельтовых, то крайне сомнительно, чтобы он смог оказаться от него в четырех милях справа спустя полчаса.
Более того. Если предположить, что «Синано-Мару» приблизился к «Орлу» слева, то где в это время находилась «Кострома»? Согласно рапорту ее командира:
Какие выводы можно сделать из этой, крайне разрозненной информации?
Допустим, командир «Синано-Мару» ни в чем не ошибся. Но тогда получается, что к моменту, когда его вспомогательный крейсер вышел на траверз «Орла», основные силы русской эскадры находились и от госпитального судна и от «Синано-Мару» не далее, как в миле. А это говорит о том, что ночью наши госпитальные суда, или как минимум одно из них (все же не исключено, что на самом деле Нарикава обнаружил не «Орел», а «Кострому») нарушили распоряжение З.П. Рожественского и приблизилось к эскадре вплотную. В этом случае вина за обнаружение русской эскадры лежит на командире (командирах?) госпитальных кораблей, нарушивших полученный ими приказ.
Вариант второй – и «Кострома», и «Орел» честно выполнили данные им указания и следовали в 5-6 милях по корме русской эскадры. В этом случае получается, что, выйдя на траверз «Орла» Нарикава ошибся: он посчитал, что видит русскую эскадру, которую никак не мог видеть физически. Единственный корабль, который он мог наблюдать, находясь рядом с «Орлом» — это госпитальное судно «Кострома»! А дальше, увы, началась трагедия ошибок. На «Костроме», «увидев» аж 4 японских крейсера и потеряв их из виду, зачем-то бросились догонять эскадру. Честно говоря, более всего приходит на ум, что на «Костроме» просто испугались и бежали под защиту боевых кораблей. А «Синано-Мару», полагая, что следит за русской эскадрой, следил на самом деле за «Костромой», которая, в конечном итоге, и вывела его на главные силы З.П. Рожественского… Хотя японский вспомогательный крейсер и потерял около 05.00 «Кострому» из виду, но, зная курс, которым она шла, и который совпадал с курсом главных сил З.П. Рожественского, в дальнейшем сумел догнать их. Тогда реальное время обнаружения русской эскадры – 05.45, и произошло это благодаря безграмотным действиям командира «Костромы».
Что же до оценки действий З.П. Рожественского, то получается так. Его решение взять с собой госпитальные суда, хотя и было ошибочным, но на тот момент выглядело логичным и, по всей видимости, было продиктовано заботой о здоровье личного состава эскадры. Риски преждевременного обнаружения главных сил эскадры, равно как и опасность подвергнуться миноносной атаке, были минимизированы распоряжением госпитальным судам держаться позади эскадры. Однако планы командующего были нарушены неверными действиями командиров «Орла» и «Костромы» или же одной только «Костромы».
И во всяком случае, можно только констатировать, что обстоятельства обнаружения русской эскадры в ночь с 13 на 14 мая и по сию пору остаются неясными и требуют дополнительных исследований.
С чего все начиналось
Итак, русская эскадра приближалась к Цусимскому проливу. Но 12 мая в 09.00 утра она разделилась: 6 транспортов ушли в Шанхай, а вспомогательные крейсера «Рион», «Днепр», «Кубань» и «Терек» ушли выполнять специальное задание, заключавшееся в крейсировании у японских берегов и в Желтом море. З.П. Рожественский не считал, что эти слабые силы смогут как-то отвлечь на себя главные силы Х. Того, но находил пользу уже в том, что их рейдерство может заставить японцев отправить на перехват несколько бронепалубных крейсеров, и тем ослабить дозоры в районе, где будет прорываться 2-ая и 3-я Тихоокеанские эскадры.
Русские корабли двигались в компактном походном строю.
Предполагалось, что в случае появления неприятеля разведывательный отряд отступит к крейсерам, с тем чтобы охранять транспорты, правая колонна, увеличив ход и затем повернув, «все вдруг» обойдет и выйдет в голову левой колонне, а «Жемчуг» и «Изумруд» с миноносцами займут место с противоположного неприятелю борта. В случае появления коммерческих пароходов, эти крейсера должны были, без дополнительных распоряжений, «сгонять» их с курса эскадры. Но никаких «контактов» не было, за исключением того, что на кораблях эскадры принимали японские радиограммы. Было ясно, что японские боевые корабли не слишком далеко, но З.П. Рожественский не приказывал подавить их переговоры – сам факт такой попытки, даже при ее удаче, заранее предупредил бы японцев о подходе русских сил.
В ночь перед сражением, то есть с 13 на 14 мая, эскадра двигалась с потушенными огнями, световая сигнализация между кораблями не производилась тоже – слова контр-адмирала Н.И. Небогатова «Частая сигнализация по системе Степанова часто преображала эскадру в какой-то торжественный кортеж ярко иллюминованных судов…» очевидно относились к более раннему времени. Другие офицеры эскадры ни о какой «иллюминации» не упоминают, или прямо пишут о потушенных огнях. Однако же госпитальные суда «Орел» и «Кострома» шли с полным набором бортовых огней, включая гафельные, что, в итоге, и стало причиной обнаружения русской эскадры.
Понять причины такого решения весьма затруднительно, но мы попробуем. Как известно, 13 мая русская эскадра оставалась еще необнаруженной, в том плане, что не было ни одного японского боевого или вспомогательного корабля, который бы вышел к нашим кораблям на прямую видимость. В то же время переговоры, фиксируемые нашими кораблями, стали еще более многочисленны и подробны: удавалось разобрать слова: «Огней десять… Как большие звезды» и т.д. Приблизительно в 13.00 13 мая с «Князя Суворова» сообщили сигналами на остальные корабли эскадры: «Неприятель производит сигнализацию телеграфом без проводов». «Неприятельские разведчики видят наш дым, много телеграфируют между собой». «Следует ожидать сегодня ночью повторных минных атак» (вероятно, под «повторных» имелось ввиду многократных). В дальнейшем, после 16.40 по распоряжению З.П. Рожественского были даны еще сигналы: «Приготовиться к бою». «По телеграфным знакам вижу, что возле нас переговариваются семь неприятельских судов».
Верил ли З.П. Рожественский в то, что русская эскадра уже открыта японцами, или же он просто желал немного встряхнуть командиров перед ночью, в которую действительно можно было ожидать минных японских атак? Скорее всего, все же второе, так как в своих показаниях следственной комиссии Зиновий Петрович указал, что доклад о японских переговорах «меня не вполне убедил, что эскадра была открыта в предшествующую ночь. Я, и в настоящее время, не могу утвердительно сказать, когда, именно, неприятельские разведчики открыли нас». Таким образом, в ночь перед сражением русский командующий не знал точно, обнаружена ли его эскадра, но, конечно, допускал такую вероятность.
В сложившейся ситуации компактный походный строй без огней и без выдвинутого вперед авангарда, наилучшим образом соответствовал желанию З.П. Рожественского уклониться от обнаружения и атак неприятеля. Но подобный план, по всей видимости, имел смысл лишь в том случае, если светомаскировку соблюдали абсолютно вся эскадра, а этого не было.
В некоторых публикациях высказывалось мнение о том, что З.П. Рожественский не считал для себя возможным принуждать госпитальные корабли потушить огни, но это неверно. Дело в том, что на протяжении похода эскадры к Цусиме он несколько раз командовал им идти без огней, и распоряжение его выполнялось беспрекословно. Что же до ночи с 13 на 14 мая, то госпитальные суда прямо выполняли приказ З.П. Рожественского, отданный им двое суток тому назад. Флажный сигнал, который на госпитальном судне «Орел» приняли 11 мая в 15.20, гласил: «"Орлу" и "Костроме" на ночь выйти в арьергард эскадры и включить огни» (запись в вахтенном журнале «Орла»).
Что за огни несли «Орел» и «Кострома»?
Собственно говоря, положение осложнялось благодаря еще одной «новации» русского командующего. Как известно, госпитальное судно считается некомбатантом и, согласно международному праву тех лет, к нему запрещено применение военной силы. Для того, чтобы избежать трагических недоразумений, госпитальные суда имели массу отличий от кораблей и судов иного назначения. Их корпус окрашивался в белый цвет, при этом по борту шла красная или зеленая полоса, кроме того, они несли флаг Красного Креста и имели некоторые иные отличия.
Госпитальное судно "Кострома"
Но все это было хорошо видно при свете дня, а ночью госпитальные суда несли обычный набор огней, такой же, как и любое другое судно. Соответственно, в темноте такое судно сравнительно легко было перепутать с транспортом или вспомогательным крейсером. Поэтому в августе 1904 г. главный доктор госпитального судна «Орла» Я.Я. Мультановский предложил установить дополнительные, гафельные сигнальные огни: белый-красный-белый на грот-мачте.
Это предложение было поддержано в Морском министерстве, и госпитальные суда были оборудованы такими огнями. Японцев уведомили по дипломатическим каналам, но те ответили весьма уклончиво: «Ношение ночью особых огней на госпитальных судах недостаточно для представления судам с такими огнями прав и преимуществ в виде многих неудобств, могущих возникнуть из этого». В итоге русское руководство пришло к выводу, что японцы против установки на госпитальные суда дополнительных огней, и хотели уже их демонтировать. Но тут вмешался З.П. Рожественский. Он вполне логично заявил, что международное законодательство не ограничивает количество огней, которые может нести госпитальное судно, а раз так, то и нечего советоваться с японцами. Зиновий Петрович предложил огни сохранить, японцев об этом уведомить – от того, что госпитальные суда получат дополнительное отличие, хуже не будет, а протестовать японцы не вправе, так как международные законы этого не запрещают.
Все это было правильно, но благодаря этим мерам, русские госпитальные суда получили четкое отличие от всех остальных кораблей и судов мира. Их невозможно было перепутать ночью с каким-нибудь коммерческим пароходом. Любой наблюдатель, обнаруживший гафельные огни белый-красный-белый, теперь точно знал, что видит перед собой русское госпитальное судно, и никакое другое. Соответственно, вице-адмирал З.П. Рожественский, приказав своим госпитальным судам зажечь все огни, не просто «засветил» последние, но и, можно сказать, приложил все усилия к тому, чтобы японцы точно идентифицировали их, не перепутав «Кострому» и «Орел», скажем, с какими-нибудь коммерческими транспортами.
Но зачем же тогда было зажигать огни?
Безусловно, все вышесказанное звучит в высшей степени абсурдно. Однако же вся история перехода 2-ой Тихоокеанской эскадры свидетельствует, что русский командующий не был склонен к абсурдным решениям. Он мог ошибаться в чем-то, но его приказы всегда имели под собой основание, и были логичными.
Давайте сперва зададим себе вопрос – зачем вообще З.П. Рожественский повел с собой на прорыв и в бой госпитальные суда? В походе они, безусловно, были ему полезны, служа эдакими плавучими госпиталями при большой эскадре, что было особенно ценно в условиях, когда стоянки в портах были для русских кораблей невозможны. Но до Владивостока оставалось не так уж и далеко, и там были свои врачи, так почему бы З.П. Рожественскому не отправить было «Орел» и «Кострому» вместе с другими транспортами в Шанхай? Или же, если предположить, что медицинские учреждения во Владивостоке не были достаточны для того, чтобы обеспечить действия русской эскадры, то можно было бы отправить «Орла» и «Кострому» другим маршрутом, например, вокруг Японии. Их статус позволил бы им дойти до Владивостока куда надежнее, чем они могли бы это сделать в составе эскадры, ведь в горячке боя по ним могли ошибочно открыть огонь.
Точного ответа на этот вопрос дать невозможно, но, скорее всего, дело обстояло так. Как известно, шансы русской эскадры пройти во Владивосток без генерального сражения с японским флотом были минимальными, если не сказать – иллюзорными. В показаниях Следственной комиссии он указывал: «Я ожидал, что эскадра встретит в Корейском проливе или близ него сосредоточенные силы японского флота, значительную долю бронепалубных и легких крейсеров и весь минный флот. Я был уверен, что днем произойдет генеральное сражение». Совершенно точно известно, что на победу в бою З.П. Рожественский не рассчитывал, но не предполагал и полного разгрома: «…я не мог допустить мысли о полном истреблении эскадры, а, по аналогии с боем 28 июля 1904 года, имел основание считать возможным дойти до Владивостока с потерею нескольких судов». Иными словами, русский командующий ожидал боя и серьезных потерь, повреждений боевых кораблей, но подобному всегда сопутствует большое количество раненых. В то же время та медицинская помощь, которую могли им оказать медицинские службы боевых кораблей, очевидно, была недостаточной. Безусловно, корабельные врачи были высококвалифицированными специалистами, но их было банально мало по штату. Кроме того, различные боевые повреждения могут сильно мешать работе врачей: тут и пожары в районе «госпиталя», перебои с чистой или горячей водой, обесточивание отсеков и т.д. включая, наконец, гибель корабля.
В общем, можно предположить, что наличие госпитальных судов, даже при определенных затруднениях в передаче на них раненых после боя, могло бы спасти множество жизней. Или, по крайней мере, так мог считать З.П. Рожественский. Для многих уважаемых читателей, с легкой руки А.С. Новикова-Прибоя и В.П. Костенко, привыкших воспринимать командующего русской эскадрой как самодура и сатрапа, презирающего и совершенно не заботящегося о своих подчиненных, такая точка зрения может оказаться слишком непривычной. Но нужно понимать, что подобный образ вице-адмирала был очень удобен для объяснения поражения в Цусимском сражении и замечательно подходил как аллегория на «прогнивший царский режим». Именно такой З.П. Рожественский был востребован – жестокий, трусливый и недалекий, вот советские читатели и получили его. Хотя реальный Зиновий Петрович, конечно, сильно отличался от своего карикатурно-лубочного изображения в той же «Цусиме» А.С. Новикова-Прибоя.
Но, может быть, у вице-адмирала могли быть какие-то иные мотивы для того, чтобы вести с собой госпитальные суда? Автор много размышлял на эту тему, но не нашел ничего, заслуживающего внимания. Возможно, какие-то версии смогут предложить уважаемые читатели?
На вопрос, мог ли З.П. Рожественский отделить госпитальные суда от эскадры с тем, чтобы встретиться с ними позднее, по дороге во Владивосток, следует отвечать отрицательно. Никто не мог знать, как пошел бы бой, где и в какое время оказалась бы эскадра после прорыва, а значит, назначить точку рандеву было практически невозможно.
Итак, мы приходим к выводу, что у З.П. Рожественского имелись разумные основания для того, чтобы вести с эскадрой госпитальные суда. На самом деле, конечно, это было ошибочное решение, потому что эскадру постиг разгром, а «Кострома» и «Орел» русским кораблям не помогли, а были перехвачены и задержаны японцами. Но это известно сегодня, а тогда, перед сражением это было неочевидно. Все же З.П. Рожественский предполагал, что эскадра, хотя и терпя поражение, пройдет во Владивосток.
Но вот решение принято – но как лучше всего было бы это сделать? Можно было поставить госпитальные суда вместе с транспортами под защиту боевых кораблей и приказать им погасить все огни. Но это создавало повышенные риски для них, потому что если бы японцы все же обнаружили эскадру и атаковали ее, то «Кострома» и «Орел» могли пострадать. Так вот, З.П. Рожественский приказал им нести абсолютно все огни, но… при этом отделил их от эскадры.
Дело в том, что, есть основания считать, что вопреки распространенному мнению, «Орел» и «Кострома» никак не должны были идти непосредственно за кораблями эскадры, а имели распоряжение находиться на значительном отдалении от нее. Так, командир эскадренного броненосца «Сисой Великий» М.В. Озеров в своем донесении указывал: «По ночам эскадра шла с уменьшенными до крайней возможности, по силе света, цветными огнями, совсем не открывая топовых и только госпитальные суда, на ночь отставшие на 40— 50 каб., несли все установленные для плавания огни». О том же самом писал и капитан 2-го ранга Вл. Семенов: «Наша эскадра была открыта впервые лишь в 4 часа 30 минут утра 14 мая, когда в поредевшем тумане "Синано-Мару" наткнулся на наши госпитальные суда, следовавшие в 5 милях позади эскадры, а по ним открыл и эскадру». Более того, Вл. Семенов утверждал, что «Орел» и «Кострома» получили прямое приказание З.П. Рожественского идти ночью на 6 милях позади эскадры, хотя документарных подтверждений существования такого приказа автор настоящей статьи не нашел.
Предположим, что «Орел» и «Кострома» шли не в эскадренном строю, а в 4-6 милях позади эскадры. Что это означало? Безусловно, горящие огни делали корабль или судно заметнее ночью, но, при этом они, конечно, не превращали его в Александрийский маяк. К сожалению, официальная японская историография не содержит сведений, с какого расстояния «Синано-Мару» обнаружил госпитальное судно «Орел», но В.В. Цыбулько в «Непрочитанные страницы Цусимы» утверждает, что с дистанции в 3 мили, то есть чуть более 5,5 км. При этом, согласно японским донесениям, видимость была такой, что неосвещенный огнями корабль можно было увидеть примерно с 1,5 км – именно с такого расстояния «Синано-Мару» обнаружил боевые корабли 2-ой и 3-ей Тихоокеанских эскадр.
А из этого следует очень простой вывод: японский дозорных корабль или судно могли, конечно, обнаружить основные силы русской эскадры, или же госпитальные суда – но не то и другое одновременно. Поставим себя на место русского командующего и рассмотрим, что это могло ему дать.
Предположим, что днем 13 мая японцы все же обнаружили русскую эскадру – такую вероятность следовало учитывать, из-за заметно возросшего радиообмена японцев, и З.П. Рожественский допускал это. Тогда японцы вполне могли и даже должны были с наступлением ночи отправить в атаку свои миноносные отряды. Их атаки измотали бы русские экипажи перед началом сражения, а при удаче — удалось бы торпедировать один или несколько боевых кораблей, ослабив тем самым силу русской эскадры.
Но если бы японские миноносцы обнаружили главные силы русских, то идущие в отдалении госпитальные суда не имели бы к этому ни малейшего отношения, так как их огней было бы не видно с такого расстояния. В этом случае бой с миноносцами, конечно, состоялся бы, однако «Орел» и «Кострома» не подвергались при этом никакой опасности. А если бы японские миноносцы, наоборот, обнаружили госпитальные суда, то рядом с ними не было боевых кораблей, которые они могли атаковать. Японцы, наверное, сообразили бы, что русская эскадра где-то рядом, но они во всяком случае потратили бы некоторое время на «разъяснение» госпитальных судов, им пришлось бы разбираться, кто перед ними, вполне вероятно, попытались бы следовать за ними, и все это отняло бы у них драгоценное время. А дополнительные гафельные огни способствовали правильной идентификации «Орла» и «Костромы», уменьшая вероятность того, что их спутают, например, со вспомогательными русскими крейсерами и атакуют.
Теперь рассмотрим другой вариант – японцы не видели русских 13 мая. В этом случае, опять же, их дозорный корабль или судно наткнулись бы на основные русские силы, госпитальные суда к этому не имели никакого отношения. Ну а если бы оказались обнаруженными госпитальные суда – что ж, японцам пришлось бы поломать голову над тем, где же, собственно, основные силы русских.
Наличие двух одиноких иллюминированных «рождественских елок» похоже на какую-то военную хитрость, на желание подсказать командующему Объединенным флотом, что русская эскадра рядом, вот только рядом ли она на самом деле? Нет сомнения, что если бы японский дозорный обнаружил «Орел» или «Кострому», то он некоторое время потратил бы на слежение за ними, быть может – попытался задержать для инспекции, но вот обнаружить идущие в 5-6 милях впереди главные силы он, по идее, никак не мог. Соответственно, в случае обнаружения госпитальных судов, Х. Того не должен был еще выводить главные силы в море, опасаясь какой-то хитрости: ему следовало направить в этот район дополнительные крейсера для прояснения обстановки. Но это было бы уже под утро или утром, и им все равно понадобится время, чтобы установить контакт — а в том, что днем 14 мая сражение состоится, З.П. Рожественский был совершенно убежден.
Таким образом, получается, что отделение «Орла» и «Костромы» от эскадры в ночь с 13 на 14 июля выглядит оптимальным решением в случае, если японцы предпримут попытки минных атак. Но если японцы еще не увидели русской эскадры, то обнаружение госпитальных кораблей могло послужить причиной к тому, что и основные силы русской эскадры будут обнаружены на несколько часов раньше. С одной стороны, может показаться, что чем позднее японцы заметили бы русских 14 мая, тем лучше было бы для З.П. Рожественского, так для генерального сражения осталось бы меньше времени. Но… так ли значим был выигрыш в несколько часов? Ведь с точки зрения русского командующего, японцы спокойно могли вообще дать сражение не 14, а 15 мая в случае, если бы, к примеру, обнаружили русских 14-го поздно вечером.
Известно, что З.П. Рожественский полагал генеральное сражение неизбежным, а по его результатам рассчитывал прорваться, потеряв сколько-то кораблей. По всей видимости (хотя вице-адмирал не говорил об этом прямо), он все же надеялся нанести японцам такие повреждения, которые не позволили бы им возобновить сражения на следующий день. В этом случае несколько дополнительных часов ничего, в общем-то, уже не решали. Более того – как ни странно, но нет твердой уверенности в том, что оттягивание сражения с 14 на 15 мая было бы в интересах З.П. Рожественского. В ночь с 13 на 14 мая у него были отличные шансы избежать атак миноносцев, если бы таковые были предприняты, но днем 14 мая его эскадру должны были заметить с высочайшей степенью вероятности. И если бы это произошло под вечер, когда главные силы уже не успевали сразиться, Х. Того обязательно отправил бы в ночь с 14 на 15 мая массу своих миноносцев. В этом случае русские могли понести чувствительные потери еще до начала битвы главных сил, так что русская эскадра вступила в генеральное сражение ослабленной.
Таким образом, учитывая те знания и данные, которыми располагал Зиновий Петрович в момент принятия решения, с его точки зрения этот шаг мог выглядеть вполне логичным и обоснованным.
«Ну хорошо», — скажет уважаемый читатель: «Автор здорово расписал резоны командующего, вот только почему же все это не сработало?».
Что же все-таки произошло?
Давайте для начала рассмотрим, как описывает открытие русской эскадры японский официоз. Для удобства читателя, везде будет указываться русское время, которое в Корейском проливе отставало от японского на 20 минут.
Итак, в ночь на 14 мая, в 02.25 на японском вспомогательном крейсере «Синано-Мару» заметили огни парохода, идущего на восток, причем этот пароход находился от «Синано-Мару» так же на востоке. Фактически русская эскадра «проскочила» мимо этого вспомогательного крейсера, так как он шел на северо-восток, и, если бы замеченное судно не несло огней, на «Синано-Мару» его бы ни за что не заметили.
Капитан 2-го ранга Нарикава, командир «Синано-Мару», разумеется, желал выяснить, кого же он обнаружил. Но понять это было не так просто, потому что неизвестное судно находилось на фоне месяца, и наблюдение за ним было затруднено. Поэтому японский вспомогательный крейсер двинулся в погоню.
Согласно японской историографии, «Синано-Мару» смог выйти на траверз неизвестного судна только в 4.10, то есть спустя только 1 час 45 минут после его обнаружения. Это выглядит странно, потому что русская эскадра в ночь на 14 мая шла на 8 узлах, а японский вспомогательный крейсер представлял собой недавно построенное (1900 г) коммерческое судно с максимальной скоростью 15,4 узла.
"Синано-Мару"
Если предположить, что В.В. Цибулько прав, что «Синано-Мару» обнаружил русский корабль примерно на 3 милях, что его следовало обойти по дуге и приблизиться, соблюдая дистанцию более 1,5 км, и что японский крейсер, вероятнее всего, не давал полного хода, а шел где-нибудь на 12 узлах, ему все равно должно было потребоваться на это несколько меньше времени. Впрочем, возможно, что Нарикава просто осторожничал?
Подойдя в 04.10 к русскому кораблю слева, «Синано-Мару» опознал его как трехмачтовое и двухтрубное судно, сходное со вспомогательным крейсером «Днепр». Японцы подошли еще чуть ближе, но не увидели установленных орудий, и потому верно предположили, что видят перед собой госпитальное судно. В то же время русские, по мнению японцев, заметили «Синано-Мару» и стали что-то сигналить электрическим фонарем, впрочем, в этом Нарикава не был уверен. Из этого могло следовать, что на госпитальном судне спутали «Синано-Мару» с другим русским кораблем, из чего, в свою очередь, следовало, что они, эти корабли, есть где-то поблизости. Командир японского вспомогательного крейсера приказал внимательно осмотреть горизонт, и в 04.25: «впереди себя по носу и с левого борта в расстоянии не более 1 500 м. увидел несколько десятков судов и далее еще несколько дымов». Тогда «Синано-Мару» отвернул, причем даже не ясно, в какую сторону: к сожалению, официальная японская история не содержит сведений, позволяющих сколько-то точно определить дальнейшее маневрирование этого корабля. А вот что известно точно, так это то, что «Синано-Мару», невзирая на свои маневры, продолжал наблюдение за русскими кораблями, но 05.00 потерял эскадру из вида и смог восстановить контакт только спустя 45 минут, в 05.45.
А что у русских? Скорее всего, на «Орле» «Синано-Мару» все это время оставался незамеченным.
Госпитальное судно "Орел"
Считается, что на «Орле» обнаружили японский вспомогательный крейсер около 5 часов утра, но у автора настоящей статьи есть в этом большие сомнения. Дело в том, что мичман Щербачев 4-ый, находящийся на «Орле», докладывал, что с госпитального судна увидели японский пароход справа, на расстоянии 40 кабельтов, при том что он шел на сближение. Но если «Синано-Мару» был в 04.25 слева от «Орла», причем не менее чем в 7-10 кабельтовых, то крайне сомнительно, чтобы он смог оказаться от него в четырех милях справа спустя полчаса.
Более того. Если предположить, что «Синано-Мару» приблизился к «Орлу» слева, то где в это время находилась «Кострома»? Согласно рапорту ее командира:
«20 минут пятого часа утра, с судна усмотрены были в 10 кабельтовых за кормой 4 неприятельских крейсера, имевших курс Зюйд. Выждал несколько минут и, лишь только они скрылись во мгле, поднял сигнал о виденном; а, убедившись, что сигнал не видят, нагнал, шедший впереди меня, крейсер «Урал» и маханием флага передал это сведение, что было передано «Уралом» далее».
Какие выводы можно сделать из этой, крайне разрозненной информации?
Допустим, командир «Синано-Мару» ни в чем не ошибся. Но тогда получается, что к моменту, когда его вспомогательный крейсер вышел на траверз «Орла», основные силы русской эскадры находились и от госпитального судна и от «Синано-Мару» не далее, как в миле. А это говорит о том, что ночью наши госпитальные суда, или как минимум одно из них (все же не исключено, что на самом деле Нарикава обнаружил не «Орел», а «Кострому») нарушили распоряжение З.П. Рожественского и приблизилось к эскадре вплотную. В этом случае вина за обнаружение русской эскадры лежит на командире (командирах?) госпитальных кораблей, нарушивших полученный ими приказ.
Вариант второй – и «Кострома», и «Орел» честно выполнили данные им указания и следовали в 5-6 милях по корме русской эскадры. В этом случае получается, что, выйдя на траверз «Орла» Нарикава ошибся: он посчитал, что видит русскую эскадру, которую никак не мог видеть физически. Единственный корабль, который он мог наблюдать, находясь рядом с «Орлом» — это госпитальное судно «Кострома»! А дальше, увы, началась трагедия ошибок. На «Костроме», «увидев» аж 4 японских крейсера и потеряв их из виду, зачем-то бросились догонять эскадру. Честно говоря, более всего приходит на ум, что на «Костроме» просто испугались и бежали под защиту боевых кораблей. А «Синано-Мару», полагая, что следит за русской эскадрой, следил на самом деле за «Костромой», которая, в конечном итоге, и вывела его на главные силы З.П. Рожественского… Хотя японский вспомогательный крейсер и потерял около 05.00 «Кострому» из виду, но, зная курс, которым она шла, и который совпадал с курсом главных сил З.П. Рожественского, в дальнейшем сумел догнать их. Тогда реальное время обнаружения русской эскадры – 05.45, и произошло это благодаря безграмотным действиям командира «Костромы».
Что же до оценки действий З.П. Рожественского, то получается так. Его решение взять с собой госпитальные суда, хотя и было ошибочным, но на тот момент выглядело логичным и, по всей видимости, было продиктовано заботой о здоровье личного состава эскадры. Риски преждевременного обнаружения главных сил эскадры, равно как и опасность подвергнуться миноносной атаке, были минимизированы распоряжением госпитальным судам держаться позади эскадры. Однако планы командующего были нарушены неверными действиями командиров «Орла» и «Костромы» или же одной только «Костромы».
И во всяком случае, можно только констатировать, что обстоятельства обнаружения русской эскадры в ночь с 13 на 14 мая и по сию пору остаются неясными и требуют дополнительных исследований.
Информация