Пересматривая российскую историю ('The National Interest', США)

1 октября 2010 1

В этом году одной из главных тем Валдайского клуба было примирение взглядов на российскую историю двадцатого века или точнее на её жуткий период между революцией в 1917 г. и смертью Сталина в 1953 г. Оно должно подтолкнуть либералов российского истеблишмента, поддерживающих президента Дмитрия Медведева, к оживлению российских реформ и осуществить ясный разрыв с советским прошлым.

Память о преступлениях сталинизма была естественным дополнением к нашему водному путешествию вдоль части Беломорского канала, сооружённого при Сталине в 1930-е гг. политическими заключёнными ценою ужасных жертв из человеческих жизней и страданий, холода, голода и массовых казней. Эти и многие другие зверства, совершённые Сталиным и Лениным, всего лишь очень ограниченная часть официально признанного уровня отмечаемых или упоминаемых сегодня в России, хотя большая часть жертв — русские.

Это тот предмет, обсуждать который не-русские имеют ограниченное моральное право, исключая тех, чьи соотечественники стали жертвами массовых репрессий (например, сталинское массовое убийство польских заключённых под Катынью). Но даже и в этом случае они должны быть крайне осторожны, подчёркивая при этом, что это было преступление коммунизма, а не российского национального государства; и что жертвы русских были неисчислимы. Но отсутствие в российском обществе упоминания или рассмотрения проблемы относится не только к сталинизму, даже если огромное количество сталинских преступлений делает её самой серьёзной проблемой в современной российской истории. В обществе почти не упоминается о 2 миллионах русских, погибших в первой мировой войне, хотя ностальгия по до-революционному прошлому очень распространена, например, в современном российском кинематографе.

Даже для многих очень анти-коммунистически настроенных русских, чьи семьи страдали при Сталине, сложно однозначно оценить коммунистическое прошлое. Помимо прочего две причины пришли мне в голову во время второй половины моего пребывания, включавшего посещение города Ярославля, где российское правительство организовало международный ежегодный форум, который по их надеждам станет русской версией Давоса. Поглядывая из окна своего поезда, я поймал взглядом нелепую белую статую, одиноко стоящую на лесной опушке. Я понял, что статуя представляла собой памятник солдату. За ней был ряд серых могильных надгробий — могилы советских солдат, погибших во второй мировой войне, в основном умерших в военном госпитале, поскольку немецкое продвижение было остановлено к западу от Ярославля в ноябре 1941-го года, прежде чем советская контратака в следующем месяце отодвинула линию фронта. Режим, организовавший сопротивление, отбивший немцев и спасший Россию от разрушения, был, конечно, коммунистическим и возглавлялся Сталиным. Освобождение этой великой победы, спасшей Россию и Европу от нацизма, от ужасных внутренних и международных преступлений сталинизма является, мягко говоря, не простой задачей.

Другая причина — почти четыре десятилетия куда более мягкого советского правления, последовавшего за смертью Сталина, во время которого два поколения выросли, создали семьи, воспитали детей, и которое дало и серую, ограничённую оппозицию брежневскому правлению, и реформистские периоды Хрущёва и Горбачёва, и окончательный развал системы коммунистическим мятежником Ельциным; и конечно, взлёт к власти бывшего офицера разведки Владимира Путина.

Иными словами — всё это непохоже на ясный и внезапный разрыв Германии с нацизмом, вызванный её поражением и завоеванием в 1945 г. История России создала ситуацию, когда в Ярославле любимые восстановлённые монастыри, соборы и дворцы имперской эры, часто разрушенные или потерпевшие ущерб при Сталине и Ленине, стоят на улицах с названиями «Советская» и «Андропова» (последний родился в Ярославской области).

Таким образом, для российских либералов опасность состоит в том, что при осуждении преступлений, совершённых при Ленине и Сталине, они легко могут оказаться людьми (или быть ими в действительности), порицающими весь советский период, по которому многие люди старшего поколения ощущают ностальгию, и не столько по имперским причинам, сколько потому, что он олицетворял собою безопасную жизнь; или просто чисто по-человечески — это была страна их детства и молодости. В свою очередь, это может воодушевить либералов сделать то, к чему все они склонны, а именно — открыто выразить элитарное презрение к обычным русским и к России как стране. Не мне говорить об обоснованности или необоснованности этого. Должно быть, очевидно, — и в начале лета я указывал на это русским либералам на конференции в Швеции - говорить так на публике о своих согражданах означает одно: ни за что не быть избранными ни в России, ни в США.

Естественно, что такой подход не получает отклика в консервативных или «статических» кругах. Он продолжает следовать катастрофической модели связей девятнадцатого и начала двадцатого веков между либеральной интеллигенцией и государством, внесший свой прямой вклад в катастрофу 1917 года и в разрушение революцией их обоих: по существу, двух моральных абсолютизмов, катастрофически не слышавших друг друга. Отсутствие либералов, мыслящих категориями имперского государства, серьёзно обедняет это государство и вносит свой вклад в его ошибки обскурантизма, реакции, излишних репрессий и полнейшей глупости; но в очередной раз нужно признать, что либеральная риторика справедливо заставляет государство считать их безответственными, непатриотичными и недостойными состоять на государственной службе.

Русский историк, выступавший в Валдае, продемонстрировал на конкретном примере, что такое эта либеральная риторика и показал, что, несмотря на их уверения, многие русские либеральные интеллектуалы достаточно далеко отстоят от своего западного эквивалента и имеют сильную тенденцию к своему собственному духовному абсолютизму. Этот историк является издателем высоко-ценимой коллекции ревизионистских эссе по русской истории XX века; но его речь в Валдае вызвала сильную боль у присутствовавших западных профессиональных историков.

Она состояла в обращении к российской истории вплоть до средних веков и определении ряда решающих ошибок, выдернутых из исторического контекста и представленных с отсутствием важных фактов, их дополняющих. С одной стороны, это не исторический проект, хотя и претендует быть таковым. С другой — он рассчитан, в сущности, на превращение в хлам большей части русской истории — что снова, никоим образом не может заставить сограждан к нему прислушаться.

Если говорить о российском правительстве, то самое воодушевляющее в недавнем его подходе к истории, — полное и открытое признание убийства советской тайной полицией по приказу Сталина польских заключенных в Катыни. Это привело к радикальному улучшению отношений с Польшей. Частично это стало возможным потому, что и польское, и российское правительства осознали, что в одном и том же лесу похоронены тысячи русских и других советских жертв советской тайной полиции. Другими словами, это стало совместным осуждением сталинизма, а не польским осуждением России.

Кажется совершенно очевидным, что в осуждении коммунистических преступлений Медведев захочет пойти быстрее и дальше Путина. На встрече премьер-министр Путин в ответ на вопрос: «Почему Ленин всё ещё в Мавзолее на Красной площади?» агрессивно вскинулся, спросив британского коллегу: «Почему у парламента в Лондоне всё ещё стоит памятник Кромвелю?» Один из моих британских коллег отреагировал на это совершенно раздражённо. Я же должен сказать, что, будучи наполовину ирландцем и помня о преступлениях Кромвеля против Ирландии (которые сегодня без сомнения были бы отнесены к геноциду), я увидел существенную долю истины в этом заявлении, но всё же Кромвель правил Британией 350 лет назад, а не 90.

С одной стороны, ответ Путина отразил понимаемую, но всё ещё контр-продуктивную российскую тенденцию огрызаться на неудобные вопросы вместо того, чтобы ставить их. В этом отношении Медведев (какова бы ни была его квалификация) намного лучший дипломат. Однако Путину не откажешь в здравом смысле, слыша его «когда приходит время, русский народ решит, что с этим делать. История — нечто такое, что нельзя поторопить». Различие между Медведевым и Путиным в этих вопросах можно объяснить и тем простым фактом, что Медведев на 13 лет моложе.

В Ярославле Медведев говорил об огромных изменениях, произошедших в России с окончанием эры коммунизма, и отметил свои огромные сложности в разъяснении 15-летнему сыну (1995 года рождения, через четыре года после коллапса Советского Союза) жизни при коммунизме: «Очереди за всем, ничего в магазинах, нечего посмотреть по телевизору, кроме бесконечных речей партийных лидеров».

В конце концов, подход русских тинэйджеров, — а соответственно и будущих взрослых — к своей истории, возможно, будет похож на подход большинства тинэйджеров Запада. С одной стороны, прошлое достойно сожаления, знание истории может сделать прививку от опасных ошибок и даже преступлений в будущем. Однако, с другой стороны, как профессор, я не испытываю иллюзий в отношении способности большинства тинэйджеров — русских, американских, британских или марсианских — слишком внимательно изучать историю или что-либо ещё.