Победный сорок первый
Без объявления войны?
Автор этих строк давно намеревался обратиться к теме начала Великой Отечественной войны, но непосредственным поводом к появлению настоящих заметок стала публикация на одном интернет-ресурсе, посвященная подготовке СССР к нападению Германии. Намеренно не называю ни портала, ни названия материала, ни имени автора, поскольку текстов таких великое множество, но в качестве типичного образца он примечателен.
Как и прочие аналогичные публикации, текст будто написан по методичке, основанной на тезисах доклада Хрущева на XX съезде КПСС, где Никита Сергеевич провозгласил, что Советский Союз по вине Сталина не был готов к войне. Автор прилежно воспроизвел тысячекратно повторенные постулаты, разве что забыл упомянуть байки о впавшем в прострацию вожде, который первые недели вторжения отсиживался на даче, а потом, с трудом придя в себя, планировал военные операции по глобусу.
Зато прочие претензии к советскому руководству, кочующие из одного опуса в другой, налицо. Например:
«Советское общество достаточно быстро мобилизовалось, но изначально к такому развитию событий оно всё-таки не было готово. В СССР людей убеждали, что Красная армия будет непременно воевать на чужой территории и «малой кровью». Вплоть до осени наивные граждане полагали, что враг вскоре будет мгновенно разбит, и боялись, что не успеют с ним повоевать».
А если оставить ёрничание и задаться вопросом № 1: а в чём нужно было убеждать советских людей? В том, что они будут воевать на своей земле и нести огромные жертвы?
Несомненно, это был бы вдохновляющий пропагандистский месседж, который бы вселил в людей неколебимую уверенность в победе и подготовил бы должным образом общество «к такому развитию событий».
Вряд ли в Кремле задумывались о столь смелом эксперименте. И тогда, и сейчас пропаганда – от государственной идеологии и до потребительской рекламы – строится на позитивных посылах и сценариях. Но, оказывается, установка на поражение – это именно то, в чем нуждалось советское общество накануне германского вторжения? Что же касается наивности советских людей, то стоит ознакомиться с докладными записками НКВД о настроениях в народе, чтобы понять, что таковой вовсе не состоял из простаков, свято верящих во все лозунги.
«Иосиф Сталин обратился к советским гражданам только 3 июля», – дежурно пеняет вождю автор, не поясняя, почему он обязан был выступать раньше, и что он мог тогда сказать народу. Кстати, о начале советско-финской войны стране также объявил Вячеслав Молотов. Так что нередкие мемуарные ремарки тех лет вроде «ждали выступления Сталина», скорее, свидетельствуют об авторитете советского лидера, нежели о принятом порядке.
Но это, разумеется, не последний упрёк к Сталину. «В своей речи он вновь повторил тезис о вероломном нападении, который потом окончательно перекочевал в пропаганду и историческую науку».
А что, собственно, не устраивает автора и ему подобных в оценке гитлеровского нападения, как «вероломного»? Вероломный – и значит, нарушивший обязательство. Германия была связана пактом о ненападении и нарушила его. Это обстоятельство не меняется от того, что Гитлер не думал соблюдать договоренности, и в Москве об этом знали. Использование эпитета «вероломный» – это строгая констатация факта, поэтому он и перекочевал и в историческую науку, и – сам бог велел – в пропаганду.
Куда более уязвим другой пропагандистский тезис тех лет – о том, что Третий рейх напал на Советский Союз без объявления войны, поскольку В. М. Молотов всё утро 22 июня прятался от германского посла фон Шуленбурга, который и собирался вручить советскому руководству соответствующую ноту. Но между прочим Сталин ничего про «необъявление» войны не говорил.
Но вот и главный тезис, который перепевается на разные лады: «советское руководство не приняло своевременных мер», «потенциал немецкой военной машины был недооценён», «Красная армия к столкновению с группировкой вермахтом была практически не готова».
Казалось бы, опровергнуть подобные построения не представляет труда. Есть множество фактов, которые свидетельствуют о том, что шла всестороння и масштабная подготовка к войне. Взять хотя бы численность Вооруженных Сил, которая с 1,5 миллионов человек на 1 января 1938 года выросла до 5,4 млн человек к 22 июня 1941 года – в три с половиной раза! И эти миллионы людей, которых надо было разместить, вооружить, обучить, одеть, обуть и т.д. и т.п., оказались потеряны для укрепления обороноспособности и производительного труда в народном хозяйстве.
Вопрос № 2. Что еще могло предпринять советское руководство для исправления сложившегося положения?
В апреле-мае 1941 года было осуществлено скрытое отмобилизование военнообязанных запаса под прикрытием «Больших учебных сборов» (БУС). Всего под этим предлогом было призвано свыше 802 тыс. человек, что составляло 24 % приписного личного состава по мобилизационному плану МП-41. Тогда же в мае началось развертывание второго эшелона прикрытия в западных военных округах. Это позволило усилить половину всех стрелковых дивизий РККА (99 из 198), расположенных в западных округах, или дивизий внутренних округов, предназначенных для переброски на запад.
Следующий шаг подразумевал всеобщую мобилизацию. Однако именно на этот шаг Сталин пойти не мог. Как отмечает военный историк Алексей Исаев, перед большинством участников Второй мировой войны стояла трудноразрешимая дилемма: выбор между эскалацией политического конфликта вследствие объявления мобилизации или вступлением в войну с неотмобилизованной армией.
Примечательный эпизод приводит Г. К. Жуков в своей книге «Воспоминания и размышления». 13 июня 1941 года он и Тимошенко доложили Сталину о необходимости приведения войск в полную боевую готовность. Жуков приводит следующие слова вождя:
«Вы предлагаете провести в стране мобилизацию, поднять сейчас войска и двинуть их к западным границам? Это же война! Понимаете ли вы это оба или нет?!»
Товарищ Жуков скромно умалчивает о своей реакции. Разумеется, и начальник Генштаба, и нарком Тимошенко прекрасно понимали, что объявление всеобщей мобилизации означало объявление войны. Но их дело «маленькое» – предложить. А товарищ Сталин пусть решает. И берёт на себя ответственность.
Допустим, что объявление войны Германии – выход из положения и способ избежать испытаний 41-го. Но вот закавыка: от начала мобилизации до полного перевода армии и тыла на военные рельсы должно пройти время. В «Соображениях об основах стратегического развёртывания вооруженных сил Советского Союза сентября 1940 года» отмечается, что
«при настоящей пропускной способности железных дорог юго-запада сосредоточение главных сил армий фронта может быть закончено лишь на 30-й день от начала мобилизации, только после чего и возможен будет переход в общее наступление для решения поставленных выше задач».
Речь идёт о Киевском особом военном округе. Но понятно, что и в других округах складывалась похожая ситуация.
Следовательно, объявлять войну 13 июня, как это предлагали Жуков и Тимошенко, и даже 13 мая было уже поздновато. Немцы без труда форсировали бы переброску войск и обрушились на всё те же неотмобилизованные части и соединения РККА.
Получается, что Сталину, чтобы «оправдаться» перед будущими критиками надо было в начале мая (а ещё лучше – в конце апреля) без всякого повода и на основании противоречивых сведений и прогнозов, нарушив пакт о ненападении, двинуться войной на Третий рейх?
Но и в этой гипотетической данности шансы на успех представляются теоретическими. Практика показала, что отмобилизованные силы англо-французов, полгода находившиеся в состоянии войны, были наголову разгромлены в ходе германского вторжения во Францию в мае 1940-го. Кстати, поляки в сентябре 1939 года тоже успели провести мобилизацию и это им помогло?
Более того, если бы каким-то чудесным образом СССР удалось без всяких последствий полностью отмобилизовать и сосредоточить на западной границе все вооруженные силы страны, это стало бы прелюдией трагического исхода, по сравнению с которым померкли бы все последствия «катастрофы 1941 года». Ведь план «Барбаросса» как раз строился на том расчёте, что все советские войска расположены бы были на границе и что, уничтожив их в первые недели войны, вермахт бы дальше стал продвигаться вглубь страны, не встречая серьёзного сопротивления, и добился бы победы к ноябрю 1941 года. И этот план мог сработать!
К сожалению, никакие даже самые оперативные и продуманные действия советского военно-политического руководства по повышению боеготовности РККА не могли изменить ход событий при столкновении на тот момент с лучшей армией мира.
Кадры не решали ничего?
И тут неминуемо встает следующий вопрос – № 3: почему в этом превосходящем качестве оказался вермахт, а не Красная армия?
В рамках настоящих заметок хотелось бы затронуть лишь один из аспектов этой отдельной сложной темы. Историки достаточно единодушны в оценке лучшего «уровня» офицерских кадров вермахта начального периода войны: от высшего начсостава до младших командиров, прежде всего, в оперативном мышлении, способности брать инициативу на себя.
Либеральные публицисты и исследователи объясняют это масштабными репрессиями против командного состава РККА. Но, согласно документально подтвержденным данным, общее число лиц командно-начальствующего и политсостава, репрессированных в 1937–1938 гг., а также уволенных из армии по политическим мотивам и не восстановленных впоследствии составляет около 18 тысяч человек. Сюда можно прибавить 2–3 тысячи, репрессированных в последующие годы. Но в любом случае их доля не превышает 3 % от всех командиров РККА, что никак не могло сколь-нибудь заметно сказаться на состоянии офицерских кадров.
К результатам репрессий традиционно относят и масштабную ротацию командного состава РККА, в ходе которой сменились все командующие войсками военных округов, 90 % их заместителей, начальников родов войск и служб. 80 % руководящего состава корпусного и дивизионных звеньев, 91 % командиров полков и их заместителей. Но однозначно расценивать этот процесс как негативный, невозможно, так как в этом случае необходимы объективные доказательства того, что худшие меняли лучших.
Многие историки объясняют недостатки «красного» офицерства стремительным количественным ростом армии и огромной потребностью в командном составе, которую за столь короткое время была не способна удовлетворить система подготовки. Действительно изменения были невероятные. С 1937 по 1941 годы количество соединений Сухопутных войск выросло более чем втрое – с 98 до 303 дивизий. Накануне войны офицерский корпус составлял 680 тысяч человек, а меньше десяти лет назад в 1932 году вся армия насчитывала 604 тысячи человек.
При таком количественном росте падение качества, казалось бы, неизбежно. Но в кадровом вопросе Германия находилась в еще более тяжелом положении. Когда в конце 20-х годов РККА достиг своей минимальной численности в полмиллиона человек, рейхсвер был ограничен Версальским договором и ста тысячами. Германия ввела всеобщую воинскую обязанность в 1935 году, СССР позже – в сентябре 1939 года. Но, как мы видим, немцам предстояло решить куда более сложную задачу, тем не менее они с ней справились значительно лучше, чем их советские оппоненты.
И здесь стоит обратить внимание на фактор, которому придаётся недостаточное значение. Германия и Австро-Венгрия капитулировали и прекратили боевые действия в ноябре 1918 года, а в России ещё два года продолжалась кровопролитная Гражданская война. Точной статистики человеческих потерь не существует. По самой скромной оценке, в России за это время погибли (были убиты, репрессированы, умерли от ран, болезней и голода) восемь миллионов человек, и к этому надо прибавить еще два миллиона эмигрантов.
Меньше чем за десятилетие страна потеряла десять миллионов человек, значительную долю которых составляли участники Первой мировой войны, в том числе профессиональные военные. Так, с войсками Врангеля эвакуировалось 20 000 офицеров. Не знавшая подобных потерь Германия получила огромную фору в кадровом потенциале: значительно более широкий выбор из людей с боевым прошлым.
Но даже более скудный кадровый ресурс в СССР использовался плохо. Если во время Гражданской войны на стороне красных воевало значительное число кадровых офицеров – называется цифра 70–75 тысяч, то по мере сокращения армии командный состав РККА ужимался в первую очередь за счёт «бывших». Преображение Красной армии началось с территориальной армии, костяк которой к тому времени составляли люди со специфическим опытом Гражданской войны, к тому же изрядно разбавленные политработниками.
В это же время стотысячный рейсхвер состоял из военной элиты страны – как офицерского, так и унтер-офицерского корпуса. Это была «военная косточка», люди, которые в непростых реалиях Веймарской республики сохранили верность своему долгу, военной службе.
Немцы имели фору и в другом. По мнению ряда исследователей, в Первую мировую войну немецкая армия воевала лучше всех других участников конфликта, что подтверждается соотношением потерь и применением новых военных доктрин и тактик ведения боя. Американский историк Джеймс Корум отмечает, что германская армия вступила в Первую мировую войну с более сбалансированными и близкими к реалиям тактическими принципами, чем её основные противники. Немцы уже тогда избегали лобовых столкновений и использовали обходы и окружения, также эффективнее, чем другие, учитывали особенности ландшафта.
Германия смогла сохранить как лучшие военные кадры, так и преемственность традиций. И на этой прочной базе за короткий срок развернуть систему подготовки кадров, которая обеспечила не только количественный рост армии, но и высокое качество подготовки личного состава, в первую очередь офицерского корпуса.
Вермахт сумел преумножить высокие качества германской императорской армии. В это же время Красная армия, порвав всякую связь с прошлым, на рубеже 30-х начинала даже не с «нуля», а скорее – «минуса».
О битых фельдмаршалах и маршалах Победы
Чтобы более предметно представить разницу между офицерским корпусом вермахта и Красной армии, нам придётся задаться вопросом № 4: в чём командиры РККА уступали немецким офицерам?
Проанализируем для начала состав советских маршалов, участвовавших в Великой Отечественной войне, и генерал-фельдмаршалов Третьего рейха. С нашей стороны мы, по понятным причинам, не рассматриваем в числе профессиональных военачальников Сталина. Что касается германской стороны исключим Паулюса, получившего звание в весьма специфической ситуации, а также Роммеля и Вицлебена, не воевавших на Востоке, а также Бломберга, который к началу войны находился в отставке.
Итак, 13 маршалов Советского Союза (Будённый, Василевский, Ворошилов, Жуков, Говоров, Конев, Кулик, Малиновский, Мерецков, Рокоссовский, Тимошенко, Толбухин, Шапошников) и 15 генерал-фельдмаршалов (Бок, Браухич, Буш, Вейхс, Кейтель, Клейст, Клюге, Кюхлер, Лееб, Лист, Манштейн, Модель, Рейхенау, Рундштедт, Шернер).
Почти все наши маршалы воевали в Первой мировой и весьма храбро, но только один Борис Шапошников был тогда офицером и имел реальный опыт штабной работы. Между тем все немецкие военачальники – кроме Эрнста Буша и Фердинанда Шернера – к исходу Первой мировой занимали должности начальника штаба либо начальника оперативного отдела штаба дивизии (корпуса), то есть имели непосредственный опыт планирования операций в условиях боевых действий. Понятно, что это не случайность, а принципиальный критерий подбора кадров, и не только на высшие командные посты.
Возьмём уровень ниже: условный полковник вермахта образца 1941 года – это условный лейтенант Первой мировой. Более младшие офицеры получили прекрасную подготовку и уже имели актуальный и – что не менее ценно – победный опыт ведения полномасштабных боевых действий. И все это опиралось на мощный унтер-офицерский корпус, который составляли профессионалы военной карьеры, тщательно отобранные с учетом высоких требований и пользовавшиеся значительно большим престижем в обществе, чем сержантский состав в США и европейских армиях.
Некоторые исследователи указывают на данные, по их мнению, свидетельствующие о высоком уровне квалификации командных кадров РККА, в частности, о неуклонном росте числа офицеров с высшим военным образованием, которое к началу войны имели 52 % представителей советского высшего командного состава. Академическое образование стало проникать даже на уровень комбатов. Но беда в том, что никакая теоретическая подготовка не заменит практики. Между тем лишь 26 % командиров имели хоть и недостаточный, но определённый боевой опыт локальных конфликтов и войн. Что касается политсостава армии, то большая его часть (73 %) даже не имела военной подготовки.
В условиях ограниченного боевого опыта было очень сложно не только подготовить достойных командиров, но и оценить их истинные качества. В РККА это обстоятельство в значительной степени обусловило как кадровую чехарду (о чем упоминалось выше), так и стремительные карьерные взлёты. Офицеры, отличившиеся в редких конфликтах, сразу оказывались «на виду».
Стоило Михаилу Кирпоносу в декабре 1939 года получить дивизию и хорошо проявить себя в ходе советско-финской войны, как спустя полгода он стал командующим Ленинградским военным округом, а еще полгода спустя – возглавил важнейший Киевский особый военный округ. Оказался ли Кирпонос на высоте положения в качестве комфронта в июне-сентябре 1941 года? Вопрос дискуссионный. Но в любом случае у советского партийного и армейского руководства в довоенных условиях не было иной возможности адекватно оценить его потенциал, как и потенциал других офицеров высшего звена.
Что касается младших командиров, то накануне войны их в промышленных масштабах готовили на ускоренных курсах. Но кто и чему мог их там научить? Разумеется, всё вышесказанное не означает, что в Красной армии не было грамотных инициативных командиров. Иначе исход войны был бы иным. Но мы говорим о средних показателях и общей картине, которые обусловили объективное превосходство вермахта над Красной армией при вторжении.
Не соотношение сил, количество и качество вооружений и разница в режиме боеготовности, а кадровый ресурс стал фактором, предопределившим успех немцев летом 1941 года. Однако это преимущество не могло оказывать долговременный эффект. Парадокс Великой Отечественной войны: чем дольше она продолжалась, тем больше достоинства германской армии становились её недостатками.
Но вернёмся к списку высших командиров двух армий. В обоих случаях резко выделяется костяк, основное ядро. Среди советских полководцев это 9 человек, родившихся в коротком (четыре с половиной года) промежутке: между июнем 1894-го (Федор Толбухин) и ноябрем 1898-го (Родион Малиновский). К этой славной когорте можно присовокупить видных военачальников, получивших маршальские погоны вскоре после окончания войны – Ивана Баграмяна и Василия Соколовского (оба 1897 г. р.). Такой же костяк (10 человек) у немцев составляют полководцы 1880–1885 годов рождения, причём четверо из них (Браухич, Вейхс, Клейст и Кюхлер) – одногодки, родились в 1881 году.
Итак, «средний» немецкий генерал-фельдмаршал примерно на 15 лет старше советского визави, ему около 60-ти или больше того, ему тяжелее выносить колоссальные физические и психические нагрузки, адекватно и оперативно реагировать на изменение ситуации, пересматривать, а тем более отказываться от привычных приёмов, которые прежде приносили успех.
Большинству советских маршалов около пятидесяти, на этот возраст приходится оптимальное сочетание интеллектуальной активности, энергии, восприимчивости к новому, амбиций, подкреплённых уже довольно солидным опытом. Неудивительно, что наши полководцы смогли не только успешно выучить немецкие уроки, но и значительно превзойти своих учителей, творчески переосмыслить и существенно обогатить арсенал оперативного искусства.
Примечательно, что, несмотря на ряд громких побед вермахта на Востоке в 1941–1942 годах, на немецком военном небосклоне не взошла ни одна новая «звезда». Почти все генерал-фельдмаршалы заслужили свои звания до начала Восточной кампании. Гитлер, который не стеснялся прибегать к отставкам, тем не менее в основном оперировал обоймой признанных военачальников. И даже репрессии среди командного состава после июльского заговора 1944 года не привели к масштабным кадровым подвижкам, которые бы позволили выйти на первые роли новому поколению командиров.
Есть, конечно, и исключения, которые составляют «юные» по меркам вермахта Вальтер Модель (1891 г. р.) и Фердинанд Шернер (1892 г. р.), проявившие себя именно в ходе войны против СССР. Причем Шернеру звание генерал-фельдмаршала было присвоено только в апреле 1945 года. Прочие потенциальные «Рокоссовские» и «Коневы» Третьего рейха, даже пользуясь поддержкой фюрера, в лучшем случае могли претендовать на командование корпусом и то в самом конце войны.
В ходе Великой Отечественной существенно изменился кадровый потенциал среднего и младшего командного звена Красной армии. В первый месяц войны по мобилизации были призваны свыше 652 тысячи офицеров запаса, большинство из которых имело краткосрочную военную подготовку. Эта группа командиров наряду с кадровыми офицерами приняла на себя самый страшный удар противника. На 1941–1942 гг. приходится более 50 % всех безвозвратных потерь офицерского состава за войну. Только при разгроме Юго-Западного фронта в сентябре 1941 года РККА потеряла около 60 000 человек командного состава. Но оставшиеся в строю, пройдя бесценную школу жестоких боёв, стали «золотым фондом» РККА.
Основная тяжесть подготовки будущих командиров легла на военные училища. В начале войны отбор курсантов производился среди студентов 1–2 курса вузов, призывников 1922–1923 гг. рождения с образованием 9–10 классов, а также военнослужащих 18–32 лет с образованием не ниже 7 классов. 78 % от общего числа принятых в училища составляла гражданская молодежь. Правда, в ходе войны уровень требований к кандидатам снижался, но в массе своей армия получала высокообразованного, физически и интеллектуально развитого офицера, воспитанного в духе советского патриотизма.
Во второй половине 30-х годов советская система образования – как высшего, так и среднего – вышла на передовые рубежи. И если в середине XIX века прусский учитель победил австрийского, в Великую Отечественную советская школа явно превзошла немецкую. За время войны военные училища и школы ВВС подготовили около 1,3 миллиона офицеров. Эти вчерашние мальчики, студенты и школьники – а ныне лейтенанты, командовавшие ротами и батареями, преобразили облик армии, которой суждено было стать Армией Победительницей.
Окончание следует…
- Максим Зарезин
- РГАКФД
Информация