«Храбрейший из храбрых». Маршал Ней после битвы при Ватерлоо
Памятник Нею в городе Мец, где он начинал свою службу в армии
Прошлую статью мы закончили рассказом о поражении французской армии в битве при Ватерлоо и возвращении Наполеона и Нея в Париж. В этой – мы завершим наше повествование о Мишеле Нее.
Агония империи Наполеона
Французская армия откатывалась к Парижу, а в столице в это время решался вопрос о судьбе Франции.
Надо признать, что Франция не могла победить – даже если бы Наполеон сумел разгромить Веллингтона при Ватерлоо. Слишком неравны были силы.
Но Франция не хотела возвращения навязанных ей ненавистных Бурбонов. На улицах шли демонстрации в поддержку Наполеона, однако члены Палаты пэров и депутаты Палаты представителей понимали, что, в случае продолжения войны, потеряют свои полномочия. Войну не выиграть болтовней: чтобы страна продолжала сражаться, Наполеону нужно было дать диктаторские полномочия.
От имени императора переговоры вели Люсьен Бонапарт, Коленкур, Карно, Сийес и Даву. В Палате представителей их главным противником и оппонентом был знаменитый маркиз де Лафайет.
В конце концов, депутаты постановили:
«Палата представителей объявляет себя не распускаемой. Любую попытку распустить ее – считать государственной изменой. Кто бы ни предпринял такую попытку, он будет объявлен предателем родины и осужден как таковой».
Ситуация стала просто патовой.
У Наполеона теперь были буквально связаны руки. Воевать, согласовывая каждое свое решение с парламентом, было невозможно, но распустить его теперь было нельзя: практически это означало бы начало гражданской войны.
Окончательно дело Наполеона было проиграно 22 июня – после выступления Нея в Палате пэров. Маршал, в общем-то, сказал правду – о жестоком поражении при Ватерлоо, о печальном состоянии отступившей армии, о том, что уже через неделю союзники могут войти в Париж.
Свою речь он закончил словами:
«Я выступил в интересах страны, господа. Это, конечно, не дает мне никакого преимущества. Я прекрасно знаю, что если Людовик возвратится, я буду расстрелян».
Это выступление буквально развалило империю Наполеона и сделало продолжение войны невозможным. Генерал де Лобердьер написал тогда Даву:
«Его немыслимое заявление принесло больше вреда, чем проигранное сражение (при Ватерлоо). После его речи многие молодые люди дезертировали, дух Национальной гвардии подорван».
Наполеон второй раз отрекся от престола – на этот раз в пользу сына, который находился в Вене.
Депутаты Палаты представителей не приняли такого отречения, объявив о низложении династии Бонапартов.
Карикатура «Цезарь 1815 года»: «Пришел, увидел, проиграл»
15 июля 1815 года Наполеон сдался капитану британского линейного корабля «Беллерофонт» и вскоре на нем навсегда покинул Францию.
J. J. Chalons. Линейный корабль «Беллерофонт» с Наполеоном на борту входит в гавань Плимута
От безоговорочной капитуляции Париж спас Даву, оперативно подготовивший город к обороне.
Тито Марцокки де Беллуччи. Портрет маршала Даву
Блюхер, который подошёл к Парижу 1 июля, а за ним – и Веллингтон, были очень разочарованы, осознав, что им, быть может, предстоит ещё одна кровопролитная битва с неясным исходом. Боевой дух французской армии был все ещё высок, а полководческая репутация Даву – безупречна. Вступать в новое сражение уже почувствовашие себя победителями союзники не хотели.
3 июля была подписана Парижская конвенция из 18 пунктов, 12-й из которых гарантировал амнистию всем сторонникам Наполеона. А 15-й пункт требовал все возникающие сомнения трактовать в их пользу. Веллингтон и Блюхер пошли на это, потому что понимали: массовые кровавые репрессии в отношении тысяч сторонников Бонапарта косвенным образом запятнают их репутацию – ведь именно они снова привели Бурбонов в Париж.
Однако далеко не все во Франции верили, что Бурбоны и их покровители будут эту Конвенцию неукоснительно соблюдать – и были правы. Веллингтон прямо говорил о необходимости «арестовать и осудить главных виновников».
Александр I в письмах убеждал Людовика XVIII:
«Сейчас не время для милосердия».
В стране был развязан «белый террор», жертвой которого, в частности, стал маршал Брюнн, который с 1807 года находился в отставке.
В 1814 году он присягнул Бурбонам, в 1815 – признал возвращение Наполеона, но никакого участия в событиях «100 дней» не принимал. Брюнна буквально растерзала толпа роялистов. Вопреки Парижской конвенции, был расстрелян генерал Шарль Лабедуайер (15 августа 1815 года).
Чтобы иметь повод расправиться с неугодными, было принято решение, что действие 12-й статьи Парижской конвенции может распространяться только на тех, кто примкнул к Наполеону после 20 марта (когда Людовик XVIII бежал из Парижа).
Талейран съязвил по этому поводу:
«Предательство – это всего лишь вопрос даты».
Новый премьер-министр Франции, Арман де Ришелье (бывший генерал-губернатор Новороссии и Бессарабии) заявил, что маршала Нея следует судить не только от имени короля и Франции, но и от имени Европы.
Во время этого суда генеральный прокурор запретил даже упоминать 12-ю статью Парижской конвенции. Власти Пруссии и Австрии настаивали на осуждении всех наполеоновских маршалов и многих генералов. А снова прибывшие в обозе оккупационных армий Бурбоны и на этот раз ничего не поняли и ничему не научились. Шарль-Фердинанд, герцог Беррийский, например, требовал казни как минимум восьми наполеоновских маршалов.
В 1830 году народу Франции придется дать им ещё один последний урок.
Маршал Даву, который спас Париж и честь французской армии, увидев, что Парижскую конвенцию никто не собирается соблюдать, подал в отставку. Всем было понятно, что главным виновником катастрофы и постыдного бегства Бурбонов объявят Нея.
Маршалу пытались помочь люди разных взглядов и убеждений.
Даву, ещё будучи военным министром, выдал ему разрешение на отпуск и документы на имя майора 3-го гусарского полка Рейса. Министр полиции Фуше выписал целых два паспорта на разные фамилии. Однако Ней оставался в Париже до 6 июля, а когда он, наконец, принял решение отправиться в Новый Орлеан, порты Франции уже были закрыты.
Последние дни жизни маршала Нея
3 августа Ней был арестован в замке Бессонье и помещен в тюрьму Консьержери, которую в годы революции называли «Прихожей смерти». Впрочем, условия содержания Нея не были слишком суровыми. Ему, например, были разрешены прогулки по внутреннему двору тюрьмы и свидания с женой.
Мармон в своих мемуарах утверждает, что Людовик XVIII не хотел суда над Неем: не потому, что был этот монарх снисходительным и милосердным, а из опасений неприятных последствий – слишком уж популярен был этот маршал и в армии, и в народе.
Мармон вспоминал, что при известии об аресте Нея, Людовик застонал и
произнес, обращаясь ко мне:
«Было сделано все, чтобы благоприятствовать его бегству».
«Было сделано все, чтобы благоприятствовать его бегству».
При всей своей недалёкости, этот король понимал, что дело маршала Нея будет очень уж неприятным и дурно пахнущим.
На глазах оно превращалось в историю о национальном герое, казненном трусливыми и мстительными Бурбонами, в очередной раз приехавшими в Париж в обозе оккупационной армии. Однако слишком многие в окружении короля требовали «крови изменника», игнорировать их мнение Людовик XVIII просто не мог.
Новый военный министр – Гувьон Сен-Сир, специально для рассмотрения дела Нея создал военный трибунал, в число судей которого вошли маршалы Монсей, Массена и Мортье.
Монсей подал в отставку, написав королю:
«На ваше правосудие и справедливость судей ответит последующее поколение... Где были все эти обвинители, когда Ней прошел по такому количеству полей битв?
Они следовали за ним и обвиняли в течение двадцати пяти лет опасностей и дел?
...Может ли Франция забыть героя Березины?»
Они следовали за ним и обвиняли в течение двадцати пяти лет опасностей и дел?
...Может ли Франция забыть героя Березины?»
После этого Монсей был арестован, а на его место назначен маршал Жан-Батист Журдан.
Массена взял самоотвод по причине личного конфликта с Неем, Мортье отказался стать судьей, пригрозив отставкой, Ожеро заявил о болезни. Адвокаты Нея спасли их от позора, заявив, что, как пэр Франции, их подзащитный должен судиться Палатой пэров.
По мнению многих современников (в том числе и Даву), это было ошибкой.
Ней знал, что среди маршалов и генералов у него много врагов. Однако вряд ли они посмели бы осудить его.
И Ожеро, например, горько сокрушался перед смертью:
«Мы должны были настоять на своем праве судить его, несмотря на него. По крайней мере, он выжил бы!»
А тогда в защиту Нея выступили не только Даву и Жомини (уже генерал на русской службе), но и бывшая императрица Мария-Луиза, которая в письме из Вены обратилась к членам Палаты пэров:
«Ненависть и присутствие Бурбонов на французском троне совершенно невыносимы для французов, которые замечательно проявили себя, защищая свое прекрасное отечество. Неужели вы приговорите к смерти француза, который войдёт в историю, как человек, сотни раз рисковавший жизнью?»
Суд над Неем начался 4 декабря 1815 года, причем от участия в нем отказался даже Талейран.
Из 214 членов Палаты пэров в вынесении приговора участвовали 161.
Решение было оглашено уже через 2 дня – 6 декабря. За смертную казнь без права обжалования проголосовали 139 членов Палаты пэров, в том числе – 5 маршалов (Келлерман, Периньон, Серюрье, Виктор и Мармон) и семнадцать генералов и высших офицеров (например, генералы Дюпон, Латур-Мобур, Лористон, Дессоль, Мезон).
7 декабря маршал Ней был расстрелян недалеко от Люксембургского дворца.
Проходя мимо бюста Генриха IV, маршал сказал:
«Он был храбр и умел прощать».
E. Arman-Dumaresq. Расстрел маршала Нея
Жан-Леон Жером. Казнь маршала Нея
Согласно преданию, маршал сам дал команду на залп солдатам расстрельной команды.
Узнав о казни Нея, Наполеон сказал:
«Его смерть столь же необыкновенна, как и его жизнь. Держу пари, что те, кто осудил его, не осмеливались смотреть ему в лицо».
Власти, видимо, опасались народных волнений, и потому казнь Нея проходила в условиях строгой секретности.
Это привело к появлению слухов о её инсценировке: будто бы солдаты стреляли холостыми патронами, а Ней, упав, раздавил на груди пузырек с бычьей кровью. После чего якобы маршал был выслан в США.
Ничего удивительного в этом нет: обывателям всегда трудно поверить в обыденную смерть выдающегося человека. Потому и появляются версии о том, что Александр Македонский был отравлен водой из реки Стикс, привезенной в козьем копыте, Сталин – неизвестным науке ядом, точно воспроизводящим симптомы типичного инсульта, а пришедшего в себя после обморока Ивана Грозного задушили подушкой.
В общем, с секретностью королевские палачи перестарались, и появились двойники казненного маршала.
Наибольшую известность среди них получил некий Питер Стюард Ней, который появился на территории США в конце января 1816 года, обосновавшись в городе Броунсвилль (штат Северная Каролина). Действовал он по методу Григория Отрепьева: узнав о смерти Наполеона, «заболел» и «по большому секрету» признался врачу, что он – не однофамилец Нея, а сам знаменитый маршал.
А некий мистер Нейман выдавал себя за второго сына Нея – Мишеля-Людовика.
Любопытно, что именно расстрелянный за измену Ней стал первым из наполеоновских маршалов, кому был поставлен памятник в Париже. Произошло это в 1853 году – при Наполеоне III.
Памятник Нею, установленный на месте его расстрела.
Информация