Рождение советской ПРО. При Сталине такого не было
Игра престолов по-советски
Точно так же эпоха Хрущева имела свои главные пугала: ядерный подводный флот США и баллистические ракеты.
На эти вызовы должен был найтись ответ, в 1953 году стартует разработка системы ПРО, в 1955 году проводится испытание первой советской водородной бомбы, а через пару лет запускается первая советская МБР Р-7 и вступает в строй первая АПЛ «Ленинский комсомол».
К 1961 году прототип ПРО создан, и обрадованный, как ребенок, Хрущев начинает грозить американцам, инициировав Берлинский и Карибский кризисы.
После их успешного разрешения янки понимают, что СССР достиг технологического уровня, при котором война становится самоубийственной, и с этого момента планы атаки на сам Союз уже никогда всерьез не рассматривались.
Обе страны перешли к прокси войнам от Никарагуа до Лаоса, а их собственные доктрины превратились в политику сдерживания.
Хрущев выполнил свою роль – избавил СССР от тяготевшего еще с Operation Dropshot ужаса тотальной войны, однако ему это вышло боком.
Сразу после начала первой разрядки в отношениях с США высшие партийные чиновники теряют страх окончательно. Партократов Хрущев очень сильно не устраивал – буйный, грубый, агрессивный, вечно замороченный реформами и перестановками, далеко не все из которых были успешны.
К концу правления Хрущева забуксовали его основные проекты – от освоения целины до программы строительства жилья, народ начал роптать. А уж как достал всех его любимый Лысенко, из-за которого (и вообще абсолютно детского понимания науки) Хрущев растерял поддержку академиков.
В итоге Политбюро решило, что хватит уже надрываться на строительстве мифического коммунизма и терпеть хамство лидера, пора и пожить в свое удовольствие.
В 1964 году Хрущев был вызван в Москву, где ему популярно объяснили, что он, оказывается, устал и уходит.
Наступила эпоха Брежнева – легендарный застой, почти 20 лет, за которые СССР медленно загнивал, чтобы к 1980-м превратиться в живой труп.
Именно в этот период в высшей политике расцветает своеобразная игра престолов – вялотекущая борьба между собой различных правящих кланов.
Кланы сопровождали СССР на всех этапах его существования, но больше всего расцвели в эпоху застоя.
Формировались они по трем главным признакам – географическому (ленинградские, московские, донецкие, днепропетровские), национальному (грузинские, армянские, узбекские, азербайджанские) и административному (кланы КГБ, МВД, АН СССР, различных министерств).
Наиболее интересными для нас являются разборки разнообразных советских министерств. Как мы помним, Хрущев реформировал Академию, раздав всем министерствам НИИ, лаборатории и научные центры и разрешив их объединять по своему усмотрению.
В результате высокотехнологичные министерства, такие как МЭП и МРП, превратились, по сути, в чудовищные и уродливые корпорации на советский манер.
В традиционной экономике самоуправство производства ограничено обратной связью от потребителей посредством рынка. Естественно, не бывает без перекосов, однако, в общем и целом, схема удачно работает со времен Адама Смита.
Не менее естественно и то, что при социализме эта схема невозможна. Вся суть плановой экономики состоит в том, что потребитель глуп, и без помощи контролирующего все на свете государства не разберется, что именно и в каких количествах ему нужно, включая туалетную бумагу.
В итоге между корпорацией (то есть министерством) и потребителями (например, армией) возникает отдельная паразитическая прослойка партийных чиновников, которые заказывают, принимают и оплачивают продукт, но сами им не пользуются.
Чуть позже мы вернемся к этой теме, когда обсудим, как военным пытались впарить в 1973 году систему ПРО А-35Т (не путайте с А-35М, про проект «Т» вообще очень мало известно).
Там генералы и полковники буквально сапогами отпихивались от чиновников ВПК (ловко разжившихся Постановлением СМ СССР), которые, даже не спрашивая их мнения, полезли уже выделять деньги и успели бухнуть в неизвестность несколько миллионов, прежде чем скандал дошел до уровня, когда на совещании в 4-м ГУ МО его начальник генерал-полковник авиации Г. Ф. Байдуков заорал на представителей партии:
Работать вы не умеете. Берию на вас нужно с палкой!
По воспоминаниям полковника Н. Д. Дроздова (заместитель начальника 5-го управления НИИ-2 МО СССР, член военной подкомиссии заводской комиссии по испытаниям системы ПРО А-35), после такого демарша у представителей Совета министров отнялся дар речи, а затем совещание было тихо свернуто на минорной ноте, проект А-35Т был отклонен.
А сколько таких проектов было успешно продавлено и продолжалось вплоть до развала Союза десятилетиями?
Особенно этим и прославилось ПРО, потому что деньги там крутились, как мы и упоминали еще в первой статье, большие, чем Союз выделял на весь прочий ВПК вместе взятый, а завеса дикой секретности позволяла проворачивать вообще что угодно без малейшего контроля.
Вот, например, безумный проект «Терра-3», задолго до всех этих рейгановских «Звездных войн» предполагавший сбивать спутники и ракеты лазерами. Его начали в середине 1960-х, собственно, вскоре после открытия самой лазерной технологии, но уже к началу 1970-х стало ясно, что «Терра-3» никогда не заработает.
Думаете, проект свернули?
Ага, сейчас, вы плохо знаете СССР.
Руководители проекта стали заложниками бюрократических процедур и той научно-промышленной базы, которая обслуживала саму себя и к тому времени уже развивалась по собственной логике, – дело в том, что с момента начала работ по проекту в него вовлекалось всё большее количество учреждений и структур, каждая из которых была заинтересована в продолжении проекта в том или ином виде, так как он обеспечивал им стабильную загруженность работой и занятость для их персонала и, как отмечает П. В. Зарубин, весь этот маховик продолжал крутиться и не мог быть разом остановлен. Признать прямо не реализуемость поставленной задачи при существовавшем уровне материально-технической базы ни учёные, ни конструкторы, ни военные заказчики на протяжении длительного времени не решались.
Немаловажным фактором был и аспект родственных связей, так как в 1978 г. пост генерального конструктора, а затем директора головного учреждения работ по проекту «Терра-3» занял Н. Д. Устинов – сын руководителя всего ВПК, Министра обороны СССР маршала Устинова.
Но работы велись уже более десяти лет, а создание лазерной системы ПРО, казалось, откладывалось всё дальше и дальше. Несмотря на то, что программа «Терра-3» находилась в кризисе, она продолжала финансироваться, для её нужд было создано специальное предприятие, развивалась производственная база, прямо или косвенно в её интересах работали десятки предприятий и учреждений.
Тем временем, ощущение тупиковости работы постепенно выходило за пределы круга разработчиков и распространялось на руководство.
Немаловажным фактором был и аспект родственных связей, так как в 1978 г. пост генерального конструктора, а затем директора головного учреждения работ по проекту «Терра-3» занял Н. Д. Устинов – сын руководителя всего ВПК, Министра обороны СССР маршала Устинова.
Но работы велись уже более десяти лет, а создание лазерной системы ПРО, казалось, откладывалось всё дальше и дальше. Несмотря на то, что программа «Терра-3» находилась в кризисе, она продолжала финансироваться, для её нужд было создано специальное предприятие, развивалась производственная база, прямо или косвенно в её интересах работали десятки предприятий и учреждений.
Тем временем, ощущение тупиковости работы постепенно выходило за пределы круга разработчиков и распространялось на руководство.
В итоге на одной только «Терре» ВПК пилил десятки миллионов рублей вплоть до развала СССР.
Научным руководителем «Терры», кстати, был сам вице-президент АН СССР Е. П. Велихов.
При этом и внутри министерств никто не стеснялся осваивать деньги под огромное количество параллельных и никому не нужных проектов.
В 1984 году в Москве состоялась выставка «ЭВМ в Советской армии».
Я, естественно, приехал.
Там было представлено более 200 типов ЭВМ, не считая мелких брызгов.
А что такое 200 ЭВМ?
Это 200 операционных систем, 200 комплектов ЗИП – запасных изделий и приборов…
Я несколько раз выступал в оборонном отделе ЦК КПСС в Москве: «Давайте сделаем одну машину». «Андрей, не лезь», – отвечали мне вежливо, но твердо. Была «Броня» – базовая телефонная станция Советской армии. В ней три машины разных. Одна для коммутации, другая для управления сетью, третья для работы с оператором. С разными системами команд, с разными операционными системами, три комплекта офицеров надо, чтобы обслуживали.
Тысяча номеров всего-то – маленькая станция!
Три ЭВМ – куда это годится?
И когда я пытался ругаться, мне снова говорили: не лезь».
Я, естественно, приехал.
Там было представлено более 200 типов ЭВМ, не считая мелких брызгов.
А что такое 200 ЭВМ?
Это 200 операционных систем, 200 комплектов ЗИП – запасных изделий и приборов…
Я несколько раз выступал в оборонном отделе ЦК КПСС в Москве: «Давайте сделаем одну машину». «Андрей, не лезь», – отвечали мне вежливо, но твердо. Была «Броня» – базовая телефонная станция Советской армии. В ней три машины разных. Одна для коммутации, другая для управления сетью, третья для работы с оператором. С разными системами команд, с разными операционными системами, три комплекта офицеров надо, чтобы обслуживали.
Тысяча номеров всего-то – маленькая станция!
Три ЭВМ – куда это годится?
И когда я пытался ругаться, мне снова говорили: не лезь».
– вспоминал завкафедрой системного программирования матмеха СПбГУ, профессор, д.ф.-м.н. А. Н. Терехов в 2019 году.
Единая, говорите, система?
Вытеснила, говорите, и убила все отечественные гениальные независимые разработки ЭВМ?
Не, не слышали о такой.
Еще одним отличием классической экономики от советской было то, что из любой корпорации сотрудники могли уйти и попытать счастья в своем бизнесе.
Так родилась вообще вся микроэлектроника США – сначала «предательская восьмерка» сбежала в Fairchild Semiconductor от своего босса Шокли (деспота в лучших традициях советских министров), затем уже Fairchild буквально взорвалась, породив Intel, AMD и еще около десятка компаний поменьше.
Из советского министерства сбежать было некуда – формально можно было лишь перейти в другой НИИ, под контролем другого такого же тирана в той же самой системе и работать по тем же самым правилам.
И да, когда говорят, что при Сталине такого не было – тут сталинисты оказываются частично правы: при нем такого действительно не было.
Дело в том, что Сталина после войны жестко держал ужас перед вполне возможным потенциальным уничтожением всего СССР.
В США огромное количество людей из высших эшелонов власти с симпатией смотрели на Кертиса Лемея, предлагавшего не мешкать и вбомбить Союз в каменный век, пока тот не обзавелся своей бомбой.
Во-первых, миру явно не понравилась сталинская экспансия – захватив пол-Европы, он продолжал мутить воду и на Ближнем Востоке (иранский кризис, попытка пересмотреть конвенцию Монтре немножко в свою пользу и т. п.). Было очевидно, что добром Сталин не остановится.
Во-вторых, многие очень влиятельные в американской политике и науке люди, типа фон Неймана, были яростными идеологическими антикоммунистами.
If you say why not bomb [the Soviets] tomorrow, I say, why not today. If you say today at five o'clock, I say why not one o'clock.
Это, пожалуй, лучшая цитата гениального ученого, описывающая всю его любовь к коммунизму (хотя, возможно, она всего лишь ему приписывается, так как опубликована была уже после смерти).
Неудивительно, что в таких условиях разработка ядерного оружия и зенитно-ракетных комплексов были для Сталина вопросом жизни и смерти, немудрено, что он помирился с учеными и подарил им юбилей Академии, снял весь идеологический гнет («не будет теории относительности и квантовой физики – не будет и бомбы!») и разогнал «красных профессоров».
Впрочем, к тем, кто принципиально не желал делать оружие, Сталин был суров.
Капица отказался (единственный из топовых советских физиков) участвовать в ядерном проекте, после чего его немедленно поперли со всех постов и практически отправили в ссылку.
Один из десятка планов по разгрому СССР, появившихся в 1945–1950 гг. Lauris Norstad to Leslie Groves, Atomic Bomb Production (15 September 1945), Correspondence (Top Secret) of the Manhattan Engineer District, 1942–1946, microfilm publication M1109 (Washington, D.C.: National Archives and Records Administration, 1980)
В 1948 году Кёртис Лемей возглавил Стратегическое командование ВВС США и принялся разрабатывать планы физического уничтожения Союза.
Лемей был гений, маньяк и военный социопат, потративший десять лет на то, чтобы подвести мир к полноценной ядерной войне. За время его командования было инициировано более 25 жестких провокаций с вторжением в воздушное пространство СССР, причем дело часто доходило до полноценного воздушного боя.
Полковник Харольд Остин (Harold Austin) вспоминал, как перед вылетом в мае 1954 Лемей сказал ему:
Well, maybe if we do this overflight right, we can get World War III started.
Тогда лётчик принял это за шутку, но через много лет, уже после отставки Лемея, Остин вновь встретился с ним и тот заявил:
Well, we’d have been a hell of a lot better off if we’d got World War III started in those days.
В 1962 году Лемей, будучи начальником штаба ВВС, требовал немедленно начать вторжение на Кубу, чем бы это не обернулось, вплоть до обмена ядерными ударами с СССР.
В общем, неслучайно его считают одним из возможных прототипов полоумного патриота, социопата и параноика, генерала Потрошиллинга из фильма Стэнли Кубрика «Доктор Стрейнджлав, или Как я научился не волноваться и полюбил бомбу», вышедшего после окончательного разрешения кризиса в 1964 году.
Советская...
...и американская пропаганда в основном 1950-х годов
(фото https://propagandahistory.ru)
(фото https://propagandahistory.ru)
Как мы видим, развитие советской науки и техники (естественно, в первую очередь военной) при Сталине и Хрущеве диктовалось жизненной необходимостью.
На самом деле пятидесятые были временем жуткой паранойи (первый министр обороны США Джеймс Форрестол перед тем, как выйти из окна 16 этажа, повторял в бреду «Русские идут, русские идут. Они везде. Я видел русских солдат!»), когда мир много раз балансировал на лезвии ножа и чуть не скатился в натуральный Fallout.
Без советских компьютеров, ядерной (точнее термоядерной) триады и систем ПВО/ПРО, которые либо создали, либо только начинали создавать к 1960-м, третья мировая могла бы стать абсолютно реальной.
Для педантов отметим, что, кроме бомбы, важны были и средства ее доставки.
На 1945 год бомбардировщиков, сравнимых с американскими B-29, не было ни у одной страны мира и могло бы не быть и дальше, но судьба преподнесла Сталину царский подарок.
За 1944 год на территории СССР оказалось аж 4 «Суперкрепости», дотянувших до границы после бомбардировок Японии.
Самолеты были буквально разобраны до последнего винта, тщательно обмеряны и изучены, и в кратчайшие сроки появился их клон Ту-4 (в процессе чуть не сошли с ума от необходимости подгонять все под метрическую систему и от чудовищной сложности уникального бортового вооружения – дистанционно управляемых турелей Sperry, о которых мы уже писали в статье про кибернетику).
Такие учения проводились в американских школах все 1950-е годы и способствовали нарастанию паники
(фото https://propagandahistory.ru)
(фото https://propagandahistory.ru)
Разрядка
Что же изменилось с приходом Брежнева?
Да в общем, все – и СССР, и США.
В том же году, когда Брежнев смещал Хрущёва, умер еще один известный маньяк – Макартур, призывавший уничтожить Китай ядерным оружием в ходе корейской войны, и заодно Лемея, наконец, выперли в отставку, а фон Нейман скончался от рака еще в 1957 году. Ушло последнее поколение людей, которое искренне всей душой мечтало о войне (причем американцы тут многократно превзошли Советы в мечтаниях).
В том же году начинается реформа Косыгина, совпавшая с открытием седьмого по запасам нефтяного месторождения в мире – Самотлорского. В страну потоком хлынули нефтедоллары. Еще при Хрущеве по мере освоения в 1950-е годы Волго-Уральской нефтегазоносной провинции цифры нефтяного экспорта начали расти. В 1955 году нефтедобыча составляла 70,8 млн т, а к 1965 году – уже 241,7 млн т.
В конце 1950-х произошла и принципиальная перестройка структуры советского нефтяного экспорта: если до 1960 года преобладали поставки нефтепродуктов, то после – уже сырой нефти.
После энергетического кризиса 1973 года СССР быстро наращивал объемы нефтяного экспорта в западные страны, которые, в отличие от союзников по соцлагерю, расплачивались свободно конвертируемой валютой.
С 1970 по 1980 год этот показатель вырос в 1,5 раза – с 44 до 63,6 млн т. Еще через пять лет он достиг 80,7 млн т. И все это на фоне стремительно растущих цен на нефть.
Объемы валютных поступлений СССР от нефтяного экспорта поразительны. Если в 1970 году выручка СССР составляла 1,05 млрд долларов, то в 1975 году – уже 3,72 млрд долларов, а к 1980 году – возросла до 15,74 млрд долларов.
По обе стороны океана все наигрались в войну и поняли, что торговать куда выгоднее.
В итоге с середины 1960-х все военные разработки СССР начинают буксовать (об этом мы подробнее поговорим в финальной части, посвященной конкретно судьбе А-35/135).
Вместе с ними начинают буксовать и разработки ЭВМ.
Сталина держал ужас перед возможным уничтожением страны (и его власти), Хрущева – страх, ко времени Брежнева – остались уже лишь опасения.
Именно поэтому 1972 год стал переломным моментом, как для советских суперкомпьютеров, так и для их важнейшего применения – системы ПРО.
В это время американцы решили прекратить пилить бюджеты и у себя тоже и предложили завязать с угрозами друг другу уже официально.
СССР радостно согласился, и с 1971 года фактически от наших корпораций-министерств перестал требоваться уже даже формально рабочий результат. Отныне можно было спокойно делить плюшки – научные степени, звания, награды и премии (а также дачи и автомобили) без какой-либо необходимости делать хоть что-то реальное.
Как мы помним – министерства обрели свои НИИ, КБ и лаборатории еще в 1961 году, в результате чего в побоище за распил по-советски включились и многочисленные ученые.
1965–1991 годы – это время, когда (в два захода) происходила главнейшая научно-техническая афера СССР (и самая дорогая) – попытка создания рабочей ПРО (а не прототипа, как Система «А») и компьютеров для нее.
На первом этапе (1965–1975) Минрадиопром бился с Министерством обороны за финансирование разработок по проекту МКСК Аргунь (А-351). Со стороны МО выступал Кисунько и его группа, со стороны Минрадиопрома – Минц, Расплетин и Калмыков.
ПРО – это ракеты плюс радары, плюс ЭВМ. КБ для ракет у Министерства обороны, ясное дело, нашлись, даже не одно, под радары худо-бедно тоже организовали, а вот с ЭВМ была засада.
МО, однажды недальновидно разогнав коллектив Китова, подложило себе отменную свинью – собирать компьютер для ПРО было некому, ни одного специализированного НИИ у них не осталось.
В результате нужно было идти на поклон в МЭП или… в сам Минрадиопром!
Несложно угадать, чем все это закончилось.
В 1971 Минрадиопром создает (пользуясь опрометчиво дарованной Хрущевым свободой) ЦНПО «Вымпел», монопольно отвечающее за все НИОКР в рамках ПВО/ПРО в стране, его директором становится замминистра Калмыкова В. И. Марков.
Немедленно он, как замминистра, приказывает директору ЦНПО прекратить выделение средств на 5Э53 Юдицкого и сам же, как директор, добросовестно выполняет свое приказание (СВЦ принадлежал к МЭП, а не МРП, командовать им Калмыков не мог, но мог просто отрезать им финансирование, отозвав заказ на разработку ЭВМ).
С Карцевым было еще проще, он находился в структуре МРП, в итоге его просто сняли с доски и поставили в угол, где его гениальные разработки так и пылились до самой его смерти.
Последим, кто мог взяться за суперкомпьютер ПРО. Был Бурцев, который вместе со всем ИТМиВТ с 1961 года с потрохами принадлежал… Минрадиопрому.
В результате этой интриги Министерство обороны, что называется, приехало – их разработчик Кисунько остался без супер-ЭВМ, завалил все сроки, А-351 был отменен, А-35 так толком и не заработала, и в 1975 Кисунько был изгнан со всех постов, а разработка ПРО силами МО полностью прекратилась.
Так настал второй этап – 1975–1991, когда уже МРП абсолютно монопольно в свое удовольствие развлекалось тем, что осваивало невообразимые, чудовищные (как мы помним, один проект «Эльбрус» был равен трем АПЛ, а кроме «Эльбруса» там столько всего было…) бюджеты на создание уже лично их фирменной системы А-135 и компьютеров к ней.
Чтобы бюджета было побольше – в расход пустили все остальные разработки.
В 1974 скончался Лебедев – главная икона советской информатики, и, пользуясь этим, Бурцев прибил все проекты своего научного «брата», второго лебедевского ученика Мельникова и выдавил его из МРП в МЭП.
Когда же в 1984 году начинается падеж среди партийных геронтократов (умирает Устинов, Андропов, за ними – Черненко), становится понятно, что через несколько лет стране конец, и все окончательно скатывается в чудовищный распил последних бюджетов.
К празднику жизни присоединились даже армяне, выкатив разработку своего оригинального матричного суперкомпьютера, а вообще таких проектов в позднем СССР было штук 15, причем самые толковые из них были или строго локальными и ни на что не повлияли (МАРС и «Кронос» СО АН СССР), или были прикрыты (макроконвейер Глушкова), либо выродились в поглотители бюджетов (рекурсивная машина ЛИАП).
А уж какое веселье творилось в это время в Академии…
Вспоминает математик Понтрягин:
Мельников был известен как выдающийся конструктор электронно-вычислительных машин. Перед выборами 1976 года он работал в Институте точной механики и вычислительной техники и имел сложные и трудные отношения с директором института Бурцевым, который всячески притеснял его.
Вакансии по вычислительной технике должны были быть предоставлены по Отделению механики и проблем управления. Этому Отделению и выбирать бы Мельникова. Однако там его даже не выдвинули.
А его притеснителя – директора института – Бурцева выдвинули.
Я считал, что это в высшей степени несправедливо и вредно.
От сотрудников Бурцевского же института было известно, что вычислительная техника у нас находится в безнадёжно отсталом положении.
Да я и сам это знал. Поправить можно только работами Мельникова.
Бурцев много лет обещает начальству некий гигант (вычислительную машину), но конца этой работы конструкторы не видят и опасаются, что не увидят вовсе.
«Халтура и обман, обман и халтура» – говорят они из года в год. Один конструктор, рассказывая это нам с Александрой Игнатьевной, плакал.
Если бы Бурцев был выбран, а Мельников – нет, то, как сказал один из известных математиков, Бурцев растёр бы Мельникова как соплю.
Мы с Александрой Игнатьевной почти не спали несколько ночей, и я решил по меньшей мере устроить скандал перед выборами по поводу происходящего безобразия.
По традиции накануне выборов Президент устраивает чай для каждого Отделения. И в не очень официальной обстановке обсуждаются все выдвинутые кандидатуры.
Я решил использовать этот чай на нашем Отделении.
Когда кандидатуры членов-корреспондентов были обсуждены, и члены-корреспонденты удалились, а остались одни академики, я сказал: что мы, члены Отделения математики, в целом составе не часто встречаемся с Президентом, и поэтому я хочу поднять здесь вопрос, не имеющий прямого отношения к нашему Отделению, но очень важный, по моему мнению.
Происходит безобразие – наш лучший специалист по вычислительной технике В. А. Мельников не находится в числе выдвинутых на выборы. Необходимо что-то сделать, для того, чтобы предоставить ему возможность баллотироваться.
Президент А. П. Александров ответил мне, что уже ничего сделать нельзя, придётся отложить избрание Мельникова на два года.
Я со своей стороны предложил отложить избрание кандидатов по вычислительной технике, которая так необходима стране, на два месяца, с тем чтобы разобраться, кого же мы выбираем в Академию!
Я стал настаивать и заявил, что если Президиум ничего не сделает, вернее не захочет сделать, то это ляжет на него несмываемым пятном.
На меня набросился вице-президент Овчинников.
Я заявил, что не ограничусь рассмотрением этого вопроса здесь, а подниму его на Общем собрании Академии и пойду ещё дальше.
Меня поддержал Келдыш и некоторые другие академики нашего Отделения. Вся дискуссия шла в высочайшем эмоциональном накале. Я был в ярости! Все члены Президиума, кажется, тоже.
Президент, возможно, опасаясь серьёзного скандала, вдруг сказал: «Хорошо, мы допустим Мельникова к выборам. Пусть подаёт документы».
Тогда я обратился к Президенту и сказал ему: «Анатолий Петрович, проведите голосование, чтобы Мельников был выдвинут нашим собранием. Сейчас же, здесь!»
Это было сделано, и Мельников получил единогласную поддержку всех собравшихся академиков нашего Отделения. Так что в дальнейшем он считался выдвинутым этим собранием.
<….>
Фаддеев обещал мне, но позиция Прохорова была неясна. На самих выборах Ю. В. Прохоров произнёс какую-то странную путаную речь, в которой заявлял, что он проголосует за Новикова только тогда, когда увидит, что именно его голоса не хватает. В действительности же, он проголосовал сразу.
Кроме того, меня волновала судьба Мельникова.
Я не был по каким-то причинам на заседании экспертной комиссии, но мне передавали, что против Мельникова выступали там Тихонов и Дородницын.
Позиция этих двух академиков в данном случае вызвала у меня чувство неприязни. Казалось бы, им переживать за нашу вычислительную технику: Дородницын – директор Вычислительного центра АН СССР, Тихонов – директор Института прикладной математики АН СССР. Но на чае у Президента, где я был, Дородницын отсутствовал, а Тихонов выступал против Мельникова якобы по формальным причинам, указывая на то, что у нас нет мест по вычислительной технике, а Мельников не является прикладным математиком, так что его можно избирать только как чистого математика. Кроме того, он указывал на то, что по вычислительной технике уже было много обещаний сделать машины, которые не выполнялись.
В ответе Тихонову я сказал, что мы не должны руководствоваться формальными соображениями, а наша основная цель – польза дела! Конечно же, Мельников будет несомненно полезен для дела! Что касается невыполненных обещаний, то они давались не Мельниковым, а Бурцевым. Он свои обещания не выполнял, только обещал.
<….>
Задолго до выборов было неясно, сможет ли принять участие в голосовании академик Глушков. Он был тяжело болен и находился в Киеве. Перед выборами он был переведён в московскую больницу на том основании, что здесь ему могут оказать больше помощи.
В действительности же, для того, чтобы сделать его участие в выборах возможным.
Кончилось тем, что по решению Президиума, действовавшего на основании медицинских соображений, переданных из больницы, было признано, что Глушков голосовать не может. И вот в самом начале заседания нашего Отделения, посвящённого выборам академиков, Дородницын вдруг заявил, что Глушков отстранен от выборов незаконно. Дородницын просит Отделение поручить ему поехать к Глушкову в больницу с бюллетенем. На этом Дородницын очень настаивал.
В связи с этим академику-секретарю Боголюбову пришлось провести сложные переговоры относительно здоровья Глушкова. Ответ из больницы был получен прежний: Глушков участвовать в выборах не может, так как находится в бессознательном состоянии, агонии.
Участие в выборах Глушкова могло бы помешать избранию Мельникова и Новикова! Провалить Новикова и Мельникова – была основная цель Дородницына и Тихонова!
<….>
Чудовищное намерение Дородницына использовать голос умирающего Глушкова и другие приёмы его поведения на этих выборах привели к тому, что у Александры Игнатьевны с Дородницыным было очень неприятное столкновение в коридоре. Но она не хочет, чтобы я его описал.
Другие выборы, я думаю, проходили не менее сложно, но я уже об этом забыл.
Вакансии по вычислительной технике должны были быть предоставлены по Отделению механики и проблем управления. Этому Отделению и выбирать бы Мельникова. Однако там его даже не выдвинули.
А его притеснителя – директора института – Бурцева выдвинули.
Я считал, что это в высшей степени несправедливо и вредно.
От сотрудников Бурцевского же института было известно, что вычислительная техника у нас находится в безнадёжно отсталом положении.
Да я и сам это знал. Поправить можно только работами Мельникова.
Бурцев много лет обещает начальству некий гигант (вычислительную машину), но конца этой работы конструкторы не видят и опасаются, что не увидят вовсе.
«Халтура и обман, обман и халтура» – говорят они из года в год. Один конструктор, рассказывая это нам с Александрой Игнатьевной, плакал.
Если бы Бурцев был выбран, а Мельников – нет, то, как сказал один из известных математиков, Бурцев растёр бы Мельникова как соплю.
Мы с Александрой Игнатьевной почти не спали несколько ночей, и я решил по меньшей мере устроить скандал перед выборами по поводу происходящего безобразия.
По традиции накануне выборов Президент устраивает чай для каждого Отделения. И в не очень официальной обстановке обсуждаются все выдвинутые кандидатуры.
Я решил использовать этот чай на нашем Отделении.
Когда кандидатуры членов-корреспондентов были обсуждены, и члены-корреспонденты удалились, а остались одни академики, я сказал: что мы, члены Отделения математики, в целом составе не часто встречаемся с Президентом, и поэтому я хочу поднять здесь вопрос, не имеющий прямого отношения к нашему Отделению, но очень важный, по моему мнению.
Происходит безобразие – наш лучший специалист по вычислительной технике В. А. Мельников не находится в числе выдвинутых на выборы. Необходимо что-то сделать, для того, чтобы предоставить ему возможность баллотироваться.
Президент А. П. Александров ответил мне, что уже ничего сделать нельзя, придётся отложить избрание Мельникова на два года.
Я со своей стороны предложил отложить избрание кандидатов по вычислительной технике, которая так необходима стране, на два месяца, с тем чтобы разобраться, кого же мы выбираем в Академию!
Я стал настаивать и заявил, что если Президиум ничего не сделает, вернее не захочет сделать, то это ляжет на него несмываемым пятном.
На меня набросился вице-президент Овчинников.
Я заявил, что не ограничусь рассмотрением этого вопроса здесь, а подниму его на Общем собрании Академии и пойду ещё дальше.
Меня поддержал Келдыш и некоторые другие академики нашего Отделения. Вся дискуссия шла в высочайшем эмоциональном накале. Я был в ярости! Все члены Президиума, кажется, тоже.
Президент, возможно, опасаясь серьёзного скандала, вдруг сказал: «Хорошо, мы допустим Мельникова к выборам. Пусть подаёт документы».
Тогда я обратился к Президенту и сказал ему: «Анатолий Петрович, проведите голосование, чтобы Мельников был выдвинут нашим собранием. Сейчас же, здесь!»
Это было сделано, и Мельников получил единогласную поддержку всех собравшихся академиков нашего Отделения. Так что в дальнейшем он считался выдвинутым этим собранием.
<….>
Фаддеев обещал мне, но позиция Прохорова была неясна. На самих выборах Ю. В. Прохоров произнёс какую-то странную путаную речь, в которой заявлял, что он проголосует за Новикова только тогда, когда увидит, что именно его голоса не хватает. В действительности же, он проголосовал сразу.
Кроме того, меня волновала судьба Мельникова.
Я не был по каким-то причинам на заседании экспертной комиссии, но мне передавали, что против Мельникова выступали там Тихонов и Дородницын.
Позиция этих двух академиков в данном случае вызвала у меня чувство неприязни. Казалось бы, им переживать за нашу вычислительную технику: Дородницын – директор Вычислительного центра АН СССР, Тихонов – директор Института прикладной математики АН СССР. Но на чае у Президента, где я был, Дородницын отсутствовал, а Тихонов выступал против Мельникова якобы по формальным причинам, указывая на то, что у нас нет мест по вычислительной технике, а Мельников не является прикладным математиком, так что его можно избирать только как чистого математика. Кроме того, он указывал на то, что по вычислительной технике уже было много обещаний сделать машины, которые не выполнялись.
В ответе Тихонову я сказал, что мы не должны руководствоваться формальными соображениями, а наша основная цель – польза дела! Конечно же, Мельников будет несомненно полезен для дела! Что касается невыполненных обещаний, то они давались не Мельниковым, а Бурцевым. Он свои обещания не выполнял, только обещал.
<….>
Задолго до выборов было неясно, сможет ли принять участие в голосовании академик Глушков. Он был тяжело болен и находился в Киеве. Перед выборами он был переведён в московскую больницу на том основании, что здесь ему могут оказать больше помощи.
В действительности же, для того, чтобы сделать его участие в выборах возможным.
Кончилось тем, что по решению Президиума, действовавшего на основании медицинских соображений, переданных из больницы, было признано, что Глушков голосовать не может. И вот в самом начале заседания нашего Отделения, посвящённого выборам академиков, Дородницын вдруг заявил, что Глушков отстранен от выборов незаконно. Дородницын просит Отделение поручить ему поехать к Глушкову в больницу с бюллетенем. На этом Дородницын очень настаивал.
В связи с этим академику-секретарю Боголюбову пришлось провести сложные переговоры относительно здоровья Глушкова. Ответ из больницы был получен прежний: Глушков участвовать в выборах не может, так как находится в бессознательном состоянии, агонии.
Участие в выборах Глушкова могло бы помешать избранию Мельникова и Новикова! Провалить Новикова и Мельникова – была основная цель Дородницына и Тихонова!
<….>
Чудовищное намерение Дородницына использовать голос умирающего Глушкова и другие приёмы его поведения на этих выборах привели к тому, что у Александры Игнатьевны с Дородницыным было очень неприятное столкновение в коридоре. Но она не хочет, чтобы я его описал.
Другие выборы, я думаю, проходили не менее сложно, но я уже об этом забыл.
Вспоминает Сарданашвили:
Выстраивание «академической вертикали» породило в советской науке жесткую организационную борьбу.
Под академиков создавали кафедры, лаборатории, институты, выделяли места. Поэтому ставки были велики – неудачник становился маргиналом.
Методы борьбы были самые грязные: интриги, доносы, хождения в ЦК, срыв командировок и публикаций, задержка диссертаций и даже «политика», хотя в те годы обходились уже без арестов и расстрелов. Нередко организационной борьбе придавалась антисемитская или, наоборот, сионистская направленность.
Историй можно привести множество.
Почему, например, Государственному оптическому ин-ту (ГОИ) присвоено имя С. И. Вавилова?
Его основателем в 1918 г. и научным руководителем до 1932 г. был Д. С. Рождественский. Но у Д. С. Рождественского был острейший конфликт с А. Ф. Иоффе, настолько, что Рождественский только единственный раз переступил порог ЛФТИ, когда там выступал Нильс Бор.
И Рождественского «ушли», а научным руководителем ленинградского ГОИ стал постоянно проживавший в Москве С. И. Вавилов.
Но в 1950 г., в разгар борьбы с «космополитизмом», «съели» и самого А. Ф. Иоффе. Он был снят с поста директора и даже выведен из состава Ученого Совета созданного и много лет возглавляемого им ЛФТИ, а директором ЛФТИ поставили А. П. Комара из ФИАНа.
Выборы в Академию Наук тоже фактически были фарсом: все обговаривалось заранее среди «своих» и в отделе науки ЦК КПСС. Например, не будет преувеличением сказать, что вся советская теоретическая физика вышла из теоротдела и научного семинара Я. И. Френкеля в довоенном Ленинградском физтехе.
Еще в далеком 1929 г. Я. И. Френкеля избрали членкором Академии Наук. Однако он всегда был вне групп, и академиком так и не стал.
Однажды на очередных выборах в АН СССР случился большой конфуз.
А. Ф. Иоффе представил его кандидатуру в очень лестных выражениях, а по результатам тайного голосования ни одного бюллетеня «за», в том числе и от самого Иоффе, не оказалось.
<….>
Само по себе количество академиков и членкоров союзной Академии Наук было не очень велико – до 2 тысяч за все время во всех областях, но многие из них совмещали несколько постов и были не только в академической, но и в вузовской, и в отраслевых науках. Они заведовали кафедрами и лабораториями, возглавляли НИИ и научные центры, входили во всевозможные советы, комиссии и редколлегии. Если он – академик совсем в другой области науки, он все равно – научная элита. Элитарность распространялась и на научное окружение академика, да и на все, что имело прилагательное «академический».
Такой академический снобизм примечательно проявляется в письме В. А. Фока, где он искренне возмущается: «Мне кажется, что, по мнению тов. Кафтанова, существуют две приблизительно равноценные в научном отношении группы физиков: «университетская» и «академическая».
Но снобизм – это было самое невинное. Хуже, если на том или ином научном направлении «заводился» академик. Все, кто с ним научно расходились, превращались в маргиналов – вовсе не обязательно по его персональной воле, а просто автоматически – с точки зрения научного сообщества.
Порой, подобным образом монополизировались целые области науки.
Под академиков создавали кафедры, лаборатории, институты, выделяли места. Поэтому ставки были велики – неудачник становился маргиналом.
Методы борьбы были самые грязные: интриги, доносы, хождения в ЦК, срыв командировок и публикаций, задержка диссертаций и даже «политика», хотя в те годы обходились уже без арестов и расстрелов. Нередко организационной борьбе придавалась антисемитская или, наоборот, сионистская направленность.
Историй можно привести множество.
Почему, например, Государственному оптическому ин-ту (ГОИ) присвоено имя С. И. Вавилова?
Его основателем в 1918 г. и научным руководителем до 1932 г. был Д. С. Рождественский. Но у Д. С. Рождественского был острейший конфликт с А. Ф. Иоффе, настолько, что Рождественский только единственный раз переступил порог ЛФТИ, когда там выступал Нильс Бор.
И Рождественского «ушли», а научным руководителем ленинградского ГОИ стал постоянно проживавший в Москве С. И. Вавилов.
Но в 1950 г., в разгар борьбы с «космополитизмом», «съели» и самого А. Ф. Иоффе. Он был снят с поста директора и даже выведен из состава Ученого Совета созданного и много лет возглавляемого им ЛФТИ, а директором ЛФТИ поставили А. П. Комара из ФИАНа.
Выборы в Академию Наук тоже фактически были фарсом: все обговаривалось заранее среди «своих» и в отделе науки ЦК КПСС. Например, не будет преувеличением сказать, что вся советская теоретическая физика вышла из теоротдела и научного семинара Я. И. Френкеля в довоенном Ленинградском физтехе.
Еще в далеком 1929 г. Я. И. Френкеля избрали членкором Академии Наук. Однако он всегда был вне групп, и академиком так и не стал.
Однажды на очередных выборах в АН СССР случился большой конфуз.
А. Ф. Иоффе представил его кандидатуру в очень лестных выражениях, а по результатам тайного голосования ни одного бюллетеня «за», в том числе и от самого Иоффе, не оказалось.
<….>
Само по себе количество академиков и членкоров союзной Академии Наук было не очень велико – до 2 тысяч за все время во всех областях, но многие из них совмещали несколько постов и были не только в академической, но и в вузовской, и в отраслевых науках. Они заведовали кафедрами и лабораториями, возглавляли НИИ и научные центры, входили во всевозможные советы, комиссии и редколлегии. Если он – академик совсем в другой области науки, он все равно – научная элита. Элитарность распространялась и на научное окружение академика, да и на все, что имело прилагательное «академический».
Такой академический снобизм примечательно проявляется в письме В. А. Фока, где он искренне возмущается: «Мне кажется, что, по мнению тов. Кафтанова, существуют две приблизительно равноценные в научном отношении группы физиков: «университетская» и «академическая».
Но снобизм – это было самое невинное. Хуже, если на том или ином научном направлении «заводился» академик. Все, кто с ним научно расходились, превращались в маргиналов – вовсе не обязательно по его персональной воле, а просто автоматически – с точки зрения научного сообщества.
Порой, подобным образом монополизировались целые области науки.
Итак, теперь вы в курсе академической и политической обстановки в стране на 1970–1971 годов – начало разработки «Эльбруса», завершения А-35 и начала А-135.
Бонусный вопрос – а как справлялись серьезные люди, которым вычислительные мощности были нужны не для показухи и распила, а для зарабатывания денег?
Министерство нефти, например, или геологи?
Тем более что они и зарабатывали СССР 90 % бюджета.
А очень просто они справлялись – уломали КоКом и с середины 1960-х закупали американские суперкомпьютеры, натурально и нагло!
В СССР было ввезено, как оказалось по последним исследованиям, не менее семи (!) CDC Cyber, каждый ценой более 5 миллионов рублей, покупаемых за золото (причем один был даже у сахалинских геологов), и пару топовых Burroughs.
В 1980-е же, когда из-за дурацкой афганской авантюры разрядка кончилась, геологи наплевали на разборки и распилы бестолковых МЭП и МРП и тихо обратились к третьему, скрытому игроку – Министерству приборостроения, которое за пару лет выкатило им шикарный массивно-параллельный суперкомпьютер ПС-2000 (а позже ПС-3000), производительностью с три «Эльбруса».
Машины эти разрабатывались под геологоразведку и остались эксклюзивом МПС для нефтяников и газовиков, работая до середины 1990-х.
В следующей части мы перейдем к схемотехнике «Эльбруса» и его архитектуре, а затем поговорим о его роли в системе ПРО А-135.
Продолжение следует…
Информация