Великий московский пожар 1812 года
В. Мазуровский. Пожар Москвы, сентябрь 1812 г.
Сегодня мы продолжим рассказ, начатый в статьях «Москва, спалённая пожаром». Предпосылки трагедии и Ф. Ростопчин. «Русский Герострат» и «сумасшедший Федька». Немного поговорим о великом пожаре сентября 1812 года и попробуем разобраться в его причинах.
Москва накануне вступления в город французов
Итак, 1 (13) сентября 1812 года на знаменитом Совете в Филях было принято решение об оставлении Москвы. Узнавший об этом московский генерал-губернатор Ф. Ростопчин уже на следующий день сбежал из города и обосновался во Владимире.
Ф. Ростопчин на портрете П. Ф. Соколова
Огромный город оказался фактически брошен на произвол судьбы и был обречён. Уже начинались первые грабежи домов, оставляемых жителями, и первые пожары. Выезжая, Ростопчин отдал на растерзание толпе купеческого сына Верещагина, приговоренного к наказанию кнутом и ссылке в Сибирь за распространение «письма Наполеона к прусскому королю» и «Речи, произнесенной Наполеоном перед князьями Рейнского союза в Дрездене». Упомянутые документы были фальшивками, вероятно, составленными самим Верещагиным или кем-то из его знакомых. Кроме того, Ростопчин написал письмо к Багратиону, в котором просил его
«обратить город в пепел, чтобы вражеской армии не достались магазины хлеба и продовольственные склады».
Обратите внимание, самому Ростопчину уже не до организации поджогов: он и это нетрудное дело попытался переложить на своего знакомого генерала, командующего одной из армий. Но Багратион, как вы помните, был тяжело ранен и при всем желании оказать эту услугу Ростопчину не мог.
Тем не менее в пожаре, уничтожившем Москву, Наполеон тогда обвинил именно Ростопчина. В европейских городах по его приказу даже была издана брошюра, в которой рассказывалось о коварстве и жестокости московского генерал-губернатора, который уничтожил вверенный его попечению город, не пожалев даже оставшихся в нем жителей.
А вот в России долгое время в пожаре Москвы обвиняли французов, делая упор на разнузданном поведении этих «псевдоцивилизованных варваров». Тем более что Наполеон, действительно, перед отступлением из Москвы отдал один самых позорных своих приказов о взрыве Кремля и некоторых других зданий – об этом было рассказано в статье Эдуард Мортье. «Самый бедный из маршалов».
Из предыдущей статьи вы помните, что Ростопчин распорядился вывести из Москвы все пожарные части с инвентарем, а также приказал выехать из города всем чиновникам. Этим он и ограничился. Около 22 с половиной тысяч раненых (некоторые говорят о 30 тысячах) поручались «человеколюбию французской армии». Французам оставили оружие Арсенала, многочисленные знамёна и штандарты, огромные запаса продовольствия и фуража. Имущество в панике покидающих город москвичей никто не считал.
Более того, целыми и невредимыми Ростопчин оставил французам два своих московских дома. Потом он утверждал, что сделал это, дабы не позволить недоброжелателям обвинить его в использовании служебного положения для спасения своего имущества. Однако, учитывая скорость принятия им решения о бегстве, можно предположить, что «пользоваться служебным положением» ему было просто уже некогда.
В этом он, между прочим, прямо обвинял Кутузова:
«Князь Кутузов писал мне, что он будет сражаться. 1 сентября, когда я с ним виделся, он то же самое мне говорил, повторяя: «И в улицах я буду драться». Я оставил его в час пополудни. В 8 часов он прислал мне известное письмо, требуя полицейских офицеров для препровождения армии из города, оставляемого им, как он говорил, с крайним прискорбием. Если бы он мне сказал это два дня прежде, то я зажёг бы город, отправивши из него жителей».
То есть Ростопчин сожалеет, что не смог организовать поджоги в Москве – не было времени. Впрочем, многие исследователи полагают, что он не посмел бы сжечь древнюю столицу Руси без согласования с императором. Тот же Кутузов в письме к Александру I оправдывал оставление Москвы без боя именно желанием спасти ее от разрушения:
«Не мог я никак отважиться на баталию, которой невыгоды имели бы последствием не только разрушение остатков армии, но и кровопролитнейшее разрушение и превращение в пепел самой Москвы».
Гораздо позже Кутузову стали приписывать слова, услышав которые он, вероятно, упал бы в обморок:
«Надо сжечь Москву, чтобы спасти Россию».
Но вернёмся к Ростопчину, который всё-таки сжёг один из своих домов – в поместье Вороново. Там он оставил надпись на французском языке:
«Восемь лет украшал я это имение и жил здесь счастливо среди моего семейства. Крестьяне, в числе тысячи семисот двадцати, удаляются при вашем приближении, а я сам зажигаю свой дом, чтобы он не был осквернён вашим присутствием. Французы, в Москве я оставил вам два дома, с имуществом на полмиллиона рублей; здесь вы найдёте лишь пепел».
Но что же представляла из себя Москва в начале сентября 1812 года? Наполеон так писал о ней своей супруге – императрице Марии Луизе:
«Город так же велик, как Париж... в нем 1 600 колоколен и тысячи дворцов».
На самом деле Москва была значительно меньше Парижа: в столице Франции тогда проживали около 720 тысяч человек, в Москве – примерно 270 тысяч. Лишь четверть из 10 тысяч московских домов были каменными. В городе было 40 мостов, 329 церквей и соборов, 24 монастыря.
«Напрасно ждал Наполеон...»
Многие ещё со школьной скамьи помнят рассказ о том, как Наполеон ожидал «бояр» с ключами от города.
В. Верещагин. Наполеон перед Москвой в ожидании депутации бояр
Большинство наших соотечественников объясняют это тщеславием французского императора и его желанием лишний раз унизить москвичей. На самом деле, император не хотел вводить в город войска до тех пор, пока не будет составлен официальный договор о размещении в Москве французских частей, определяющий права и обязанности сторон. Именно для этого ему нужны были представители московской администрации.
Бонапарт не желал никаких эксцессов, так как, во-первых, хотел выглядеть «цивилизованным завоевателем», а во-вторых, понимал, что разграбление беззащитной Москвы его войсками чрезвычайно осложнит переговоры о мире. А заключить мирный договор и как можно быстрее вывести армию из России было на тот момент самым большим желанием императора. Убедившись, что вести переговоры не с кем, Наполеон распорядился ввести в Москву лишь наиболее дисциплинированные подразделения молодой гвардии маршала Мортье и кавалерийские части Мюрата.
Вступление французов в Москву, немецкий лубок
Такого «подарка судьбы» Наполеон, вероятно, не ожидал. Целым и невредимым ему достался большой и богатый город с огромными запасами продовольствия и фуража, в которых так нуждалась его армия. Не считая оружия, материальных и культурных ценностей (которыми Бонапарт тоже никогда не пренебрегал). И потому появилась третья причина сохранить порядок в Москве – владея ею, Бонапарт мог и не отводить армию на зимние квартиры.
Правда, скоро выяснилось, что во многих лавках и в богатых домах Москвы в избытке предметы роскоши и такие продукты, как сахар, варенье, конфеты, кофе, вино, а вот зерна и муки – не очень много. Тем не менее при надёжном хранении и разумном использовании их должно было хватить на 2–3 месяца. Однако уже со 2 сентября в городе начались грабежи и пожары, и французы не имели к ним никакого отношения.
Пожар Москвы на гравюре Жебеле
Мародеры
В принципе, в уничтожении Москвы не были заинтересованы ни французы, ни русские. Французы, вне всякого сомнения, должны были город оберегать – хотя бы из меркантильных соображений.
О желании французов сохранить Москву говорит такой эпизод. При выводе русских войск из города арьергард Милорадовича чуть не вступил в бой с авангардными частями Мюрата. Однако после того как русский генерал заявил, что в случае нападения французов, он прикажет поджечь город, Мюрат обещал ему свободный выход.
Нельзя не учитывать и политических причин: Наполеон вовсе не хотел заработать репутацию Аттилы или Чингисхана, да и переговоры с Александром гораздо удобнее было вести из целой и невредимой первой столицы его государства.
Русские, уничтожив Москву, добивались не слишком многого, поскольку Наполеон мог компенсировать потери сгоревших трофеев в других, нетронутых войной городах – и никто не мог поручиться, что Великой армии не удастся пробиться не только к Калуге, но и к Киеву. Потери же после пожара Москвы были колоссальными, и не только материальными, которые можно компенсировать, но и культурно-историческими, бесценными. Одна сгоревшая рукопись «Слова о полку Игореве» чего стоит. А сколько ещё уникальных документов сгорело в архивах, библиотеках и монастырях? Сколько картин, статуй и фамильных реликвий погибло в особняках богатых вельмож?
Что же произошло тогда в Москве?
После бегства Ростопчина и выезда из Москвы основной части жителей, город не совсем опустел. По утверждению Наполеона, в Москве остались многие «барыни» – «так как знали, что ни в Берлине, ни в Вене жителей мы никогда не обижали». Но не они были «хозяевами города».
Вероятно, все вы помните две басни Крылова, посвященные событиям 1812 года. В первой из них, «Волк на псарне», рассказывается о бесплодных попытках Наполеона заключить мир с Россией. Во второй, «Щука и кот», высмеивается адмирал Чичагов, упустивший Наполеона на Березине. Хотя справедливости ради следует сказать, что ответственность за это должен нести также и Кутузов, который «притормозил» движение главной армии, так как не желал делиться славой с Чичаговым. Об этом говорили тогда многие, в том числе – Денис Давыдов, который писал, что «за Березину Кутузова вполне могли бы назвать предателем».
Но есть и третья басня, которая называется «Ворона и курица». Она непопулярна и практически неизвестна, потому что речь в ней идёт о русских мародерах, оставшихся в Москве:
«Когда Смоленский Князь,
Противу дерзости искусством воружась,
Вандалам новым сеть поставил
И на погибель им Москву оставил,
Тогда все жители, и малый и большой,
Часа не тратя, собралися
И вон из стен московских поднялися,
Как из улья пчелиный рой.
Ворона с кровли тут на эту всю тревогу
Спокойно, чистя нос, глядит.
«А ты что ж, кумушка, в дорогу?
– Ей с возу Курица кричит. – Ведь говорят, что у порогу
Наш супостат».
«Мне что до этого за дело? – Вещунья ей в ответ.
– Я здесь останусь смело.
Вот ваши сестры – как хотят;
А ведь Ворон ни жарят, ни варят:
Так мне с гостьми не мудрено ужиться,
А может быть, еще удастся поживиться
Сырком иль косточкой, иль чем-нибудь».
Противу дерзости искусством воружась,
Вандалам новым сеть поставил
И на погибель им Москву оставил,
Тогда все жители, и малый и большой,
Часа не тратя, собралися
И вон из стен московских поднялися,
Как из улья пчелиный рой.
Ворона с кровли тут на эту всю тревогу
Спокойно, чистя нос, глядит.
«А ты что ж, кумушка, в дорогу?
– Ей с возу Курица кричит. – Ведь говорят, что у порогу
Наш супостат».
«Мне что до этого за дело? – Вещунья ей в ответ.
– Я здесь останусь смело.
Вот ваши сестры – как хотят;
А ведь Ворон ни жарят, ни варят:
Так мне с гостьми не мудрено ужиться,
А может быть, еще удастся поживиться
Сырком иль косточкой, иль чем-нибудь».
Ростопчина обвиняли потом в том, что он отправил поджигать Москву городских... полицейских!
На самом деле первые пожары устроили шайки городских маргиналов, к которым примкнули дезертиры отступившей русской армии, освободившиеся из тюрем уголовники и даже некоторые крестьяне окрестных деревень. Среди них оказались и некоторые полицейские, которые, вопреки приказу начальства, остались в городе в надежде поживиться имуществом бежавших москвичей. Чтобы скрыть следы, они поджигали ограбленные дома.
Удивления это не вызывает: вспомните массовые погромы в тонущем во время урагана «Катрина» Новом Орлеане в 2005 году. Вооруженные банды грабили не только дома и супермаркеты, но также и больницы (искали наркотики), обстреливали вертолеты спасателей, которые должны были эвакуировать людей со стадиона Superdome, а также пожарные команды, полицейских и бойцов Национальной гвардии.
Еще одной группой московских поджигателей считают дворовых людей, которых уезжающие господа оставляли для охраны домов и имущества. Соблазн разграбить дом своего барина, а потом поджечь его, списав пожар на французов, был очень велик.
Наполеон вначале решил, что причиной пожаров стало неосторожное обращение с огнем его собственных солдат, и приказал командирам строже контролировать их поведение. Военным губернатором Москвы Наполеон назначил маршала Мортье, поручив ему принять самые строгие меры к виновным в пожарах. Но к удивлению французов выяснилось, что на первых порах дома поджигали именно местные жители. И лишь потом пожары стали возникать также и по вине французских солдат – соблазн поживиться имуществом покинутых богатых домов был слишком велик. А в подвалах этих дворцов хранились изрядные запасы спиртного, злоупотребление которым соблюдению норм противопожарной безопасности отнюдь не способствует.
По некоторым данным, с какого-то момента французское командование перестало запрещать своим подчинённым грабить дома, рассудив, что, если спасти находившееся в них имущество от огня все равно не удается, пусть хоть часть его достанется солдатам. Это привело к небывалому падению дисциплины. По свидетельствам очевидцев, французы, чтобы замести следы, сами стали поджигать разграбленные ими здания.
Французские солдаты в Москве, фрагмент полотна из музея Бородинской панорамы
Поддерживать порядок становилось все труднее. Французские части, введённые в Москву, стремительно разлагались и деградировали.
Солдаты других частей, расквартированных поблизости от Москвы, тоже стали заходить в город, чтобы поискать на его улицах что-нибудь «интересное». Особенно, кстати, ценились тогда солдатами и офицерами Великой армии сапоги, поскольку свои у многих из них после долгого марша пришли в полную негодность. За ними наполеоновские вояки просто охотились.
По одной из версий, именно тогда на Руси появилось слово «беспардонный». «Беспардонными войсками» называли польские, немецкие, итальянские и прочие нефранцузские части – потому что, в отличие от французов, они грабили всех без извинений («без пардона»).
Французы тоже совершенно не были похожи на ангелов, но, по многочисленным свидетельствам мемуаристов, все же откровенные «отморозки» среди них встречались реже, чем среди немцев и особенно поляков. Случалось, что, забирая понравившуюся им вещь, французы оставляли хозяевам что-то взамен (ранее украденное ими в другом месте). О желании произвести обмен они москвичей, разумеется, не спрашивали и не торговались.
Рассказывали, кстати, историю об одном московском обывателе, которому ограбивший его французский солдат небрежно бросил кожаный мешок с ненужными ему российскими кредитными билетами на огромную сумму. А детям французы иногда дарили игрушки, которые забирали в других домах. Лабом и Делаво независимо друг от друга сообщают об оставшемся безымянным французском солдате, который, найдя на кладбище женщину с новорожденным ребенком, снабжал ее провизией до ухода из Москвы.
Любопытно, что и медную монету, выданную французам в качестве жалованья накануне вывода войск из Москвы, солдаты меняли на серебро по очень выгодному для москвичей курсу – 25 рублей медью за 1 рубль серебром (а не отнимали у них это серебро).
Главной ошибкой французов было то, что из горящих домов и лавок они спасали именно всевозможные дорогостоящие предметы. Оказалось почти невозможным заставить солдат выносить из огня не серебряную посуду, золото, другие драгоценности, роскошные шубы, а зерно и другие столь нужные армии продукты. Артиллерийский офицер Пион де Лош вспоминал о своих подчиненных:
«Мне трудно было заставить их это делать (выносить мешки с мукой), так как они предпочитали золото».
Гвардейский сержант Бургонь, по его собственным словам, в своем ранце из Москвы уносил костюм китаянки, женскую «амазонку» для верховой езды, какие-то «серебряные картины», обломок креста с колокольни Ивана Великого, бриллиантовую орденскую звезду, медали, а также золотые и серебряные «безделушки».
Маршал Мортье честно пытался организовать тушение пожаров, что было очень трудно из-за отсутствия пожарного инвентаря. Тем не менее считается, что французам удалось отстоять три района из 20, на которые по приказу Мортье был разделен город: район Воспитательного Дома к югу от Солянки, район Армянского переулка (место размещения французской администрации) и Кузнецкий мост (где находились дорогие магазины иностранных подданных).
Пожар Москвы на английской литографии 1815 г. Наполеон в отчаянии вздымает руки, а на переднем плане спиной к нам стоит маршал Мортье
Не менее 400 грабителей и поджигателей были расстреляны.
И. Львов. Расстрел крестьянина, снявшего крест с колокольни
В. Верещагин. Расстрел предполагаемых поджигателей
В назидание прочим трупы мародеров вздергивали на деревьях и столбах. Особенно много их было на Страстной площади, которую даже стали называть «Площадью повешенных».
Поначалу, ситуация не казалась катастрофичной, однако из-за сильного ветра площадь пожаров стремительно увеличивалась. Этот московский пожар, названный современниками Великим, продолжался со 2 (14) по 6 (18) сентября 1812 года и уничтожил более 75 % всех зданий в городе (в числе сгоревших оказалось 122 церкви из 329).
Горящая московская церковь на рисунке Фабера дю Фора (из цикла «Листы из моего портфеля, нарисованные во время похода 1812 года в Россию»)
Наполеон, который 4 сентября, перебираясь из Кремля в Петровский дворец, чуть не погиб в огне, писал жене:
«Это было огненное море, небо и тучи казались пылающими, горы красного крутящегося пламени, как огромные морские волны, вдруг вскидывались, подымались к пылающему небу и падали затем в огненный океан. Это было величественнейшее и самое устрашающее зрелище, когда-либо виденное человечеством».
Морис Оранж. Наполеон покидает Кремль
Вернувшись через три дня в Кремль, император осознал масштабы катастрофы: громадных запасов продовольствия и фуража более не существовало.
На острове Святой Елены доктор О’Мира спросил Бонапарта о причинах его неудачи в России. Наполеон ответил:
«Холод, ранний холод и московский пожар... Этот ужасный пожар всё разорил. Я был готов ко всему, кроме этого».
Альбрехт Адам. В Москве, 22 сентября 1812 года
Фабер дю Фор. Москва, 24 сентября 1812 г.
Наполеон рассчитывал на торговлю с местными крестьянами. И действительно описаны случаи прибытия в Москву нескольких обозов с продовольствием из окрестных деревень. Однако дисциплина в его войсках упала уже настолько, что телеги этих «предпринимателей» были разграблены, а сами они – избиты. После чего попытки торговли с французами были прекращены.
Вероятно, вы знаете об осквернении французами многих московских церквей. В Архангельском соборе Кремля оккупанты разместили винный склад и мясную лавку. Церковь Варвары Великомученицы использовалась в качестве конюшни. В Даниловом монастыре устроили скотобойню. Склады и казармы устраивались и в других храмах. Грабежи храмов были обычным явлением. Иконами топили печи и даже использовали их в качестве мишеней. Тем более поразительным кажется факт, что 15 октября протоиерей М. Гратинский отслужил в московской церкви Святого Евпла молебен «о даровании победы русскому христолюбивому воинству и об изгнании врага». Французские власти были в курсе, но не стали препятствовать.
«Протоиерей Кавалергардского полка Гратинский, служащий молебствие в приходской церкви Святого Евпла, в Москве, в присутствии французов 27 (15) сентября 1812 года». Гравюра второй половины XIX века.
Москва после пожара
В результате, 7 (19) октября, после 34-хдневного пребывания в Москве, Наполеон начал выводить свои войска из сгоревшего города. И, по свидетельствам многочисленных очевидцев, в Москву сразу же потянулись крестьяне окрестных деревень, которые целыми подводами вывозили то, что ещё уцелело при пожаре и могло хоть как-то пригодиться в хозяйстве. А. Х. Бенкендорф вспоминал:
«Мы вступили в Москву вечером 11-го числа (октября). Город был отдан на расхищение крестьянам, которых стеклось великое множество, и все пьяные; казаки и их старшины довершали разгром... люди убивали друг друга на улицах, поджигали дома... Мне пришлось выдержать несколько настоящих сражений».
А. Шаховской, который был тогда командиром дружины тверского ополчения, так описывает действия Бенкендорфа:
«Подмосковные крестьяне, конечно, самые досужие и сметливые, но зато самые развратные и корыстолюбивые во всей России, уверясь в выходе неприятеля из Москвы и полагаясь на суматоху нашего вступления, приехали на возах, чтобы захватить недограбленное, но граф Бенкендорф расчел иначе и приказал взвалить на их воза тела и падаль и вывести за город, на удобные для похорон или истребления места, чем избавил Москву от заразы, жителей её от крестьянского грабежа, а крестьян от греха».
Но «от греха» была избавлена лишь малая часть пришедших в город крестьян.
Любопытно, что Ростопчин потом распорядился не изымать у них присвоенное имущество. И эти «добытчики» открыто торговали им на Сухаревском рынке. А пострадавшим от пожара грабежей горожанам генерал-губернатор распорядился выплачивать компенсации, размером которых многие, разумеется, были недовольны.
Как уже говорилось в прошлой статье, Ф. Ростопчин оставался на должности московского генерал-губернатора до 30 августа 1814 года. Он много содействовал созданию «Комиссии для строения Москвы», которая работала до 1843 года. Её архитектурным отделом руководил Осип Бове, создавший «образцовые проекты» (с указанием размеров, этажности и даже цвета фасадов), по которым были построены многие здания. При Ростопчине успели заново отстроить 4 800 зданий. Однако потерявшие имущество москвичи не любили его, в общем-то, справедливо, считая, виновником своих несчастий.
Помнили залихватские «Афишки» и громкие обещания, что Москва не будет сдана французам. А некоторые и прямо обвиняли в поджогах. В конце концов, «горе-патриот» Ростопчин предпочел уехать ... в Париж. О его судьбе было рассказано в статье Ф. Ростопчин. «Русский Герострат» и «сумасшедший Федька».
Между тем Бове составил Генеральный план Москвы, утвержденный в 1817 году. Деревянные дома в центре строить теперь было официально запрещено, новые улицы проектировались прямыми и широкими. У домов вдоль Земляного вала было приказано устраивать сады (так появилась Садовая улица). В результате в комедии «Горе от ума» Грибоедов сказал о Москве устами одного из своих героев (Скалозуб):
«Пожар способствовал ей много к украшенью».
Эта комедия была опубликована в 1825 году, но действие ее происходит в 1822.
Информация