О мемуарах как источнике достоверных исторических сведений на примере «Солдатского долга»
Импульсом к написанию этого очерка явились неоднократно наблюдаемые мной примеры, когда даже умудренные опытом и убеленные сединами российские историки влёт принимают различные мемуарные сведения в качестве несомненной исторической истины и затем (даже не проведя элементарные действия по перепроверке) на их основе начинают выстраивать различные версии «настоящего» хода исторических событий.
В качестве наглядного примера всей пагубности (и явной смехотворности) подобного подхода к научному изучению истории считаю целесообразным рассмотреть широко известный эпизод, описанный в мемуарах выдающегося советского военачальника К. К. Рокоссовского «Солдатский долг»:
«...На клинском направлении быстро сосредоточивались вражеские войска. Угроза с севера все усиливалась. Нажим на наше левое крыло, где были пущены в дело все наши резервы, не прекращался. Все это заставило думать о мерах, которые бы улучшили положение наших войск и позволили затормозить продвижение противника.
К этому времени бои в центре и на левом крыле шли в 10–12 километрах западнее Истринского водохранилища.
Само водохранилище, река Истра и прилегающая местность представляли прекрасный рубеж, заняв который заблаговременно, можно было, по моему мнению, организовать прочную оборону, притом небольшими силами. Тогда некоторое количество войск мы вывели бы во второй эшелон, создав этим глубину обороны, а значительную часть перебросили бы на клинское направление.
Всесторонне все продумав и тщательно обсудив со своими помощниками, я доложил наш замысел командующему фронтом и просил его разрешить отвести войска на истринский рубеж, не дожидаясь, пока противник силою отбросит туда обороняющихся и на их плечах форсирует реку и водохранилище.
Ко всему сказанному выше в пользу такого решения надо добавить и то, что войска армии понесли большие потери и в людях, и в технике. Я не говорю уже о смертельной усталости всех, кто оставался в строю. Сами руководители буквально валились с ног. Поспать иногда удавалось накоротке в машине при переездах с одного участка на другой.
Командующий фронтом не принял во внимание моей просьбы и приказал стоять насмерть, не отходя ни на шаг.
На войне возникают ситуации, когда решение стоять насмерть является единственно возможным. Оно, безусловно, оправданно, если этим достигается важная цель – спасение от гибели большинства, или же создаются предпосылки для изменения трудного положения и обеспечивается общий успех, во имя которого погибнут те, кто должен с самоотверженностью солдата отдать свою жизнь. Но в данном случае позади 16-й армии не было каких-либо войск, и если бы обороняющиеся части погибли, путь на Москву был бы открыт, чего противник все время и добивался.
Я считал вопрос об отходе на истринский рубеж чрезвычайно важным. Мой долг командира и коммуниста не позволил безропотно согласиться с решением командующего фронтом, и я обратился к начальнику Генерального штаба маршалу Б. М. Шапошникову. В телеграмме ему мы обстоятельно мотивировали свое предложение. Спустя несколько часов получили ответ. В нем было сказано, что предложение наше правильное и что он, как начальник Генштаба, его санкционирует.
Зная Бориса Михайловича еще по службе в мирное время, я был уверен, что этот ответ, безусловно, согласован с Верховным Главнокомандующим. Во всяком случае, он ему известен.
Мы немедленно подготовили распоряжение войскам об отводе ночью главных сил на рубеж Истринского водохранилища. На прежних позициях оставлялись усиленные отряды, которые должны были отходить только под давлением противника.
Распоряжение было разослано в части с офицерами связи.
Настроение у нас поднялось. Теперь, думали мы, на истринском рубеже немцы сломают себе зубы. Их основная сила – танки упрутся в непреодолимую преграду, а моторизованные соединения не смогут использовать свою подвижность.
Радость, однако, была недолгой. Не успели еще все наши войска получить распоряжение об отходе, как последовала короткая, но грозная телеграмма от Жукова. Приведу ее дословно: «Войсками фронта командую я! Приказ об отводе войск за Истринское водохранилище отменяю, приказываю обороняться на занимаемом рубеже и ни шагу назад не отступать. Генерал армии Жуков».
Что поделаешь – приказ есть приказ, и мы, как солдаты, подчинились.
В результате же произошли неприятности. Как мы и предвидели, противник, продолжая теснить наши части на левом крыле, отбросил их на восток, форсировал с ходу Истру и захватил на ее восточном берегу плацдармы...»
К этому времени бои в центре и на левом крыле шли в 10–12 километрах западнее Истринского водохранилища.
Само водохранилище, река Истра и прилегающая местность представляли прекрасный рубеж, заняв который заблаговременно, можно было, по моему мнению, организовать прочную оборону, притом небольшими силами. Тогда некоторое количество войск мы вывели бы во второй эшелон, создав этим глубину обороны, а значительную часть перебросили бы на клинское направление.
Всесторонне все продумав и тщательно обсудив со своими помощниками, я доложил наш замысел командующему фронтом и просил его разрешить отвести войска на истринский рубеж, не дожидаясь, пока противник силою отбросит туда обороняющихся и на их плечах форсирует реку и водохранилище.
Ко всему сказанному выше в пользу такого решения надо добавить и то, что войска армии понесли большие потери и в людях, и в технике. Я не говорю уже о смертельной усталости всех, кто оставался в строю. Сами руководители буквально валились с ног. Поспать иногда удавалось накоротке в машине при переездах с одного участка на другой.
Командующий фронтом не принял во внимание моей просьбы и приказал стоять насмерть, не отходя ни на шаг.
На войне возникают ситуации, когда решение стоять насмерть является единственно возможным. Оно, безусловно, оправданно, если этим достигается важная цель – спасение от гибели большинства, или же создаются предпосылки для изменения трудного положения и обеспечивается общий успех, во имя которого погибнут те, кто должен с самоотверженностью солдата отдать свою жизнь. Но в данном случае позади 16-й армии не было каких-либо войск, и если бы обороняющиеся части погибли, путь на Москву был бы открыт, чего противник все время и добивался.
Я считал вопрос об отходе на истринский рубеж чрезвычайно важным. Мой долг командира и коммуниста не позволил безропотно согласиться с решением командующего фронтом, и я обратился к начальнику Генерального штаба маршалу Б. М. Шапошникову. В телеграмме ему мы обстоятельно мотивировали свое предложение. Спустя несколько часов получили ответ. В нем было сказано, что предложение наше правильное и что он, как начальник Генштаба, его санкционирует.
Зная Бориса Михайловича еще по службе в мирное время, я был уверен, что этот ответ, безусловно, согласован с Верховным Главнокомандующим. Во всяком случае, он ему известен.
Мы немедленно подготовили распоряжение войскам об отводе ночью главных сил на рубеж Истринского водохранилища. На прежних позициях оставлялись усиленные отряды, которые должны были отходить только под давлением противника.
Распоряжение было разослано в части с офицерами связи.
Настроение у нас поднялось. Теперь, думали мы, на истринском рубеже немцы сломают себе зубы. Их основная сила – танки упрутся в непреодолимую преграду, а моторизованные соединения не смогут использовать свою подвижность.
Радость, однако, была недолгой. Не успели еще все наши войска получить распоряжение об отходе, как последовала короткая, но грозная телеграмма от Жукова. Приведу ее дословно: «Войсками фронта командую я! Приказ об отводе войск за Истринское водохранилище отменяю, приказываю обороняться на занимаемом рубеже и ни шагу назад не отступать. Генерал армии Жуков».
Что поделаешь – приказ есть приказ, и мы, как солдаты, подчинились.
В результате же произошли неприятности. Как мы и предвидели, противник, продолжая теснить наши части на левом крыле, отбросил их на восток, форсировал с ходу Истру и захватил на ее восточном берегу плацдармы...»
Этот фрагмент впоследствии часто приводился в публицистике и лекциях различных людей, считающих себя историками или просто исследователями событий, происходящих во время Великой Отечественной войны.
И использовался он для подкрепления самых разнообразных выводов: и о жестокости маршала Жукова, который защищал Москву, устилая поле боя сотнями тысяч трупов советских солдат и командиров; и в качестве иллюстрации отческого отношения К. К. Рокоссовского (в тот период командующего 16 А) к своим подчиненным и его желания не просто тупо «стоять насмерть», а пытаться вдумчиво маневрировать войсками, не стесняясь запланировано отступить, чтобы потом организовать упорную оборону рубежа, «прикрывшись» рекой Истра и одноименным водохранилищем.
А один из наших «маститых» историков периода Великой Отечественной, базируясь на приведенном мемуарном фрагменте, даже построил теорию о «бунте» строптивого Рокоссовского, который такими действиями выразил прямое неповиновение приказу своего непосредственного начальника (командующего ЗапФ Г. К. Жукова), что в итоге чуть было не повлекло «страшное» – обрушение части ЗапФ с катастрофическими последствиями для обороны столицы.
Ну и еще на свете имеется множество т. н. исследователей-любителей, приводящих данный фрагмент в качестве наглядного примера личностных качеств Жукова и Рокоссовского, в частности, иллюстрации грубости Жукова в общении с подчиненными и его ослиного упрямства.
И ни у кого из публикаторов не возникло даже тени сомнения в том, что изложенное К. К. Рокоссовским может не совсем точно (или совсем не точно) отражать то, что произошло в действительности.
С целью проверки правильности моего предположения предлагаю рассмотреть целесообразность использования вышеприведенного мемуарного фрагмента в качестве бесспорного исторического хронографа, для чего попытаться его проверить на предмет соответствия данным, содержащимся в документах 16 А и входящих в ее состав соединений и частей.
Для выполнения такой достаточно сложной и очень рискованной (по состоянию оперативной обстановки в тот период) задачи, как запланированный быстрый отвод стрелковых дивизий на новый тыловой оборонительный рубеж, штаб 16 А должен был издать общий приказ по армии, в котором было необходимо очень подробно и доступно довести до всех дивизий, полков и бригад какие действия они должны предпринять для реализации замысла командарма 16.
Либо, для экономии времени, разослать в дивизии и бригады боевые распоряжения с подробным изложением последовательности их действий при отступлении.
Соответственно штабы стрелковых дивизий на основании этих распоряжений должны были разработать и довести до полков собственные, более детализированные приказы. А штабы полков в свою очередь должны были издать собственные приказы для батальонов.
Короче говоря, столь грандиозное намерение (раз уж Рокоссовский пишет, что оно было предпринято) не может не оставить материальный след в документообороте штаба 16 А и штабов входивших в нее в/ч.
Мемуарист пишет:
«…Мы немедленно подготовили распоряжение войскам об отводе ночью главных сил на рубеж Истринского водохранилища… Распоряжение было разослано в части с офицерами связи…»
Следовательно, распорядительные документы были подготовлены и даже разосланы в штабы соединений, задействованных в отступлении.
Теперь дело осталось лишь за малым: найти эти распоряжения. Для этого необходимо установить день, в который командарм 16 начал документальную подготовку отступления.
При вдумчивом прочтении вышеприведенного мемуарного фрагмента сразу же обращает на себя внимание самый главный с позиции исторической науки недостаток – полное отсутствие дат и привязки к каким-то местным ориентирам (например, населенным пунктам).
Поэтому временную привязку приходится устанавливать наугад, отталкиваясь от не совсем конкретного словесного ориентира: «…К этому времени бои в центре и на левом крыле шли в 10–12 километрах западнее Истринского водохранилища…».
Так в какой же день было «это время»?
Если читатель задастся целью вдумчиво изучить массив архивных документов 16 А и ее в/ч, то пред ним откроется приблизительно такое развитие событий.
После того, как 16.11.1941 года немецкие танковые дивизии и пехотные полки возобновили свое наступление с целью окружения Москвы, атакующие на Волоколамско-Истринском направлении войска противника в ходе тяжелых боев сильно потрепали обороняющиеся части 16 А. В результате и без того плохо укомплектованные личным составом и вооружением стрелковые полки фактически были разгромлены и утратили свою боеспособность.
Для лучшей передачи картины реального состояния соединений 16 А приведу несколько данных, извлеченных из отчетных документов частей 16 А.
К исходу 20 ноября отошедшая на рубеж Поспелино, Надеждино, изрядно потрепанная в кровопролитных боях кавгруппа Доватора состояла лишь из 160 сабель (бойцов) 50-й кавалерийской дивизии и 524 сабель 53-й кавалерийской дивизии (в сумме 684 кавалериста). Для сравнения приведу данные, что даже в начале декабря 1941 года, когда обескровленная 16 А вела тяжелейшие бои на ближних подступах к Москве, в каждой из этих дивизий воевало более 1 200 бойцов и командиров. А общая численность группы (кавалерийского корпуса) по штату составляла около 14,8 тысяч человек – в 18 раз больше, чем фактически имелось 20 ноября.
Не лучшим образом с наличием людей обстояло дело и в трех стрелковых дивизиях 16 А: 8-й гвардейской (Панфиловской), 18-й и 78-й (далее по тексту – гв. сд и сд), которые к исходу дня 20.11.1941 отошли на рубеж Устиново (1 км севернее занятого в этот день врагом поселка Ново-Петровское), Рыбушки, Румянцево, Ядромино, Веретенки, Троица, Мансурово.
Например, к 19.11.1941 в стрелковых полках 8 гв. сд имелось в наличии: 1077 сп – 700 чел.; 1075 сп – 120 чел.; 1073 сп – 200 чел.; 690 сп – 180 чел. (численность полка по штату № 04/701 составляла почти 2 700 человек).
1-я гвардейская, 23-я, 27-я и 28-я танковые бригады (далее по тексту тбр) имели в наличии всего 15 исправных танков. 78 сд понесла в среднем 60 % потерь в личном составе. Эти фактически полностью разгромленные полки и эскадроны пытались зацепиться за каждый наспех подготовленный оборонительный участок, но под воздействием превосходящих сил противника ежедневно отступали.
Причем такая катастрофическая ситуация уже сложилась, когда части были примерно в 15–17 км от р. Истра. А когда они были в 10–12 км, она стала еще хуже. И, на мой взгляд, К. К. Рокоссовский почувствовал, что еще немного и его штаб потеряет управление войсками, что повлечет обвал обороны на этом участке фронта.
В отчетных документах дивизий 16 А встречаются сведения, что 365 сп 18 сд 23.11.1941 вел бой в р-не Шишаиха, Долево (примерно 12 км от р. Истра), но не смог удержаться и отошел на 1,5 км в Семенково.
24.11.1941 365 сп был в буквальном смысле рассеян противником, и оставшиеся от него 95 человек, видимо, в панике самовольно добежали аж до находящегося на восточном берегу р. Истра Сафонтьева.
1306 сп 18 сд в течение 23.11.1941 вел упорный бой в р-не Дуплево (в источнике Долево), это примерно 12 км от р. Истра. Но был выбит превосходящими силами противника и отошел в р-н Филатово, Глебово, Железниково (5–9 км от р. Истра). А к исходу дня 24.11.1941 красноармейцы были выбиты противником из первых двух населенных пунктов и оборонялись у Железникова.
518 сп 18 сд 23.11.1941 попал в окружение в р-не Румянцево. Затем красноармейцы отдельными группами по лесам и болотам выходили из окружения, к утру 24 ноября оказались в р-не Саввино, вели там бой в течение дня и в итоге (в результате отступления и боя) потеряли 50 % личного состава. 25 ноября оставшиеся люди полка опять вступили в бой с подошедшими танками и пехотой противника, пытаясь защитить мост через р. Истру около Бужарова, но через несколько часов (а может, и меньше) были выбиты с наспех подготовленных позиций.
Потом какие-то красноармейцы перебежали по мосту на восточный берег реки, а остальные, видимо, двинулись вдоль ее русла на юго-восток, надеясь где-то переправиться. А противник «на плечах» отступающих захватил мост, перешел на восточный берег и быстро организовал там предмостные укрепления.
1308 сп 18 сд 23 ноября провел тяжелый бой в р-не Чанова (примерно 11 км от р. Истра) и, вероятно, был рассеян, потому что в итоге люди полка к 24 ноября оказались в 9 км восточнее прежних позиций у дер. Ефимоново (около 2 км от реки Истра).
Как именно отходили батальоны полков – по приказам или самовольно – в оперативной сводке 18 сд сведений не имеется. Но, судя по обстановке, иногда и самовольно.
Не намного лучше в те дни складывалась оперативная обстановка у правого соседа 18 сд – 8 гв. сд. Например, её знаменитый 1075 сп (где «родились» легендарные 28 героев-панфиловцев), по данным штаба дивизии, 24 ноября в 12 часов еще держал оборону у дер. Рыбушки. А на следующий день вдруг неожиданно оказался аж у плотины Истринского водохранилища, отступив почти на 20 км. За самовольный отход командир и комиссар полка были отстранены от занимаемых должностей.
1077 сп в составе только одного (!) стрелкового батальона (остальные были переброшены в другой р-н), по данным штаба дивизии, 23 ноября держал оборону в полутора километрах юго-западнее Денежкина, Надеждина (около 20 км от водохранилища). А на следующий день он уже оказался в 24 (!) км от этих позиций в районе дер. Горки, расположенной на восточном берегу Истринского водохранилища. Причем в оперсводке штаба 8 гв. сд о факте перехода батальона через водохранилище не указывается. Полагаю, что в штабе этого просто не поняли и ошибочно решили, что батальон закрепился в другой деревне с таким же названием, находящейся в 10 км западнее р. Истра у дер. Глебово.
Несмотря на то, что оперативные сводки, составляемые штабами стрелковых дивизий, создают видимость, что ситуация находится под контролем, в действительности в эти дни в управлении полками, батальонами и ротами уже царил хаос. Штабы не знали, где расположены и чем занимаются их полки, полки порой не знали, где находятся и чем занимаются их батальоны, а последние часто не знали, где находятся штабы полков. Связь между подразделениями и соединениями постоянно прерывалась, большие массы красноармейцев блуждали по окрестностям, выходя из полу- или полных окружений и переходя на новые самостоятельно занимаемые позиции. И Рокоссовский для розыска штабов полков и восстановления с ними связи даже был вынужден отправлять на поиск «радийные» танки.
Чтобы понять истинную картину происходящего и осознать состояние боевого духа красноармейцев, достаточно прочитать документ, где собраны показания вышедших из окружения бойцов 518 сп. А имеется берущее за сердце описание, как выходящие из окружения бойцы ночью испытали ужас, встретив на своем пути всего лишь один немецкий танк. А утром, выйдя к своим, вспомнили этот эпизод и долго не могли остановить нервный смех, подтрунивая друг над другом. И через несколько часов эти физически истощенные и полностью деморализованные люди были вынуждены вновь вступить в бой с немецкими танками, и в итоге опять отступать…
Впрочем, углубленное изучение истинного хода боевых действий в задачу статьи не входит, и вышеизложенные сведения были приведены в основном для того, чтобы определить дату, когда стрелковые полки и прочие в/ч 16 А находились в 10–12 км от реки Истры. И с наибольшей вероятностью вырисовывается дата 23 ноября 1941 года.
Следовательно, распорядительные документы 16 А и составленные на их основе приказы (распоряжения) на отход штабов стрелковых дивизий следует искать в массиве документов начала третьей декады ноября месяца.
Однако среди документов, выложенных в отсканированном виде на сайте ЦАМО, таковые не встречаются. В оперативных сводках 8 гв. сд, 18 и 78 сд, нет даже намека о получении 23–24 ноября распоряжений штаба 16 А начать организованный отход за водохранилище и реку. Не встречается и шифротелеграмма, направленная штабом 16 А начальнику ГШ КА Б. М. Шапошникову, а также его ответная телеграмма. Отсутствует и шифровка Жукова с текстом, приведенным в мемуарах. Короче говоря, события из мемуаров почему-то никакого документального следа не оставили (либо документы были утеряны или не опубликованы).
Вышеизложенное обстоятельство позволяет заключить, что события, изложенные в мемуарах К. К. Рокоссовского, либо не происходили, либо происходили не совсем так, как он их изложил.
Можно предположить, что 23 ноября у командарма 16 действительно возник замысел быстро отвести дивизии за водохранилище и реку. И, возможно, что он его действительно изложил Жукову, получил запрет на отход, потом получил разрешение от Б. М. Шапошникова, но реализовать это разрешение даже в виде издания распоряжений не успел из-за получения шифровки от Жукова, где содержался предельно точно сформулированный запрет проводить отступление.
Также будет любопытно отметить, что в оперативном отчете ГШ КА «Оборонительные бои в районе Истринского водохранилища», составленном в апреле 1942 года, имеется вот такой фрагмент, достаточно близко совпадающий с тем, что привел Рокоссовский в своих мемуарах:
Но, согласно хронологии отчета ГШ, данное указание Военного Совета ЗапФ было направлено в штаб 16 А 21.11.1941. То есть за несколько дней до даты 23 ноября, которую мы ранее приняли в качестве «отправной даты» начала событий, отталкиваясь от фразы мемуариста: «…бои в центре и на левом крыле шли в 10–12 километрах западнее Истринского водохранилища». И, вполне возможно, что именно это указание в памяти К. К. Рокоссовского ошибочно трансформировалось в виде «грозного» ответа Жукова на его инициативу провести организованное отступление, и было перенесено памятью мемуариста на 23 ноября.
Между прочим, в оперативном очерке, составленном в 1942 году штабом ЗапФ, имеются следующие сведения:
Среди перечисленных населенных пунктов первые три находятся на восточном берегу Истринского водохранилища, а Якунино и Матвейково – в 4 км от его западного берега.
Так что, вполне возможно, что замысел Рокоссовского возник не 23 ноября, а несколькими днями ранее. Либо все же он был принят в каком-то усеченном варианте, или события вообще произошли как-то по-другому, и мемуарист просто запамятовал их истинный исторический ход, и в итоге сочинил какую-то полуправду – когда не хватает точных сведений, всегда изобилуют гипотезы.
Совершенно очевидно лишь одно: упомянутый в данной статье фрагмент из мемуаров Рокоссовского с позиции исторической науки нельзя воспринимать как изложение несомненных исторических фактов, и можно принять лишь в качестве версии, которая в настоящий момент пока еще нуждается в тщательной проработке.
И его использование авторами различных «исторических трудов» для производства своих выводов наглядно показывает неправильное понимание ими значения мемуаров и всю вздорность их принятия в качестве «исторических хроногафов».
Но вполне разумно будет подвергнуть приведенный фрагмент объективному анализу, условно приняв изложенное как произошедшее в действительности, чтобы попытаться установить, кто же из этих двух несомненно выдающихся советских военачальников правильно поступил в данной ситуации.
А прав ли был командующий 16-й армии К. К. Рокоссовский со своим замыслом на отступление?
Предлагаю условно принять, что ситуация развивалась именно так, как ее изложил Константин Константинович, и попробовать разобраться в обоснованности его замысла.
Допустим, что тактическое решение провести вынужденное отступление командующий 16 А предложил на оценку командующему ЗапФ утром 23 ноября в устной форме и в общих чертах в ходе телефонных переговоров.
На первый взгляд – такое решение открывало большую перспективу и представлялось тактически грамотным.
К тому времени на высоком восточном берегу р. Истры находился заблаговременно подготовленный оборонительный участок (протяженностью от плотины до города Истры), с хорошо развитой сетью окопов, траншей, ходов сообщения, дзотами и даже с железобетонными огневыми точками – пулеметными колпаками. Перед передним краем имелись минно-заградительные поля. На нем уже более недели «сидел» 302-й пулеметный батальон численностью 425 чел. с вооружением 60 пулеметов «Браунинг» и 100 винтовок. Его поддерживал дивизион 210-го гвардейского артполка.
Казалось заманчивым быстро (в течение суток) переправить на восточный берег водохранилища и реки Истры обескровленные стрелковые полки и поддерживающие их остальные части, чтобы затем разместить на позициях 302-го пульбата, тем самым добившись приемлемой плотности войск. Затем подорвать плотину Истринского водохранилища и возникшим в результате разлива воды паводком заслониться от противника (сама по себе река Истра неширокая). Проведенная (как сейчас говорят) перегруппировка войск при удачном стечении обстоятельств могла сбить темп немецкого наступления и стабилизировать фронт на данном рубеже хотя бы на 2–3 дня. За это время люди из стрелковых полков смогли бы хоть немного перевести дух, восстановить силы, а сами полки – доукомплектоваться маршевыми пополнениями и вооружением.
Да и дальнейшее продвижение немцев, вынужденных форсировать водную преграду, повлекло бы большие потери их личного состава и вооружения.
Короче говоря, вроде бы замысел Рокоссовского представляется положительным со всех сторон, но имелась ли реальная возможность его осуществления в сложившейся к тому моменту оперативной обстановке?
Тут необходимо сделать отступление и отметить, что в 1941 году было две Великих Отечественных войны.
Первая – это война, изложенная отечественной историографией, на которой в ноябре стрелковые дивизии, оказывая упорное сопротивление противнику, в ходе тяжелых боёв планомерно отступали, постепенно приближаясь к рубежу Истринского водохранилища.
А вторая – это та война, что происходила в действительности, о которой мы до сих пор практически ничего не знаем и можем лишь уловить ее отголоски в скупых строках оперативных сводок (и донесений) штабов дивизий, да в более подробных, но редко встречающихся документах стрелковых полков. И из этих отголосков складывается впечатление, что если сведения о тяжести боёв в Истринском р-не вполне соответствовали действительности, то достоверность данных об их реальной продолжительности и отступлений полков только после получения приказов на отход, представляется сомнительной. И лично у меня при изучении документов того периода возникает ощущение наличия у комсостава дивизий легкой паники.
В такой сложной обстановке успешность замысла Рокоссовского в первую очередь зависела от быстроты и эффективности предварительно проведенной штабной работы.
Стрелковая дивизия – это не отряд казаков, которому для организованного отступления достаточно подать устную команду «Хлопцы – тикаем!». С дивизией подобный вариант не прокатит. В каждой стрелковой дивизии было по три стрелковых полка, да еще артполк, артдивизион, саперный батальон, батальон связи и ряд более мелких подразделений. И всех их требовалось очень спешно, но при этом организованно, отвести так, чтобы отступление не превратилось в паническое бегство.
Следовательно, перед тем, как приступить к отводу трех дивизий, необходимо было сначала разработать план отхода для каждой из них с указанием полосы и направления отступления, составить графики движения, назначить промежуточные и конечный рубежи обороны, определить состав и действия арьергардов. А также наметить, в каких местах какие части должны переправляться, и при необходимости дать приказ саперам соорудить дополнительные переправы.
В свою очередь, штаб каждой дивизии, получив распоряжение из штаба армии, должен был на его основе разработать подробные детализированные приказы для всех входящих в дивизию в/ч. Соответственно, штабы полков на основании этих приказов тоже должны были составить подробные приказы с содержанием конкретных действий, которые должны будут предпринять стрелковые батальоны с соответствующей привязкой ко времени.
Таким образом, даже человек, далекий от военной службы, прочитав вышеизложенное, поймет, что перед началом отвода требовалось провести огромный объем штабной работы, которая могла занять более суток.
Мало того, распоряжения и приказы еще требовалось быстро доставить во все соответствующие штабы, а также довести до командиров стрелковых батальонов и стрелковых рот. А это было самым сложным делом, потому что (как указывалось выше) к 23 ноября оборона на Истринском рубеже уже несколько дней была подвижно-очаговая, и сведения о том, где в данный момент находятся позиции стрелковых батальонов и их рот, порой доходили до штабов полков с суточным опозданием. И в момент их поступления батальоны оборонялись уже в других пунктах. Следовательно, доведение решения до всех частей и подразделений могло занять еще одни сутки.
Таким образом, отступление могло реально начаться не ранее 25 ноября. А, как известно, стрелковые полки 8 гв. сд и 18 сд к тому времени уже и так находились вблизи западного берега р. Истры, а некоторые батальоны даже располагались на восточном. И необходимость их быстрого отвода на другой берег уже и так диктовалась оперативной обстановкой.
Опять же, не стоит упускать из вида, что в тот период у немцев была очень хорошо поставлена разведка. И есть все основания полагать, что проводимый отвод войск (трех стрелковых дивизий, артиллерийских частей, танковых батальонов и пр.) сразу был бы замечен разведподразделениями пехотных частей противника и зафиксирован авиаразведкой. А также имелась большая вероятность попадания в плен разыскивающих стрелковые батальоны посыльных с приказами. В результате противник, узнавший о плане 16 А, мог быстро сбить с позиций арьергарды, настигнуть отходящие части на марше и разгромить их окончательно. И потом ворота к столице были бы перед ними распахнуты настежь.
К тому моменту немцы уже слишком крепко «сидели на плечах» оборонявшихся частей КА и вряд ли позволили бы им оторваться и быстро провести отход.
Подводя итог, можно сделать промежуточный вывод: решение Рокоссовского отвести войска было тактически грамотным, но реализация этого решения несла с собой слишком много рисков, самым большим из которых было обрушение обороны на этом рубеже.
К тому времени Жуков имел большой опыт управления войсками в кризисных ситуациях и неоднократно замечал, что в критической обстановке события обычно развиваются по самому неблагоприятному сценарию. И если что-то плохое может случиться, то оно обязательно случится – в этом у него даже сомнений не возникало.
Он наверняка понимал, что оборона на Истринском рубеже находится в состоянии неустойчивого равновесия, и любое рискованное решение может это равновесие нарушить, что приведет к обвалу обороны на данном рубеже и, как итог, к обрушению всей обороны Москвы, организация которой была возложена Ставкой лично на него.
Поэтому он не хотел идти на риск, и (видимо) сразу же высказал свою негативную оценку, приказав командарму 16 забыть о своем замысле раз и навсегда, не посчитав необходимым вдаваться в пространные объяснения, обосновывая свое решение.
И, рассуждая объективно, в своем решении Жуков был совершенно прав – 23 ноября вероятность того, что удастся в течение суток (максимум двух) провести все подготовительные мероприятия и затем осуществить быстрый организованный отвод трех стрелковых дивизий и остальных частей за реку Истру и водохранилище, была близка к нулю.
Поэтому совершенно напрасно многие историки и исследователи ставят разбираемый нами эпизод из мемуаров К. К. Рокоссовского в укор Жукову.
Правильнее было бы его поставить в укор Рокоссовскому, предложившему в тот момент такое рискованное тактическое решение, да еще настаивавшему на его реализации.
Возможно, что в своих выводах я слишком категоричен, но лично мне данная ситуация видится именно так.
Можно ли считать телеграмму Г. К. Жукова К. К. Рокоссовскому проявлением грубости?
Теперь переходим к третьему аспекту аналитического исследования, рассмотрев его на примере смоделированной мной ситуации, незначительно отличавшейся от версии, изложенной К. К. Рокоссовским в своих мемуарах.
Представим, что сейчас раннее утро 23.11.1941 года, мы мысленно заходим в зал совещаний штаба ЗапФ и видим там большой стол, на нем разложена рабочая карта, где нанесена оперативная обстановка, складывающаяся к тому часу на ЗапФ, и над ней склонили головы два человека: Г. К. Жуков и начальник его штаба В. Д. Соколовский. Они хмуро смотрят на карту, где к Москве с севера, северо-запада, запада и юго-запада тянутся острые синие стрелы, и, напрягая плохо работающие из-за постоянного недосыпания и длительного нервного напряжения головы, соображают, как бы отбиться от наступающего со всех направлений противника, когда собственные силы и средства уже на исходе.
И тут один из штабных работников сообщает командующему, что с ним хочет переговорить Рокоссовский. Жуков что-то недовольно ворчит, отрывается от карты, идет к аппарату ВЧ, берет трубку и начинает выслушивать замысел командарма 16 об отводе войск. И своей командирской чуйкой тут же ухватывает суть, что этот безупречный с позиции учебника по тактике замысел в данной оперативной обстановке реализовать невозможно, а попытка его реализации может повлечь дестабилизацию ситуации и обрушение обороны на Истринском рубеже. Поэтому резко обрывает своего подчиненного, даже не дослушав его речь до конца: «Отход запрещаю. Выполняйте приказ «стоять насмерть».
И разговор прерывается, потому что, помимо Рокоссовского, у него в подчинении еще шесть командующих армиями, и каждый чуть ли не ежедневно предлагает различные решения, а еще чаще просит выделить подкрепления (которых у Жукова нет) или дать разрешение на отход. И в данной обстановке у Жукова нет ни времени, ни желания вести с командармами разъяснительные беседы, подробно рассказывая каждому, чем обусловлены его приказы и почему некоторые решения командармов не осуществимы.
Потом уже через 5 секунд Жуков напрочь забывает о состоявшейся беседе и снова с головой погружается в решение насущных задач, которых с каждым новым часом становится всё больше и больше.
А тут еще выходит на связь проснувшийся Сталин и, узнав об очередных подвижках войск ближе к столице, начинает «снимать стружку» с Жукова за невыполнение приказа Ставки «стоять насмерть» и стабилизировать фронт, и грозится снять его с командования фронтом. Конечно, Жуков понимает, что в сложившейся обстановке главнокомандующий вряд ли на это решится, но все равно подобное «подбадривание» его настрой не улучшает и лишь болезненно бьет по и без того до предела натянутым нервам.
Закончив разговор с вождем, и в сердцах долбанув трубкой об аппарат, Жуков опять углубляется в чтение карты, но тут его снова отвлекают, докладывая, что «на проводе» начальник ГШ КА Б. М. Шапошников, которого Жуков очень уважает.
Георгий Константинович подходит к аппарату, надеясь хоть в этот раз услышать какую-то добрую весть. И тут вдруг с удивлением обнаруживает, что Шапошников очень тактично старается его убедить в разумности решения Рокоссовского (о котором Жуков уже забыл), которое он, Шапошников, всецело одобряет (и разрешил выполнять), и предлагает понять явную целесообразность его воплощения в жизнь. И Жуков молча выслушивает длительную вежливую речь начальника ГШ, порой сжимая трубку так, что та вот-вот треснет, сопит и, сдерживая ярость, соображает, как бы повежливее ответить Борису Михайловичу, чтобы тот не обиделся.
Мне думается, что каждый из читателей, кто «ходил под погонами», занимал ответственные должности и переживал подобные ситуации, когда в сложной обстановке подчиненный отказывается выполнять твой приказ, да еще «прыгает через твою голову» и пытается протащить свою безумную затею через твоих вышестоящих начальников, поймет, в каком эмоциональном состоянии находился Жуков после разговора с Шапошниковым.
Поэтому безоговорочно согласится с правильностью моего вывода: в тот момент Г. К. Жуков имел полное право обрушить на голову неуправляемого подчиненного все имеющиеся в своем распоряжении громы и молнии в виде объявления дисциплинарного взыскания за неисполнение приказа или даже поставить перед руководством вопрос об отстранении того от занимаемой должности. Да еще устроить ему «публичную порку», издав специальное распоряжение с изложением этого ЧП с соответствующими итоговыми выводами и распространить его по всем армиям фронта как пример грубейшего нарушения воинской дисциплины командующим армией.
А как в этой ситуации поступает Жуков?
Он всего лишь отправляет подчиненному телеграмму с текстом:
«Войсками фронта командую я! Приказ об отводе войск за Истринское водохранилище отменяю, приказываю обороняться на занимаемом рубеже и ни шагу назад не отступать…»
Может быть, я и ошибаюсь, но, на мой взгляд, в данной ситуации это был бы самый вежливый ответ из всех возможных – мне представляется, что если события происходили именно так, то Рокоссовский очень легко отделался за своё своеволие.
И уж если кого и называть в этой ситуации упрямым, то именно его. Если всё действительно происходило в точности так, как он описал, то получается, что сначала он не выполнил приказ своего начальника, потом в обход него попытался добиться разрешения реализовать свой замысел у вышестоящего (над Жуковым) начальника, и в итоге это разрешение получил (спровоцировав конфликт между Жуковым и Шапошниковым). И потом даже приступил к выполнению своего замысла.
Вот к каким выводам можно прийти, если рассматривать мемуарный эпизод с холодной головой и знанием специфики военной службы.
Вывод
Итоговая оценка: приведенный в начале повествования фрагмент из мемуаров К. К. Рокоссовского не только имеет сомнительную историчность, но вдобавок еще и выставляет в невыгодном свете самого мемуариста.
И лично мне не совсем понятно, чем руководствуются различные исследователи, заявляющие, что этот фрагмент может служить основанием для негативной оценки личностных качеств Г. К. Жукова.
Информация