«Партия – «церковь», а вождь – земное божество»: теория политических религий историка Эмилио Джентиле
«Религиозный дух играл главную политическую роль в существовании народов»,
— писал в своё время французский социолог Гюстав Лебон. Именно он впервые достаточно подробно рассмотрел вопрос сакрализации политики и рассказал о существовании такого феномена, как политическая религия.
«Человечество до настоящего времени не могло жить без верований. Как только старая религия начинает исчезать, является на смену новая. Религиозное чувство, то есть потребность подчиняться той или другой вере божественного, политического или социального характера, составляет один из наших самых повелительных инстинктов [2]»,
— писал французский мыслитель в «Психологии социализма».
Политические религии принадлежат к более общему феномену светской религии (или же секулярной религии). Этот термин определяет более или менее разработанную систему верований, мифов, обрядов и символов, которая придаёт священный характер некой сущности этого мира, делая её предметом культа, поклонения и благочестивой преданности [1]. Разумеется, в глазах христианина светские религии считаются религиями только в смысле суррогата или карикатуры религии.
Наиболее подробная теория политических и гражданских религий была создана итальянским историком, профессором Римского университета Ла Сапиенца Эмилио Джентиле. Его книга «Политические религии. Между демократией и тоталитаризмом», опубликованная в 2001 году, в 2019 году была издана на русском языке издательством «Владимир Даль». Суть теории Джентиле заключается в рассмотрении политических феноменов как выражений так называемой «мирской религиозности», занимающей в эпоху модерна место традиционных религий.
Как отмечает историк философии Дмитрий Моисеев, первоочередная заслуга Эмилио Джентиле заключается в том, что он собрал в одном произведении весь имеющийся опыт осмысления феномена религий политической сферы, сделав акцент не только на тоталитарных режимах ХХ в., но и на так называемых гражданских культах, восходящих к эпохе Просвещения и обрётших новую жизнь в послевоенное время. Теории политических религий Джентиле и рассмотрим в данном материале.
Тоталитаризм и политические религии
В межвоенные годы целая группа авторов, на которых Эмилио Джентиле ссылается в своей работе, рассматривала тоталитарные политические системы как политические религии. Термин же «гражданская религия» и вовсе восходит к французскому Просвещению и Жан-Жаку Руссо. В частности, французский социолог Раймон Арон (1905–1983) утверждал, что
«формирование светской религии берёт исток в экзистенциальной потребности современного человека, дезориентированного, потерянного и изолированного в мире бюрократической и анонимной современности, во власти неудержимых сил, разрушивших традиционные столпы веры и авторитета. В рамках этой концепции тоталитарная религия получала своё рациональное обоснование как суррогат или субститут веры и авторитета, как псевдорелигия, которая занимала в сознании людей место, оставленное пустыми старыми убеждениями традиционных религий.»
По мнению Эмилио Джентиле, в условиях современного общества в особых исторических обстоятельствах появились разные формы религий политического толка, которые историк разделяет на две основные категории – гражданские религии и политические религии в зависимости от их позиции и образа действий по отношению к традиционным религиям и от того, как они решают вопрос соотношения между индивидом и государством.
Политическую религию Джентиле определяет следующим образом:
«Это сакрализация политической системы, основанной на непреложной монополии власти, на идеологическом монизме, на обязательном и безусловном подчинении индивида и социума своему кодексу заповедей; следовательно, политическая религия основана на навязывании своих принципов и фундаменталистична, она стремится к тому, чтобы пронизать собой все аспекты индивидуальной и коллективной жизни [1].»
В свою очередь, гражданские религии, рассматриваемые Джентиле, являются проявлением почитания коллективного целого (как правило, это светское либерально-демократическое государство), общего для всех его представителей, в форме некоего секулярного набора морально-этических и гражданских норм – к примеру, «гражданской гордости», «уважения к Конституции и закону», «патриотизма», «почитания героев, павших за Родину», и тому подобного.
Если гражданские религии формально не являются обязательными и оставляют человеку пространство личной свободы, не обязывая его к выраженной определённым образом партийной, религиозной и собственно гражданской позиции, то политические религии подлинно тоталитарны. Они стремятся контролировать не только политическое поведение граждан, но и образ их мыслей, не допуская выражения какой-либо иной позиции, кроме «единственно верной» [1].
По мнению Джентиле, сакрализация политики достигла своего апогея в период между двумя мировыми войнами в связи с появлением новых тоталитарных режимов. Именно с приходом тоталитаризма все аспекты политических религий – как идеологические, так и институциональные – получили своё наибольшее развитие, что уподобило тоталитарные режимы новым церквям, посвящающим себя пропаганде веры в абсолютную и неоспоримую истину своей идеологии, преследованию неверных и культу людей с сакральным ореолом. И именно с приходом тоталитаризма феномен политической религии стал восприниматься как реальная угроза для традиционных религий [1].
При этом определение тоталитаризма является предметом споров. Например, основоположница теории тоталитаризма Ханна Арендт называет тоталитарными только два режима – гитлеровский и сталинский, и не считает таковым режим Муссолини. И это при том, что термин «тоталитаризм» ввёл в интеллектуальный обиход теоретик итальянского фашизма, философ Джованни Джентиле, который наделял его позитивным смыслом, отмечая, что он обозначает органическое единство всех процессов, происходящих в государстве – экономических, политических, культурных, социальных [3].
Сам Эмилио Джентиле определяет тоталитаризм следующим образом:
«Термин «тоталитаризм» подразумевает опыт политического господства, осуществляемого революционным движением, организованным в партию с военной дисциплиной, с фундаменталистской политической концепцией, которая стремится к монополии власти. Захватив её законными или незаконными методами, тоталитаризм уничтожает или трансформирует предшествующий режим с созданием нового государства, основанного на однопартийном режиме, имеющем целью покорение общества, то есть подчинение, объединение и гомогенизацию управляемых на основе принципа всеобъемлюще политического характера экзистенции, как индивидуальной, так и коллективной, истолковываемой согласно категориям, мифам и ценностям идеологии, институционализированной в форме политической религии, с намерением формировать индивида и массы посредством антропологической революции, чтобы создать нового человека, душой и телом преданного осуществлению революционных и империалистических проектов тоталитарной партии с целью создания новой цивилизации наднационального характера [1].»
Следуя Джентиле, национал-социализм, фашизм и коммунизм являлись тоталитарными режимами, которым была присуща сакрализация политики. Таким образом, они, по мнению историка, являются политическими религиями.
«Новый народ Божий»: американская демократия как политическая религия
Однако не только тоталитарные режимы имеют черты светской религии. Как отмечает Эмилио Джентиле, американская гражданская религия являет собой в современной эпохе первый исторический пример религии политической сферы.
Американская гражданская религия начала формироваться во время войны за независимость и продолжала развиваться в XIX в., прежде всего после гражданской войны, сосуществуя с традиционными религиозными конфессиями. В своих ценностях и принципах она в основном отождествляла себя с христианской традицией [1].
Первым осознал фундаментальную роль религии в американской демократии французский консервативный мыслитель Алексис де Токвилль. В своей книге «Демократия в Америке» он отмечал, что в США удалось сочетать два начала, которые в истории часто выступали соперниками, – приверженность религии и дух свободы.
Следствием такого сочетания стало соответствующее положение религии в США, находившейся в особой связи с политической сферой. По мнению Токвиля, религию, которая в Соединенных Штатах никогда не вмешивается непосредственно в управление обществом, следует считать первым политическим институтом этой страны. А. де Токвиль не преувеличивал: основателями США религия рассматривалась в качестве важной опоры республиканской формы правления, требующей от граждан высокой нравственности, умения жертвовать личными интересами во имя общего дела [4].
Как отмечает Эмилио Джентиле, воспитанные в религиозной и гражданской традиции пуританизма, а также в духе философии Просвещения, творцы американской революции переживали в религиозном ключе события войны за независимость, истолковывая их при помощи эсхатологических мифов протестантского милленаризма. Война за независимость и основание Соединенных Штатов уподоблялись новому исходу, обретению земли обетованной и основанию нового Иерусалима, «города на холме», призванного стать маяком для всего человечества. Отцы-основатели после своей смерти прославлялись как земные божества и помещались в национальный Пантеон. Им посвящались памятники и храмы. Вашингтон возвеличивался как новый Моисей, освободивший от рабства новый Израиль, приведя его в обетованную землю свободы и независимости. Его день рождения (19 февраля) стал федеральным праздником [1].
Американцы считали рождение Соединенных Штатов «событием, равным по значению рождеству Христову», началом новой исторической эпохи, в которую на американский народ была возложена «миссия возрождения человечества».
В XIX в. гражданская религия развивалась в направлении превознесения миссии американского народа, избранного Богом, чтобы нести благо всему человечеству. Вера в миссию, порученную Соединенным Штатам Богом, утверждается и распространяется в президентских речах, в проповедях, в историческом повествовании, в литературе, в школьном воспитании, становясь фундаментальным и перманентным мифом американской гражданской религии [1].
С подъёмом индустриализации и ростом мирового соперничества вера в демократию всё более отождествляется с верой в «очевидное предназначение» американской нации, отныне интерпретируемое как долг экспансии англосаксонской расы [1].
Как писал американский романист Герман Мелвилл (1819–1891):
«мы, американцы, особый, избранный народ, Израиль нашего времени. Мы несём миру ковчег свобод. Бог предназначил наш народ для великих дел, и человечество ждёт их от нас. Великие дела живут в наших душах. Остальные народы вскоре окажутся позади нас. Мы – первопроходцы человечества, авангард, направленный, чтобы пройти через пустыню и проторить свой путь в Новом Свете.»
У американской гражданской религии имеются собственные «священные писания» – Декларация независимости и Конституция, хранимые и почитаемые словно скрижали завета; у неё есть свои пророки, в частности отцы-пилигримы; она чествует своих святых героев, как Джордж Вашингтон, «американский Моисей», освободивший от английского рабства «Новый народ израильский», то есть американцев, живущих в колониях, и приведший их в обетованную землю свободы, независимости и демократии. Она чтит своих мучеников, как Авраам Линкольн – священная жертва, убиенная в страстную пятницу 1865 г., когда американская нация подверглась возрождающемуся действию огня жестокой гражданской войны, чтобы искупить свою вину и вновь освятить своё единство и свою миссию. К фигуре Линкольна затем присоединились в мартирологе гражданской религии Джон Кеннеди и Мартин Лютер Кинг [1].
Хотя гражданская религия Соединенных Штатов заимствована из протестантизма, более столетия носила на себе его отчётливый отпечаток и отсылки к пуританству и библейской традиции, со временем она отошла от него как от прямого и однозначного образца, становясь чисто гражданским символом веры, сосуществующим как с христианскими, так и с нехристианскими конфессиями [1].
«Ein Reich, ein Volk, ein Führer»: национал-социализм как политическая религия
Как отмечает Джентиле, ХХ век стал наиболее плодотворной для сакрализации политики эпохой. Войны и политические революции, создавшие тот мир, в котором мы живём, с зарождением новых наций и государств, повсеместно происходили во имя коллективных верований и мифов, которые освящали политические сущности [1].
В этот период государство, раса и класс выступили объектом сакрализации и приобрели черты, ранее характерные для традиционных религий – свои догмы, свою «церковь», свои обряды, свою «инквизицию» и своих «еретиков».
Национал-социализм внёс свой особый вклад в сакрализацию политики посредством верований, обрядов и символов крови и расы, вскоре ставшей одним из главных и самых заметных аспектов нового немецкого режима. Политическая религия национал-социализма вознесла на алтарь арийскую расу, культ крови и личность фюрера, спасителя Германии и мессии Третьего рейха, опутав всю общественную жизнь плотной сетью обрядов и символов, вызывающих в памяти архаические мифы германской религии, смешивая их с мифами современного язычества в противовес христианским конфессиям [1].
Сакрализация политики в национал-социализме приобрела господствующую и всеохватывающую роль, затрагивая все аспекты немецкой жизни в своих догматах, мифах, обрядах и символах. В политической религии национал-социализма благодаря умелой пропагандистской режиссуре нашла своё ярчайшее выражение массовая литургическая репрезентация, достигшая кульминации в поклонении фюреру [1].
В 1941 г. Раймон Арон, живший в Германии в конце периода Веймарской республики, вспоминал завораживающее воздействие нацистских церемоний и обрядов, совершаемых Гитлером с участием огромных скоплений людей [1]. Швейцарский психиатр Карл Густав Юнг и вовсе считал, что «из двух типов диктаторов – вождей и шаманов – Гитлер относился к последнему». По мнению Юнга, он был способен «слышать глас» который «представляет коллективное бессознательное его расы» [5].
Можно скептически относиться к теориям Юнга, однако почти магическое воздействие Гитлера на немецкую аудиторию хорошо задокументировано. Иностранные наблюдатели, в том числе и враждебные по отношению к нацизму, могли засвидетельствовать опыт священного, как сообщает об этом французский посол в Берлине Андре Франсуа Понсе, описывая церемонию праздника Первого мая.
«После захода солнца многочисленные колонны людей двигались по улицам Берлина в совершенном порядке; впереди несли знамёна, за ними шли духовые оркестры, музыкальные группы, и все эти массы направлялись к месту собрания… В восемь часов в массах возникает внезапное волнение. Стоя в своей машине, появляется Гитлер с вытянутой рукой, с неподвижным лицом, несколько напряжённый. Его встречает мощный и длительный приветственный оклик из тысяч уст. Тем временем наступила темнота. Включаются прожекторы, расположенные на заметном расстоянии друг от друга, так что среди пятен их голубоватого света остаются зоны полумрака. После краткой вступительной речи Геббельса на трибуну поднимается Гитлер. Прожекторы гаснут, кроме тех, которые окружают фюрера сияющим ореолом света, так что кажется, будто он плывёт на борту сказочного судна по волнам, образованным толпой. Западает полная достоинства тишина, словно в храме. Гитлер начинает говорить [1].»
Национал-социализм, как и фашизм, в открытую не объявлял войну христианским церквям; более того, в своей программе он утверждал свободу вероисповедания для всех религиозных конфессий. Хотя Гитлер глубоко презирал христианство, он не поощрял тех течений внутри своей партии, которые стремились к открытой религиозной войне против христианства и католичества во имя чисто арийской и германской национальной религии [1].
Даже главный лозунг нацистского государства – Ein Volk, ein Reich, ein Führer (один народ, один рейх, один вождь), как отмечают некоторые исследователи, имеет теологические корни, ибо похожее изречение есть в книге Нового завета Послание к Ефесянам – один Господь, одна вера, одно крещение. А некоторые немецкие христиане провозглашали Адольфа Гитлера «посланным Богом правителем, который сражается за душу немецкого народа [9]».
И всё же, как отмечает Джентиле, в самой своей политической концепции и практике национал-социализм превозносил собственную новую религию, сочетая в ней свою политическую идеологию с верованиями, символами, мифами и обрядами древней германской религии. Несмотря на то, что гитлеровское правительство открыто не поддерживало сторонников неоязычества, всем было очевидно его сущностное созвучие с нацистской идеологией.
«Кто не с нами, тот наш враг»: коммунизм как политическая религия
Большевистская революция, по мнению Джентиле, также произошла в контексте сакрализации политики, которой способствовала Великая война. Несмотря на то, что коммунизм декларировал атеизм, материализм и богоборчество, это не мешало коммунистам перенимать технологические элементы собственного культа у традиционных религий, в первую очередь у христианства.
Как отмечают многие исследователи, марксизм имеет множество черт, роднящих его с религией. Дело в том, что марксизм фактически воспроизводит христианскую логику Апокалипсиса, с той лишь разницей, что место Бога занимают люди и история – как второе пришествие Христа является концом истории, так и коммунистическое общество является финальной, «высшей» стадией исторического развития.
Большевизм не определял себя в качестве религии, хотя некоторые видные большевики, например Луначарский, были многолетними адептами движения «богостроителей», интерпретировавшего марксизм как новую религию, однако в большевистской России после революции начался процесс сакрализации политики. Впоследствии он получил дальнейшее развитие в виде установления системы верований, обрядов, символов и церемоний, придававших священный характер событиям и протагонистам большевистской революции [1].
Новый календарь, новые национальные праздники, новые обряды и новые символы учреждались для борьбы с обрядами православной церкви и искоренения религиозных верований прошлого с их заменой на новую атеистическую веру в социалистическую родину, форпост торжества разума, прогресса и освобождения человечества. Но, как это случается со всеми политическими религиями, в массовой политике большевизма дало о себе знать влияние религиозной традиции [1].
Несмотря на то, что коммунистическая партия исповедовала атеистическую и материалистическую идеологию и боролась со всякой религией как с «опиумом для народа», большевизм преобразовал идеологию в догматическое вероучение, партию – в церковь, а её главу – в земное божество [1].
Ленина вскоре после его смерти в 1924 году объявили вечно живым благодаря бессмертию его мысли, а его забальзамированное тело стало предметом культа наподобие святых православной церкви [1]. Мифологическая и символическая иконография советской пропаганды копировала каноны иконографической традиции православия, а новая эсхатологическая мифология всемирного коммунизма также впитала в себя элементы традиционных течений милленаризма. Как отмечает Э. Джентиле, марксистский атеизм превратился в новую религию русского большевизма.
С точки зрения австрийского писателя Рене Фюлёп-Миллера, русский большевизм являлся результатом воскрешения русских идей хилиазма и милленаризма в сочетании с революционным мессианством марксизма. Хотя он притязал на научность, по словам Фюлёп-Миллера,
«большевистский материализм – не более чем суррогат религии, стремящийся дать человечеству новое вероисповедание вместо утраченной веры [6].»
Некоторые современники, видевшие построение советского государства вживую, и вовсе уподобляли коммунизм исламу. Например, философ Бертран Рассел, который в 1920 году после поездки в Россию писал, что большевизм не только политическое учение, но и религия со своими догматами и священными текстами.
«Большевизм как общественный феномен следует рассматривать как религию, а не как обычное политическое движение... Под религией я понимаю совокупность догматических мнений, руководящих жизнью и поведением людей, которые в них верят, выходящих за пределы фактов или же противоречащих им, и прививаются они людям путём воздействия на эмоции или авторитарными методами. Согласно этому определению, большевизм – это религия. Среди разных религий его следует сопоставлять с исламом скорее, чем с христианством или буддизмом. Христианство и буддизм – это в основном личностные религии, со своим мистическим учением и созерцательностью. Ислам и большевизм – религии практичные, публичные, недуховные и нацеленные на завоевание господства [1].»
Как отмечает Джентиле, сакрализация партии проложила путь сакрализации Сталина, ставшего её безусловным вождём. После 1929 года политическая религия в России сфокусировалась в основном на обожествлении Сталина, который вплоть до своей смерти в 1953 г. играл господствующую роль в партии и во всей советской системе, «подобно безжалостному божеству».
«Обожествление Сталина лишало партию возможности контролировать его действия и заранее оправдывало всё, что исходило от него… Обожествив Сталина, люди иными глазами смотрели на него, стараясь оправдать и то, что никакими разумными доводами оправдать было невозможно. Подобно тому, как вера во всемогущего и всеблагого Бога не исчезает у верующих, когда они видят вокруг себя страдания и несчастья, ибо на счёт Бога относят всё хорошее, а на счёт дьявола – всё плохое, так и при культе Сталина на его счёт относили всё хорошее, что происходило в стране, а всё плохое связывали с какими-то злыми силами, главным борцом против которых и был Сталин [7].»
Большевики были убеждены в своей истине и в своём неизбежном триумфе, а всех, кто сопротивлялся их истине, считали агентами зла, которые должны быть уничтожены. А посему они действовали по принципу, озвученному поэтом Николаем Минским в «Гимне рабочих»:
«кто не с нами, тот наш враг, тот должен пасть.»
Итальянский фашизм как политическая религия
Согласно Э. Джентиле, ключевым для объяснения феномена фашизма является понятие политическая религия, то есть тип религии, который переводит идеологию, движение или политический режим в сферу сакрального путём деификации секулярной сущности, преобразованной в миф [3]. По его мнению, фашизм был, по сути, первой политической религией ХХ века, со всеми атрибутами, свойственными институционализированному культу.
Однако следует отметить, что итальянский фашизм не вёл борьбы с традиционной религией, поскольку политика конкордата включала христианство в традицию конфессионального авторитарного государства. В своём отношении к Церкви фашизм руководствовался не идеологическим фанатизмом, а политическим реализмом, практикуя то, что можно было бы назвать стратегией синкретического сосуществования, то есть стремясь включить Католическую церковь в свой тоталитаристский проект. Муссолини, по справедливому замечанию Армандо Карлини, видел в Церкви «только её человеческую и историческую сторону», потому что сам был «человеком светским, совершенно мирским» и к тому же всегда оставался «последователем Ницше [8]».
Муссолини прекрасно понимал (и это понимание, вероятно, усиливалось чтением работ Лебона и Парето), какую ценность и силу имеет религия в коллективной жизни и сколь сильны вера и мифолого-символическая традиция, имеющие глубокие корни в сознании масс. Поэтому он был убеждён, что фашизм, настаивая на первенстве политики и государственной фашистской этики, тем не менее, не должен воевать с религией [8].
Тем не менее Джентиле отмечает, что фашизм с самого начала походил на секулярную религию, поскольку переживал политическую реальность посредством мифов, ритуалов и символов. Придя к власти, он институционализировался как политическая религия, соперничая с Католической церковью в борьбе за духовный контроль над обществом и соответствующее формирование сознания и совести.
Если для нацизма и коммунизма государство было не целью, а средством осуществления более высокой цели (в одном случае господство расы и нации, во втором – создание бесклассового общества), то фашисты, напротив, вполне сознательно утверждали приоритет государства как высшей и оптимальной цели в себе, а не как средства в революционной борьбе [8]. Фашистское государство взяло на себя назидательную, воспитательную, апостольскую и благотворительную миссию [1].
По мнению Джентиле, фашизм был первым тоталитарным движением ХХ века, которое открыто провозгласило себя политической религией, утверждая первенство веры в индивидуальный и массовый активизм, недвусмысленно взывая к иррациональному в качестве энергии политической мобилизации, и вознесло на вершину власти мифологическое мышление. Фашизм утверждал, что подобное мышление является единственным типом коллективной политической культуры, адекватной массам, которые по своей природе неспособны к самоуправлению [1].
Фашизм придал сакральный характер фигуре харизматического вождя как истолкователя национального сознания и основной скрепы тоталитарного государства и предписал кодекс этических заповедей, обязательный для гражданина, учредил коллективную политическую литургию для прославления обожествлённого государства [1]. Именно государство стало главным предметом культа фашизма. По мнению фашистов, вне государства нет индивида, ничто человеческое или духовное не существует и не имеет ценности вне государства.
Те, кто не руководствовался мифами и обрядами фашистской религии и не подчинялся её заповедям, были под запретом в национальном сообществе [1].
«Расколдованная» современность (в качестве заключения)
Первая мировая война способствовала как политизации исторических религий, которые практически во всех странах поднялись на служение нации, так и сакрализации отчизны. Фашизм, нацизм и большевизм (успех которого стал возможен именно благодаря войне) стали порождением этой самой войны, заимствовав из неё религиозную составляющую своей политики. Именно Первая мировая война произвела новый материал для создания политических религий, коим широко воспользовались тоталитарные движения [1].
ХХ век был не только веком кровопролитных мировых войн, но и веком идеологий, активно использующих политические мифы и элементы секулярной религии, веком великих личностей вождистского типа. После крушения всех идеологий и триумфа либеральной демократии, политические религии, казалось бы, исчезли, ушли с исторической сцены. Современный «расколдованный» мир, кажется, вообще лишён выраженного духовного содержания.
Однако, как отмечает Э. Джентиле,
«современность сопровождается появлением новых религий и новых идолов, которым современный человек поставил алтари, чтобы поклоняться себе самому и удовлетворять потребность в вере, духовной ориентации и единстве посреди всё более разобщённого, разделённого и нестабильного мира, подчинённого и приведённого в смятение беснующимися безличными силами, увлекающими за собой людей, которым казалось, будто они в состоянии подчинить и контролировать их. Отвоёванная человеком свобода являлась не чем иным, как готовностью вновь превратиться в раба, жертвуя своей личностью ради мощи огромных анонимных организаций [1].»
Следует признать, что по большей части современные политические религии превратились в симулякры, которые используются для сакрализации или десакрализации политических лидеров, манипуляции с рейтингами и прочими формами имитации социальной мобилизации. Однако всякая политическая власть – и демократия в том числе – нуждается в политической мифологии и продуцирует её, ибо любая форма политического правления оперирует в контексте символического ряда, который её легитимирует.
Как отмечает историк Д. Моисеев, в наше время активное развитие получил дискурс так называемых social justice warriors, агрессивно навязывающий свою догматику, крайне близкую к определению гражданской религии. «Коллективным целым» SJW выступают не государство и не партия, а некая обезличенная масса «угнетённых», к которой относятся различные группы всевозможных меньшинств. «Угнетённый» XXI в. оказывается коллективным конструктом, близким по своему символическому смыслу к «нации» XIX в. и «классу» века ХХ. Он становится образцом почитания и провозглашается целью социально ответственной государственной политики. Уже сегодня мы видим, как в западных обществах людей, не следующих данному дискурсу или игнорирующих его, «прогрессивная общественность» подвергает всевозможной травле и преследованиям [1].
Таким образом, исследование Эмилио Джентиле, несмотря на спорность некоторых его тезисов, представляет интерес и сегодня.
Использованная литература:
[1]. Эмилио Джентиле Политические религии. Между демократией и тоталитаризмом, – СПб, Владимир Даль, 2019.
[2]. Гюстав Лебон. Психология социализма / Г. Лебон пер. с фр. – 3-е издание – М.: Социум, 2020.
[3]. Моисеев Д. С. Политическая философия итальянского фашизма. Становление и развитие доктрины. – М.; Екатеринбург: Кабинетный ученый, 2019.
[4]. Космач, П.Г. Французский мыслитель А. де Токвиль о роли религии в общественно-политической жизни США / П.Г. Космач // Научные труды Республиканского института высшей школы. Исторические и психолого-педагогические науки: сб. науч. статей. – 2018. – Выпуск 18. – Часть 1. – С. 224 – 229.
[5]. The Psychology of Dictatorship by Dr. C.G. Jung The Living Age, December 1, 1936.
[6]. R. Fiilop-Miller, Il volto del bolscevismo (1926), Milano, 1930, р. 47
[7]. Cit. in: R. А. Medvedev, Lo stalinisтo (1971), Milano, 1982, р. 442.
[8]. Эмилио Джентиле. Фашизм: история и истолкование. – СПб.: Владимир Даль, 2022.
[9]. Язовская, О. В. Идеологические концепции о национальной сущности Японии и Германии 30-х гг. ХХ века: сходства и различия // Вестник Челябинского государственного университета. Серия. Философия. Социология. Культурология. 2014. № 17 (346). Вып. 33. С. 40—43.
Информация