Евросоюз и Средняя Азия – парадоксы июньского саммита
2 июня город-курорт Чолпон-Ата на о. Иссык-Куль в Киргизии примет второй по счету саммит «Евросоюз – Центральная Азия», где встретятся президент Европейского Совета ЕС Ш. Мишель, лидеры Казахстана, Киргизии, Таджикистана, Узбекистана и зампредседателя правительства Туркмении.
Востребованный регион
Для региона такие встречи с осени прошлого года превращаются в своего рода марафон, поскольку параллельно идут аналогичные мероприятия с Китаем, Россией, а также между самими среднеазиатскими государствами. Предыдущий же саммит с ЕС проходил прошлой осенью. После совместной декларации, которую участники подписали недавно в китайском Сиане, понятно, что Евросоюз будет очень активен – регион, мягко говоря, сегодня востребован.
Нет никакого сомнения, что СМИ, по итогам (причем независимо от реальных результатов) выдадут в эфир традиционное «регион уходит». В медиа, в зависимости от участников таких мероприятий, регион уходит то в Китай, то на Ближний Восток, то в ЕС, то просто куда-то сам по себе. Нарратив популярен, довольно звучен, хотя ситуация гораздо сложнее и интереснее, что, впрочем, отнюдь не означает и благостной картины для России. Просто она сложнее этого нарратива.
За прошедшие полтора года Средняя Азия консолидировалась, многие процессы там происходят без внешней модерации – с опорой на внутренние силы. Это и пограничные вопросы, совместные программы и декларации, попытки создания общего пространства для торговли и транзита, унификация документооборота. Также завершился серьезный цикл политических, в т. ч. конституционных реформ. Появились обязательства (даже союзные) в плане обеспечения военной безопасности друг друга (Казахстан, Узбекистан, Киргизия).
Для внешнего мира пока еще непривычно работать со Средней Азией как с неким цельным политическим и экономическим формированием. В том числе и для России. Для внешних игроков задействовать традиционные механизмы противоречий сейчас довольно сложно. С другой стороны, при наличии стратегии и новой концепции с объединенным регионом в будущем работать потенциально проще, но такие стратегии и концепции еще надо выработать. Вот, собственно, этим сейчас и занимаются как в самой Средней Азии, так и вокруг нее.
Цели наших соседей вполне прозрачны и очевидны – получить возможность для масштабной инфраструктурной модернизации. Ведь советский задел фактически закончился, а без модернизации инфраструктуры наступит рано или поздно не просто кризис, а натуральный коллапс. Для внешних игроков стоит другая задача – определить место региона в своем проектном видении. А далее предстоит еще все состыковать друг с другом.
Для России такая ситуация является определенным вызовом, мы тоже не работали с подобным «коллективным форматом» – Средней Азией как с единым целым. В текущем виде формат ЕАЭС для такой работы не подходит, средств же, необходимых и достаточных для масштабной инфраструктурной модернизации региона (чтобы ЕАЭС усиливать и развивать в рамках прошлой концепции), у России сейчас нет.
В этом плане стоит взглянуть, с чем к коллективному региону идут с предложениями такие игроки, как ЕС и Китай. Посмотреть и попробовать выработать некую рациональную систему взаимодействия.
Казалось бы, после Сианьской совместной декларации, где по большому счету документально закрепилось вхождение Средней Азии в китайский экономический суперкластер, причем не просто транзитное или торговое направление, но как часть общей производственной базы, роль Евросоюза становится вторичной.
Ожидания ЕС
Действительно, если подходить к оценке в лоб, то что может просить на саммите ЕС, кроме активизации режима санкций и чего-то в плане пиар-акции вроде очередного стимулирования проектов Транскаспийского трубопровода? Можно даже не сомневаться, что подобные тезисы и станут для зарубежных СМИ основными информационными поводами на следующей неделе, а для отечественных медиа – темой для очередных опровержений, что «все не так однозначно».
Для того, чтобы разобраться, попробуем обратиться к итогам первого саммита «ЕС – Центральная Азия», а там в результате о санкциях говорилось на удивление мало, зато, помимо всего прочего, активно упоминалась как база «Стратегия ЕС для стран Центральной Азии» от 2019 года, которая действует как официальный рабочий программный документ.
В свое время наш МИД довольно жестко высказывался относительно этой стратегии, рассматривая ее как внешнюю уступку от ЕС для продвижения западных интересов в регионе в обход России и за счет России. Несмотря на то, что концептуально в стратегии взят за основу тезис об отсутствии противоречий между партнерством региона как с ЕС, так и ЕАЭС, а также иных объединений (ШОС, ОДКБ).
Наш МИД не так уж был неправ в конкретном моменте, поскольку такими уступками в то время ЕС пытался «перебить» ряд возможных инвестиционных соглашений в ТЭК. Но в итоге денег со стороны ЕС достаточных не поступило, товарооборот вырос, но в абсолютных цифрах это незначительные величины, а каких-то особых политических задач ЕС не решил.
Кстати, интересный факт, что именно Евросоюз рекомендовал в то время Узбекистану решение о присоединении к ЕАЭС как одно их оптимальных. Сегодня это кажется нонсенсом, однако ниже мы увидим, что у этих предложений имелась логика.
В октябре прошлого года на первом саммите на вопросы об ужесточении санкций со стороны наших соседей мягко указывалось, что соблюдать их, конечно, необходимо, но все-таки есть нюансы, заложенные в той самой базовой стратегии. А ведь стратегия предусматривает и развитие в информационной, технологической сферах, доступ к продуктам интеллектуальной собственности и т. д.
Тут среднеазиатские страны получают максимально широкое поле для интерпретаций и перекрестных выгод, и еще большой вопрос, насколько реально тут «в плюсе» находится сам Евросоюз. Тем более сейчас, когда очевидно, что регион стратегически нацелен на Китай.
Китай серьезных ограничений против России вводить не собирается, а среднеазиатские страны могут подходить к их исполнению с разной степенью формализма. Да, для России и такой подход это проблема, но это все-таки не тождественная ЕС позиция.
Тогда каких же практических результатов ждут в ЕС от таких саммитов?
Конечно, помимо договоренностей по урановому сырью и редкоземам, которые важны для Европы, особенно для Франции – ведь позиции ЕС в Африке слабеют с каждым месяцем.
Разобраться с этим вопросом можно, если рассматривать ЕС не как единое целое, пусть саммит и называется «ЕС – Центральная Азия», а как совокупность двух крупных проектных структур, которые друг друга «не переваривают», находятся в антагонистической позиции, но в данном конкретном случае просто вынуждены действовать совместно.
В марте в «Военном Обозрении» выходил материал, посвященный активизации Ватикана в Монголии («Зачем Ватикану еще и Монголия»), в прошлом сентябре Папа Римский Франциск совершил длительный визит в Казахстан, приуроченный к ШОС («Папа Римский в степях Казахстана»).
Ватикан – это довольно специфическая, но неотъемлемая часть проекта «традиционного глобализма» с дифференциацией мира по разделению труда, но едиными институтами инвестиций и регулирования торговли, программами «выравнивания» и многими другими инициативами. Тем не менее наш добрый партнер Китай являлся и является такой же частью этой модели. Его концепция «Сообщество единой судьбы» – это ответ Пекина на то, как он видит себя в этой модели, но видит внутри нее, а не вместо нее.
В рамках этой модели Китаю требуются европейские рынки, в рамках нее же он растет даже на печатном станке ФРС, который, если накачивает спрос в США без дополнительных торговых барьеров для Пекина, то увеличивает промышленное производство именно в Китае. Глобальный рынок в старой модели «инклюзивного капитализма» вполне устраивает Пекин, при учете его особенностей. Другое дело, что не устраивает качество управления в регулирующих институтах.
В чем парадокс?
Но парадокс заключается в том, что сегодня политическое управление в самом ЕС находится в руках не этой «группировки», а противоположной, для которой не существует никакой единой Европы «от Лиссабона и дальше», ЕС – это рынок сбыта, с ограниченной производственной базой, но уж точно не отдельный стоимостный и финансовый центр, а Китай – это прямая угроза, а не часть системы мирового разделения труда. Приоритет здесь отдается ценностным, квазирелигиозным установкам, а Россия – это часть «мира за стеной».
В США борьба между этими блоками приобретает зачастую уже гротескные формы, хотя оба лагеря одинаково ненавидят трампистов и их харизматичного лидера. Однако, если для Пекина условный «Давос» и «Римский клуб» – это органическая часть дискуссии о будущем, то второй лагерь, который держит всю политику нынешнего ЕС – это антагонист, причем антагонист ценностный, как для любого традиционно ориентированного общества.
Здесь украинский кризис является маркером, который хорошо показывает водораздел между этими группами. Попробуй условный Зеленский произнести в 1991 году фразу в Ватикане «нам посредники не нужны». Но сегодня другая ситуация, другие элиты, другая экономика. И отношение к проектам урегулирования на Украине – это тот самый маркер, которым можно отмечать принадлежность к тому или иному лагерю.
И, возвращаясь к региону, уже следующий парадокс заключается в том, что сегодня «традиционалисты» вынуждены опираться в Средней Азии на текущее политическое управление в ЕС и через него продвигать сотрудничество (как результат мы видим специфику указанной выше стратегии), а политическое управление ЕС «через не могу» вынуждено привлекать их к работе в Средней Азии, в надежде выторговать себе информационное влияние (НКО) и санкционные возможности в плане России.
В итоге для наблюдателя становится довольно непростой задачей вообще сформулировать происходящее на этом направлении, поскольку противоположные тезисы и интересы продвигаются одновременно. Это настолько непривычно, что обозреватели зачастую просто не справляются с задачей.
Но парадоксы на этом не заканчиваются, потому что в свою очередь Пекину, по-прежнему включенному в мировые кредитные и регулирующие институты, и самой Средней Азии требуется поддержка инфраструктурной модернизации со стороны этих самых глобальных институтов. Ведь то, что Китай нацелен вкладываться в инфраструктуру региона, не означает, что он спешит это сделать исключительно из своего кармана. Более того, в пока еще действующей экономической модели это невозможно без гарантий, дополнительных средств МВФ, финансового и экологического аудита и т. д.
Мы увидим в результате этого саммита на первый взгляд удивительный симбиоз, сочетание несочетаемого, когда нынешний политикум Евросоюза на деле выступит чуть ли не двигателем совместной работы по линии ЕС – Средняя Азия – Китай, но по факту на внешнеполитическом и санкционном поле не произойдет практически никаких изменений, а Китай и Средняя Азия получат расширение доступа региона к технологиям, а также финансовую поддержку со стороны макрофинансовых институтов.
Что в итоге здесь позитивного или негативного для России?
Во-первых, требуется еще раз подчеркнуть, что сегодня все подобные мероприятия сопровождаются специфической медиакампанией с нарративом «Россия проиграла». Причем любой повод тут, что называется, «лыко в строку».
Встречается Зеленский с представителем Ирака, значит Ирак уже передал авиацию ВСУ, случилась перестрелка на ирано-афганской границе, значит почти началась война между Ираном и Афганистаном, в апреле вышли десятки материалов о том, что Р. Эрдоган проиграл избирательную кампанию.
Сложно сказать, почему наши СМИ так любят все это опровергать, работая «вторым номером», кстати, почти всегда неудачно, но факт остается фактом – мы были и остаемся привязаны к повестке западных медиакорпораций. Поэтому один из простых, но действенных ответов тут – просто не реагировать сегодня на любые ссылки на выводы из источников вроде Bloomberg, Reuters, Financial Times и т. п.
Во-вторых, надо все-таки принять как свершившуюся данность то, что Средняя Азия сегодня является отдельной политической единицей, регионом с высокой степенью внутренней консолидации, который учится формулировать и отстаивать общие интересы.
Это не набор из пяти стран, а уже подобие единого организма, где преимущество отдается внутренним согласительным механизмам. Это требует изменения подходов в работе, причем концептуальных.
Ведь движение от ЕврАзЭС к ЕАЭС шло с прицелом на создание если не аналога Союзного государства, то полноценного единого экономического пространства, и нормативно, на уровне устава, комиссий, огромного комплекса документов и регламентов этот путь был командой С. Глазьева пройден.
Но как унификация тарифной политики и нацеленность на дальнейшую интеграцию будет стыковаться с тем фактом, что при взаимодействии с Китаем у нас со Средней Азией вырисовываются разные функции? Одно дело, когда условная Евразия – это некая общая фабрика, а другое дело, когда ее среднеазиатская часть интегрирована в промышленность Китая, а наша нет.
Единое транспортное пространство, транзитное, в данном случае благо, а тарифная политика?
Эти тенденции могут замедлиться, если в США наконец-то определятся с позицией торговой войны с Китаем, но, как мы видим, там внутренняя борьба может продолжаться довольно долго.
Информация