О пределах прочности Европы в длительном противостоянии с Россией
Осень 2022 года для России, осуществляющей СВО на Украине, хороших новостей не принесла. Однако радость и для тех сил, которые в Евросоюзе занимают антироссийские позиции, оказалась преждевременной – Европу накрывал инфляционный шок.
Шок здесь вовсе не фигура речи, поскольку соотношение производственной (37 %) и потребительской (16 %) инфляции именно для европейских финансовых властей означало одно – экономика в скором времени встанет.
Однако шок Брюсселю удалось преодолеть, причем не без помощи с нашей стороны. На фоне острых выпадов и шагов на военном фланге, на фланге экономическом началась череда взаимных уступок в вопросах экспорта энергоносителей, которая позволила ЕС относительно плавно преодолеть 2023 год. Причем не только преодолеть, но и внести существенные изменения в экономическую модель.
В эти торги включились практически все крупные игроки: от Индии и Китая до Турции и арабских стран, от ЮАР до Бразилии. Резкий коллапс европейского гиганта, на который завязана масса торговых и производственных цепочек, не был выгоден никому. Противостояние стало длительным, но в целом, по крайней мере, по экономическим параметрам относительно предсказуемым.
Киевские власти традиционно жаловались (и жалуются) на малые объемы финансовой и военной помощи, оправдывая этим провальное контрнаступление, однако значительная помощь, военная и финансовая, Киеву выделялась. И выделялась преимущественно ЕС. Идет она и сейчас – средства европейцы находят.
Одним из самых популярных нарративов, который буквально вбивается в общественное сознание, причем вбивается годами и гвоздями довольно крупного калибра, является тезис о близкой «экономической катастрофе Евросоюза». Но катастрофу в конце 2022 – начале 2023 года все крупные игроки как раз совместно и предотвратили. В итоге «боевой задор» у политического крыла европейских элит остается на довольно высоком уровне.
Что это: полный отрыв от реальности или все-таки понимание того, что игра вдолгую на своего рода консенсусных условиях не является для Европы критичной?
Мнений на этот счет очень много, и даже мнений полярных.
Зарывать топор войны правящие элиты Европы совершенно не планируют, а их киевские подопечные, как мы, к сожалению, неоднократно убеждались, не гнушаются вообще ничем, окончательно превратившись в аналог ИГИЛ (запрещено в РФ) на уровне государства.
В этой связи будет небезынтересно рассмотреть вопрос о нынешней экономической модели ЕС, ее сильных и слабых сторонах, и попробовать понять, почему, например, именно фактор инфляции оказался для Брюсселя настолько значимым. Это позволит оценить и то, насколько эффективно эта модель способна поддерживать режим противостояния на востоке, и к какому балансу все это в итоге должно прийти.
То, что инфляция – это «инфернальное зло», мы все знаем от нашего отечественного финансового блока. Однако при этом сами мы как-то существуем в условиях инфляционной спирали, впрочем, довольно широкой, а потому терпимой. Турция вообще умудряется со своими показателями наращивать экспорт и открывать новые рынки, умеет работать с инфляцией Китай, умеют США.
Что же такого заложено в модели ЕС, что еврозона затрещала по швам от инфляционного шока?
Ценовые шоки – вещь крайне неприятная, но не настолько же.
Интеграционная модель Евросоюза
Современная версия Евросоюза от 2009 года является четвертой по счету (формально третьей) экономической и политической интеграцией. Базовые принципы или, как их официально принято называть, «опоры», заложены в т. н. Маастрихских соглашениях (в договоре).
Опор было и есть три: согласованное валютное регулирование, единые нормы оценки труда и свобода передвижения, политическое единогласие. Версия от 2009 года («Лиссабонский договор») углубила политическую интеграцию, усилила наднациональные органы управления, не затрагивая сами опоры.
Версия 2009 года дала возможность аналитикам заявить о глобальных претензиях ЕС в экономике и политике. Нельзя сказать, что такие выводы не имели права на жизнь, ведь, помимо расширения самого ЕС, на это же время приходится максимальное расширение НАТО, конфликт в Грузии, оформление раскола на Украине по линии «Восток – Запад» и много иных внешнеполитических действий, вспомним т. н. Мюнхенскую речь.
Т. е. формально основания для оценок устремлений ЕС как гегемонистических были, более того, они подпитывались еще и проамериканскими элитами стран Восточной Европы и Прибалтики, которые, в отличие от Старой Европы, каждый раз стремились показать язык Москве и выразить Старой Европе и США свое восхищение происходящим.
Однако цифры свидетельствуют об ином – главная цель, собственно, элит Старой Европы, изначально создававших ЕС, заключалась в максимальном развитии экономических связей именно внутри Евросоюза. Прежде всего поэтому в Брюсселе закрывали глаза на разные хитрости с валютами у новых членов и подобные шаги, а не только в силу чистой политики.
Если брать внешнюю торговлю, то в ЕС статистика традиционно строится на торговле стран между собой (там три интеграционных контура) и с остальным миром. Вот по первому критерию с 2000 по 2023 год доля выросла с 27 % до 68 % (только за 2023 год +3 %). Т. е уже выше 2/3 произведенного на экспорт товара страны Европы реализуют именно друг другу.
Да, по второму критерию ЕС также демонстрировал рост экспорта, однако первый критерий всегда был гораздо важнее.
На данный момент в мире нет межгосударственных объединений с такой высокой степенью интеграции. Именно ЕС и страны ближнего контура («Большая Европа» – ЕС + Балканы, Норвегия, Швейцария, Великобритания) составляют полноценную стоимостную зону. Де-факто находится там и Турция.
Это показатель, сравнимый разве что с такими экономическими связками, как «США – Канада» или «Россия – Белоруссия». Пример с демаршем Великобритании тут настолько показателен, что скорее служит хорошим доводом для евроцентристов, чем евроскептиков.
По сути дела, избавившись от нормотворчества в Брюсселе, Лондон остался полностью интегрированным в европейскую систему, потеряв при этом и в уровне жизни, и в показателях ВВП, и во внешней торговле. Если проекты «Украина» и «Лондон – главный визирь США» у нынешних британских элит не взлетят, то эти же элиты просто вынуждены будут вернуться обратно.
Такие связи означают, что кризисные ситуации это объединение с такой опорой на внутренний рынок может проходить значительно легче остальных. Собственно, «Брексит» это наглядно продемонстрировал – сколько ни говорят теперь евроскептики про новые выходы из ЕС, но это остается больше разговорами для набора политических очков у конкретной аудитории в моменте. Впрочем, по-серьезному и эта аудитория на выход не собирается. В основном эти взбрыки связаны с распределением субсидий.
Все это показывает, что как раз по главному целевому критерию – горизонтальной интеграции, оценивать ситуацию в ЕС как катастрофическую не получается никак.
В чем же катастрофичность, если именно такая интеграция углубляется?
Расходы государственного сектора и бюджетный дефицит
Также следует отметить, что, в отличие от коллег по ту сторону Атлантического океана, у коллективной Европы нет специфической зависимости от государственных заимствований. Это важный аспект модели, и на нем стоит остановиться.
Звучит это на первый взгляд странно – как же не зависит, если формально государственный долг европейский аж 88 % к ВВП.
Нюанс заключается в том, что если смотреть в комплексе, то у ЕС весьма приличные показатели – при отношении госрасходов к ВВП 51 %, доля занятых в госсекторе – 29 %. У США, к примеру, это выглядит как 37 % к 14 %, при госдолге к ВВП в 122 %.
Учитывая, что госсектор ЕС не является той сферой, которая генерирует добавленную стоимость, то это очень неплохой показатель, он показывает, что при высоких налогах в ЕС есть устойчивая налоговая база, чтобы высокие налоги собирать, т. е. экономика генерирует высокую доходность.
Да, США с этим вопросом работают, и с каждым годом все успешнее для ЕС, однако запас прочности, как мы видим, высок. В частности, от вливаний в Украину в объеме 10–12 млрд долларов в год там система не развалится точно, скорее еще больше сцементируется по горизонтальному принципу.
Бюджетный дефицит в ЕС значителен – 3,1–3,2 % от ВВП. Однако это и близко не показатели в 6 % в ковидном 2020 году или 6,6 % в «долговом» 2010. И это с учетом того, что добавилось финансирование Украины, субсидировались энергозатраты, без доходов (впрочем, как и расходов) Великобритании.
В целом же именно 3 % является целевой планкой Брюсселя, которую ЕС удается выдерживать. Определенные выводы после греческого кризиса в ЕС были сделаны. Если государство не хочет соблюдать рамки бюджетной политики и хочет постоянно (это важное уточнение) занимать больше, чем требуется, то его штрафуют на перекрестные субсидии. По отношению к другим странам в ЕС есть хорошие резервы по бюджетным расходам, которые в таком случае используются.
В США не только государственный сектор занимает к ВВП существенные 37 %, но сами государственные заимствования тесно связаны не с внешними, а как раз с внутренними факторами. Проще говоря, значительную часть государственных расходов финансирует население, не только напрямую налогами, но и процентными займами, и доля такого финансирования существенно выше, чем заимствования США на внешних рынках.
Вот у нас часто как фактор «заката империи доллара» отмечают, что другие страны сокращают вложения в американский государственный долг. Однако нюанс заключается в том, что США сами сократили проценты по долгосрочным займам, которые как раз и финансируют внешние игроки, чтобы поднять ставки по займам коротким, которые финансируются изнутри США. И логика тут была – излишки денег, после ковида надо было санировать.
Население в Штатах традиционно придерживалось и продолжает придерживаться выраженной сберегательной стратегии. Те, кто зарабатывает, традиционно часть средств размещает в финансовых инструментах. Наверняка читатели помнят, как в «Новой России» начала 1990-х нам пытались прививать эту модель: «Купи акций торгового дома «Рога и Копыта» и т. п. Вылилось это, как и положено, в трагический грабительский фарс, однако для США такая модель и в самом деле является привычной, отработанной десятилетиями.
А вот в Евросоюзе объемы государственных заимствований минимальны – 10–12 млрд евро в год, и практически все они сводятся в целевые фонды. Страны в индивидуальном порядке занимают, конечно, больше (к примеру, Франция до 30 млрд евро), но после ситуации с греческим долговым кризисом эти займы согласовываются. Греческий урок все-таки был выучен.
Работающее население, конечно, сберегает и откладывает, однако делает это через обычные депозиты, формируя альтернативную государственной пенсии «подушку безопасности». Пенсии в ЕС обычно не выше 50 % от минимальных ставок по заработной плате. Но вот привычки работать через вторичный рынок у европейцев нет. Проблема в том, что практика сбережений постепенно в ЕС уходит в прошлое.
Сбережения и политика нулевой ставки
Что это означает, мы увидим, рассмотрев ставшую уже постоянной для ЕС политику «нулевых ставок».
Изначальная нацеленность ЕС именно на горизонтальные связи требовала постоянного снижения ключевой ставки. Нулевые ставки давно уже не редкость, для США они тоже характерны, однако снова есть нюанс.
Нулевая ставка не способствует сберегательной политике населения и постепенно занижает депозиты, которые для банковской системы вообще-то весьма желательны, поскольку ей надо «производить» новые деньги.
Однако в США существует фондовый рынок, который высасывает сберегательные деньги, формируя депозитарную базу через вторичные инструменты. В ЕС же с депозитами населения уже давно все плохо – нулевые ставки в этой ситуации означают работу по принципу: «больше производим для себя, больше потребляем внутри себя».
Если старшее поколение, жившее еще в другой поведенческой модели, всегда откладывало и копило, то сейчас в Европе сберегать попросту невыгодно, а практично больше тратить и потреблять «здесь и сейчас».
То есть, с одной стороны, у вас есть «копеечный кредит» на все, что угодно, дешевый стартовый кредит в мелкий бизнес, но, с другой стороны, у вас есть встречное же предложение от банка на «копеечный депозит». Понятно, что для российского предпринимателя и потребителя с нашими ставками это звучит как натуральное эхо параллельной вселенной, однако факт есть факт.
Плюсом подобной системы было то, что за двадцать лет подобной политики был достигнут не только высокий уровень потребления, но это и запустило цикл потребления по всему ЕС – и Старому, и Новому, и даже включая Турцию. Сформировало уникально высокую толерантность системы к импорту, одновременно неплохо работая и на экспорт.
Согласно диалектике у всего есть и оборотная сторона, которая заключалась в том, что любое серьезное колебание внутренних цен приводило к тому, что столь долго вскармливаемое потребление «вставало колом». Причем вместе со сферой обслуживания, небольших и средних бизнесов и т. д. На рост цен, тем более резкий, у населения попросту нет внутренних резервов. Если инфляция в сфере потребления не успевает за инфляцией в производстве и логистике, значит у потребителя запас финансовой прочности исчерпан.
Ну и банк при политике нулевой ставки при таком соотношении тут бессилен, и ничем рынку помочь не в состоянии. Резкий удар такими инфляционными ножницами для европейской модели был натуральным «обрядом экономического обрезания».
Вторая проблема для ЕС, как следствие предыдущей, заключалась в низкой доходности банков от традиционных операций. Опять-таки, это странно звучит в России, но у нас и банкинг формировался по лекалам из книжки Н. Носова «Незнайка на Луне», соответственно, масса предпринимателей и населения была бы не против, если бы этот банкинг на Луну отправился и там бы и остался.
Однако в ЕС все-таки банковская сфера – это бизнес, который должен зарабатывать, а зарабатывать он в таких условиях мог… только на экспорте и кредитовании экспортных операций, а также на международном кредитовании, чем, собственно, он активно и занимался.
При этом снова отметим, что в целом Евросоюз долгое время не испытывал трудностей с поглощением объемов импорта. Импорт был проблемой для США, импорт – проблема для России, но для ЕС толерантность к импорту была заложена в саму модель.
Что в этой системе является критической точкой?
Очевидно, пределы горизонтальных связей внутри ЕС, вернее – товарная емкость этих связей. А как кредитовать потребление на единых принципах в Европе, где у нас есть разные контуры или, как иногда называют, «Европа нескольких скоростей»?
Ведь рано или поздно товарное производство надо переносить на второй контур – на Балканы, в Восточную Европу, а оно избыточно и на первом, основном. Работать субсидиями? Так их еще надо заработать и вытащить из экспорта, тем более что государственные расходы в системе велики.
Более того, раздача денег, как в США, населению возможна в ЕС с большим трудом – там нет отработанной системы «фондового санирования» денежной массы. Это как раз и было показано в ковид, когда такая раздача происходила. Раздача денег в ЕС быстро раскрутит инфляцию, к которой модель, как мы видим, совершенно не адаптирована.
Ведь не зря в США некоторые обозреватели справедливо указывают, что увеличивая долю населения «на социалке» финансисты вроде бы поддерживают спрос, но у этой категории при любом витке инфляции мгновенно наступает денежный голод.
Ведь формировать резервную подушку сидящие на социалке не могут, а именно она основа последующего финансирования уже государственных расходов в тех же Штатах. Но в Европе экономическая политика привела к тому, что в разряд подобных «социальщиков» постепенно (и незаметно для себя) с годами записались все – и не очень высокого достатка, и средний класс.
Как говорит народная премудрость: «Бедный это не тот, у кого денег мало, а тот, у кого они последние».
Все это довольно необычно выглядит на фоне, к примеру, России. Действительно, если взять наши доходы населения, то странно, что у нас или у турок финансовая подушка у населения есть, а у европейцев нет.
Изменения и адаптация европейской модели
ЕС, как и любое государственное образование, проходит через этапы развития и трансформацию. Одним из них был долговой кризис, который завершился набором бюджетных ограничений. Вторым является ковид и последующий инфляционный шок, усугубленный украинским кризисом.
Ковид, по сути, положил пределы экспорту на крупные внешние рынки, инфляция заставляет пересматривать денежно-кредитную модель и окончательно уходить от политики нулевой ставки. Но уходить не потому, что надо ограничить эмиссию, а в целях возвращения населению сберегательной парадигмы.
Если внешние рынки сужаются, а инфляция в самом ЕС, как в прошлые годы, равна статистической погрешности, то развитие дальнейшего производства для внутреннего потребления в ЕС теряет смысл.
Т. е. Европе надо будет выработать некое оптимальное соотношение между ежегодным ростом цен по всей цепочке – производитель-логист-потребитель и удерживать его таким образом, чтобы обеспечить контролируемый рост заработных плат, часть из которых войдет в банковскую систему в виде депозитов.
Смену стратегии мы уже видим – отказ от политики нулевых ставок и поддержания ключевой ставки на уровне 4,1–4,0 %.
Это же означает, что ЕС будет вынужден вернуться к идеям сохранения среднего класса и будет пусть и медленно, но уже неуклонно сокращать как саму бесконтрольную миграцию, так и расходы на нее.
Пределы прочности и европейские ожидания
Надо признать, что момент, когда Москва могла бы «вставить лом» в экономическую модель Евросоюза, причем лом довольно прочный, был упущен в середине 2022 – начале 2023 года. Евромодель при жестком, а главное – быстром и резком, отсечении в тот момент поставок энергоносителей попросту бы треснула.
Однако говорить о том, что обратное с нашей стороны было сделано «недальновидно», тоже нельзя – все-таки этим была сохранена база отношений с Китаем и странами третьего мира, которым треск европейских костей был совершенно не нужен.
Если же говорить о будущем, то переход к новой стратегии в Европе увязан с желанием США ограничить экспортные возможности ЕС. Понизив внешнеторговую активность еврозоны, США стремятся еще больше скрепить в ЕС горизонтальные связи. Этим они готовят этот огромный кластер «под себя» на будущее, впрочем, частично это не противоречит и характеристикам изначального европейского проекта.
Рост военных расходов в этой модели не подкосит ее, поскольку теперь у ЕС под американским политическим руководством уже нет цели ежегодного экономического роста. Хотя формально нарисовать 1–2 % там для целей «стабильности», несомненно, там смогут, это не сложно. Не напугают Брюссель и ежегодные расходы на восточном фланге, не озаботит нынешние европейские элиты и сокращение экспорта.
Самой сложной задачей для ЕС станет переваривание интеграции с экономикой Турции и уж тем более «черной дыры» Украины. Этот процесс грозит ЕС куда как большими потрясениями, чем военные расходы и снижение экспорта.
С математической точки зрения было бы логичным, пока модель ЕС не перестроилась, попросту втолкнуть в нее Турцию и Украину в том виде, в котором это образование существует, создав там колоссальную информационную, политическую и экономическую турбулентность. Но если это делать, то делать это надо так, чтобы Брюссель не имел времени на постепенную адаптацию, как во время инфляционного шока.
Пока же в ЕС явно рассчитывают на то, что длительное противостояние позволит им и переделать модель, и подготовиться к тому, что остающаяся часть Украины все равно будет интегрирована, но уже в подготовленную почву.
ЕС пока рассчитывает, что Россия выступает в роли персонажа, который засунул руку в кувшин с орехами – вытащить её можно, только разжав руку, но разжав руку, из неё выпадут и орехи.
В России же ждут, что ЕС отпустит кувшин, и он рано или поздно разобьется.
Но и Брюссель не ожидает, что Москва разожмет руку.
Однако почему-то никто пока не рассматривает вариант, что и руку можно разжать, и этой же рукой попробовать дать оплеуху, а кувшин разбить и орехи отобрать.
Информация