Новый евразийский контур безопасности. Факторы за и против
14 июня на встрече с руководством Министерства иностранных дел российский лидер заявил о необходимости
«в обозримой перспективе сформулировать на евразийском континенте контур равной и неделимой безопасности, взаимовыгодного, равноправного сотрудничества и развития... для начала прошу проработать необходимые вопросы с государствами, открытыми к конструктивному взаимодействию с Россией».
Это только небольшая часть выступления, посвященного вопросам, связанным в первую очередь с противостоянием на украинском направлении, а также, очевидно, приуроченного к началу т. н. «саммита мира» в Швейцарии.
Итогам для Украины швейцарского саммита, которые явно весьма скромны, радоваться нам можно и нужно, но в меру. Они во многом были предопределены той степенью самостоятельности, которую Зеленскому выдали его же западные кураторы. За что, собственно, и поплатились.
Китай совершенно открыто показывал, что ехать на саммит в Швейцарию для него будет иметь смысл только в двух случаях: если будет обсуждаться глобальная безопасность в полном смысле этого слова или если при сужении дискуссии до Украины будут использованы в работе его «четыре принципа и двенадцать пунктов».
На первое были не готовы США, на второе – Зеленский, который вцепился мертвой хваткой в свою ультимативную «формулу мира». Результат такой, какой есть – после отказа Китая, пошли отказы других стран и снижение представительности делегации. А те, кто приехал от Глобального Юга, видя позицию «ультиматум на ультиматум», прямо сказали, что без России тут обсуждать нечего.
А радоваться умеренно стоит по той причине, по которой российский лидер и поставил перед МИД вопрос о евразийском контуре безопасности.
Сложности коалиций
Потому что противостояние продолжается, оно, как бы ни хвалили сегодня у нас евроскептиков за итоги выборов в Европарламент, не только продолжится, оно как раз по итогам выборов усилится. Поэтому для России по-прежнему остро стоит вопрос о коалиции.
США ни одного вопроса не решают без сбора под него коалиции. Во-первых, это распределение расходов, во-вторых, возможность переложить расходы, в-третьих, это делегирование управления, есть и в-четвертых, и в-пятых и т. д.
У России есть партнеры, но, увы, коалиции нет. За исключением Белоруссии, которая с нами в одной санкционной лодке.
Между тем в западном дискурсе давно устоялся термин «ось зла», под которым понимается ситуативная, но именно коалиция в составе таких «ренегатов», как Китай, Россия, Иран и КНДР. Именно так, а не иначе. Не попутчики, партнеры, а коалиция оси зла.
Этим на Западе решают сразу множество проблем: от медийных нарративов, до тональности и позиционирования политических переговоров.
Но вот проблема, которая касается конкретно России – коалиции-то нет. Есть сотрудничество, координация, взаимодействие, но коалиция – это полное единство, общее планирование и делегирование друг другу управления по разным направлениям.
Почему лидер России не сказал прямо «коалиция»?
Потому что и при словах «евразийский контур безопасности» в странах Центральной Азии начинают нервничать. Только что с хорошими инвестиционными пакетами по региону проехал президент Южной Кореи, прошел Курбан-Байрам, а тут снова Москва про контуры евразийской безопасности.
О евразийской безопасности российский лидер говорит не первый раз. Так, в конце февраля посыл был дан аналогичный:
«Очевидно, что необходимо работать над тем, чтобы уже в обозримой перспективе формировать новый контур равной и неделимой безопасности Евразии. Мы готовы к предметному разговору по этой теме со всеми заинтересованными странами и объединениями».
Просто проблема отсутствия коалиции становится все острее, и МИДу эта задача транслируется еще раз и более акцентировано, учитывая характер всего выступления от 14 июня.
Но насколько реалистична задача создания евразийского контура?
В Центральной Азии есть несколько уже работающих форматов в плане безопасности, есть также Туркменистан, который зафиксировал свой нейтральный и внеблоковый статус.
Причем Туркменистан своего нейтрального статуса придерживается реально, а не декларативно. Ашхабад не участвует ни в одном объединении с функциями обеспечения безопасности, не выдвигает инициатив и не принимает инициативы по подобным форматам на региональном уровне. Посетить саммиты, как в Киргизии в 2022 году – может, идти в объединения – нет.
Ашхабад активно окучивает Турция, продает вооружение, но дальше подобных сделок с Туркменистаном у Анкары зайти не получается.
Туркменистан не является даже наблюдателем в таком формате, как ШОС, и все потому, что у ШОС важная часть работы – это координация по военно-политической линии.
Проблема терминов и географии
Задача, которая поставлена перед российским МИД, на самом деле нетривиальна. Даже в плане фиксации границ Евразии при работе над контуром безопасности. Понятно, что это не академические границы Евразии географической, которая тянется от Лиссабона до восточного побережья японских островов Хоккайдо и Хонсю.
Если рассматривать евразийское пространство как Россия – Белоруссия плюс Центральная Азия, то, помимо выпадающего из схемы Туркменистана, остается вопрос, относится ли к этому пространству Иран, который в целом настроен на сотрудничество с ЕАЭС, но прежде всего в экономической сфере. К Центральной Азии относится Монголия, но от кого будет защищать монголов контур безопасности? От Китая?
В данном случае это не какое-то буквоедство, просто у Евразии и Центральной Азии имеются разные трактовки, и в плане политики они имеют мало общего с «чистой наукой». Так, Центральная Азия – это в одной трактовке просто бывшие советские республики Средней Азии. Н. Назарбаев осовременил Среднюю Азию, поскольку Центральная Азия хорошо звучит для геополитики. Но вообще-то Центральная Азия – это Средняя Азия плюс Монголия и север Афганистана.
Это в целом изначальная проблема концепции «евразийства» как таковой. Китай – это часть «евразийского простарнства» или нет? Вот евразийцы любят ссылаться на историю Орды, так Орда была разная – был период, когда туда входил Иран, Китай, часть современных Ирака, Турции и Сирии.
Такие гипотетические, почти философские построения хороши «на поговорить», а в рамках дипломатического процесса, формализованного в документах, как это делать? Ответа на этот вопрос нет. Это «ордынцам», «евразийцам» и т. п. хорошо в студии полемизировать, а реальному послу в конкретной стране что с этим делать.
Опять-таки, здесь нет задачи усложнить вопрос и закопаться в терминологии, просто, если мы говорим о контуре евразийской безопасности, то любой диалог начнется с вопроса границ этого пространства на карте. Приходит дипломат на переговоры, что ему говорить, дескать, «границы Евразии нигде не заканчиваются», но это логическая головоломка, вряд ли ее можно положить на текст международного договора.
Трудности существующих форматов
На том поле, которое мы традиционно называем «евразийским пространством», сегодня действуют несколько договорных форматов, в сферу которых входят вопросы безопасности: ШОС, ОДКБ и Договор между Казахстаном и Узбекистаном о союзнических отношениях от 19 декабря 2022 года.
ШОС вообще изначально создавался как механизм по предотвращению внутренних конфликтов в Центральной Азии, позже к этому добавились вопросы, связанные с угрозами со стороны Афганистана для региона. Т. е. ШОС – это изначально про безопасность, а только потом организация стала прирастать дополнительным функционалом, расширяясь на экономику и гуманитарную сферу.
Это не на слуху, но у ШОС есть договорные координационные механизмы по формированию при необходимости даже общих военных контингентов и по ведомственной связи. По понятным причинам приоритет с середины 2000-х тут отдавался отработке антитеррористических сценариев и борьбе с наркотрафиком.
В настоящий момент в ШОС, помимо Китая, России и стран Центральной Азии (без Туркменистана), входят Иран, Индия и Пакистан. Среди партнеров и наблюдателей – практически весь Ближний Восток, Монголия, некоторые страны ЮВА и севера Африки.
ОДКБ – формат, который уже не раз подвергался критике, но прежде всего по причине не очень понятного функционала. Номинально ОДКБ призван обеспечивать коллективную защиту суверенитета своих участников.
Но если вспомнить исходную причину необходимости такой защиты и ретроспективно обратиться к дискуссиям прошлых лет, то мы увидим снова базовый фактор Афганистана, если брать страны Центральной Азии.
Для Белоруссии и Армении причины были свои, но мы говорим о евразийском контуре. При США Афганистан был не только экспортером военных проблем, но и главным экспортером опиатов.
С приходом к власти Талибана (запрещено в РФ) масштаб первой и второй угроз сокращается. По последнему отчету ООН посевы мака в Афганистане – это только 8 % от тех лет, когда там находились США. Спокойной там ситуацию не назовешь, но уже Узбекистан, Казахстан, Китай, Иран постепенно снимают дипломатические и экономические барьеры при работе с Афганистаном.
Уже и российский МИД говорит о том, что на повестке стоит вывод Талибана из списков террористических организаций. При всех сложностях Афганистан отчитался, что с китайским участием осуществил добычу и продажу сырой нефти на 1млрд долларов. В мировом масштабе сумма невелика, если не вспомнить, что ранее весь годовой бюджет Афганистана составлял всего 9 млрд долларов.
Традиционно сложные отношения с Афганистаном у Пакистана и Таджикистана, но в целом очевидно, что непосредственно на угрозе из Афганистана какой-либо военный союз или договорной формат, тем более в Центральной Азии, собрать будет уже невозможно.
У ОДКБ остается только такая специфическая функция, как противодействие внутренней дестабилизации, пример которой мы видели в Казахстане в начале 2022 года. Но сейчас после конституционных реформ и выборов в Казахстане и Узбекистане, после подавления фронды в Киргизии, властные группы там чувствуют себя устойчиво, а в Туркмении обеспечена преемственность.
Вопрос труднее с Таджикистаном, где четыре основных мини-региона держатся по большому счету на личности Э. Рахмона, который не спешит с вопросами преемственности, там еще все только разворачивается к выборам 2027 года. Но без понимания контуров и механизмов этой преемственности, как раз очень сложно говорить об уже контурах безопасности в рамках государственных союзов, а пока там находится наша военная база.
Да, потенциально Таджикистан может стать «узким местом» в плане региональной безопасности, но, опять-таки, насколько там в будущем вопрос будет решать ШОС или ОДКБ, еще не ясно. Например, в конце 2022 года между Киргизией и Таджикистаном две недели шли полноценные боевые действия в районе Ферганской долины. Это не были пограничные стычки, работала тяжелая артиллерия. Киргизия и Таджикистан предварительно договаривались не через ОДКБ, а как раз на полях саммита ШОС.
Союзный договор Узбекистана и Казахстана на первый взгляд был заключен на фоне и отчасти по причине российской СВО. Однако на самом деле вопрос был вовсе не в СВО, а в необходимости решить наконец-то проблему многолетней скрытой конкуренции между Ташкентом и Астаной за лидерство в регионе.
Сейчас страны Центральной Азии выступают в формате «Пять плюс», т. е. они идут на саммиты как пятерка стран, а не порознь. Союзный договор по сути сформировал экономическое ядро этой пятерки, заодно окончательно зафиксировав границы между странами, тем самым показав пример и соседям.
Значительную роль в 2022–2023 гг. в плане безопасности в Центральной Азии сыграл и Китай, который неоднократно выступал за нерушимость границ.
«Как бы ни менялась международная конъюнктура, мы будем и впредь решительного поддерживать Казахстан в защите независимости, суверенитета и территориальной целостности, твердо поддерживать проводимые Вами реформы по обеспечению стабильности и развития, категорически выступать против вмешательства каких-либо сил во внутренние дела Вашей страны».
Это из выступления Си Цзиньпина в Казахстане в октябре 2022 года.
У каждой страны свои базовые параметры по безопасности, которые определяются конкретными угрозами. У Белоруссии это Польша и Прибалтика, у стран Центральной Азии до последнего времени главной угрозой был Афганистан и проблемы внутренней дестабилизации через угрозу Афганистана.
Понятно, что Польша и Прибалтика для Узбекистана или Казахстана – это все-таки не проблема и не угроза. Но и Афганистан постепенно отходит как военная опасность на второй план, и все чаще на план первый выходит экономическая и политическая дипломатия.
Это мы можем видеть даже на примере Ирана, который строит с Афганистаном экономически связи. Власть также в Центральной Азии имеет довольно устойчивые позиции.
Возникает вопрос о том, в чем заключается угрозы, которые являются общими одновременно для всех стран Евразии, рассматривая ее не в географическом, а в более приземленном смысле. Как ни странно, но это угрозы не военные, а скорее природные и энергетические.
Остается проблема религиозного экстремизма и терроризма, которая, без сомнения, является крайне важной и актуальной. Но встречная же проблема заключается в том, что современные формы экстремизма уже давно экстерриториальны.
Ячейки ИГИЛ (запрещено в РФ) расположены не только и не столько в Афганистане, отравляя Центральную Азию, их корни на Ближнем Востоке, а метастазы раскиданы от африканского Сахеля до Мьянмы.
И опять получается, что вместо отдельного контура тут более эффективна была бы широкая разведывательная сеть, которую покрывают участники и наблюдатели как раз ШОС. Эту сеть можно и нужно усилить между Россией и службами Центральной Азии, но все-таки это не совсем «евразийский контур безопасности».
Усилить ШОС, переформатировать ОДКБ
Пока частью такого контура выступают объединенные силы ПВО региона, которые (по крайней мере, по отчетам) сейчас работают как общая система. Это система предупреждения и разведки.
Можно ли сотрудничество на этом направлении взять за основу контура безопасности?
Формально да, попробовать можно, но сложностью будет то, что Центральной Азии с воздуха вряд ли кто-то угрожает, т. е. тут снова слабо выражена общность проблемы.
Изложенное это только часть факторов, которые заставляют задуматься над практической реализуемостью дополнительных контуров и форматов региональной безопасности. Есть определенные сомнения, что через них можно будет вывести отношения в статус военно-политической коалиции.
В целом тут стоит поразмыслить над тем, что надо всемерно усиливать такое объединение, как ШОС, которое покрывает множество регионов, а также, может, и пришло время подумать над тем, чтобы ОДКБ из подобия военного блока, цели которого сегодня размыты, переверстать в организацию, которая будет заниматься конкретно борьбой с экстремизмом, терроризмом и наркотрафиком.
Через это в ОДКБ можно будет привлечь Узбекистан и, как ни странно, даже нейтральный Туркменистан. Тогда ШОС это будет большой военно-политический зонтик над регионом, а ОДКБ станет выполнять конкретные функции.
Пока же инициативы о создании нового контура евразийской безопасности могут только озадачить страны Центральной Азии, поскольку над этими инициативами будет нависать проблема противостояния России и Запада. А стать непосредственной частью этого противостояния находится мало желающих.
Информация