Невыносимая лёгкость бытия
Сейчас в моде лёгкость. Лёгкие деньги, лёгкие люди, лёгкое поведение. Не напрягающие отношения заканчиваются таким же свободным расставанием. Мы же умные, современные люди.
Зачем нам шекспировские страсти и прочие страдания молодого Вертера? Не Шекспир, говорите? Ну, да не так важно, что там этот Вертер написал. Шиллер? Ну, пусть Гёте. Кому сейчас это сдалось? Вот и немолодая, но ретивая психологиня уверенно и бойко пишет, что смотреть на мир надо проще и относиться к повседневной жизни, как к детской игре. Работа – это тоже игра, в которую можно иногда и не играть. Потому что человека нельзя заставить играть. Пословицу про труд, пруд и рыбку окончательно победила и даже — забила другая народная мудрость: «Работа дураков любит».
Потому что умные умеют жить легко, играя и веселясь. Современное, актуальное искусство, а точнее его пластиково-жвачный заменитель, который транслируется всеми СМИ, тоже требует не сопереживания, а попкорна и Кока-Колы.
Попрыгунья-Стрекоза из школьной басни больше не становится жертвой собственного легкомыслия, а трудяга-муравей начинает выглядеть, как говорит мудрая молодёжь – «лузером». Сдай квартиру на год и лети в направлении Гоа. Нарядись в юбочку из листьев, сядь ровно и наблюдай экзотический закат. В моде – мотыльковая лёгкость! Дауншифтинг – наше всё. Уйти от проблем и затеряться в джунглях. А проблемой видится уже всё – от орущих детей до пробок на дорогах.
На экране ТВ – некая писательница и, судя по всему, довольно-таки известная в определённых кругах. Хотя, почему в определённых? Это я вечно не в трендах. Авторша говорит о том, что писательство даётся ей очень легко – она даже сравнивает создание литературных произведений с выпеканием пирожков. В общем, те самые «тысячи тонн словесной руды», которые поэт Маяковский изводил «единого слова ради» — это не про неё. Ибо долго ли умеючи-то? Журналистка умилительно и даже подобострастно поддакивает: «Ваши романы, и правда, разлетаются потом как пирожки с пылу – с жару!» Все счастливы – и сочинительница, которая выпекает сладкие булочки про любовь, страсть и ванильно-карамельные отношения, и легкие на подъём читательницы, и сладкоголосая фея-журналистка.
Известный писатель Юрий Поляков в своё время назвал таких людей от искусства «ПИП»-ами, то есть персонифицированными издательскими проектами. Смысл ПИП-ов в их свободной заменяемости друг другом, концептуальной одинаковости и, разумеется, в быстроте, лёгкости создания «литературного контента». Не книг, а именно контента. Потому что это писатель («инженер человеческих душ») создаёт книгу, а легкокрылые ПИПы только роняют контент. Авторша даже гордится, что её амурное чтиво листают в метро, чтобы потом выкинуть в ближайшую урну. Легко создаётся, быстренько прочитывается по диагонали, а потом суетливым жестом суётся в мусорное ведро. Природный цикл «литературного контента» завершён. А ведь какова литература, таковы и смыслы, таковы и общественные отношения.
Поэтому уже не представляется удивительным, что читательница, наевшаяся таких вот «литературных пампушек», потом будет кричать на родительском собрании (а лучше — в своём блоге), что «Евгений Онегин» слишком тяжёл для её дитяти и его следует исключить из школьной программы. Разумеется, потому что уже невыносимо сложно понять, кто такие лондонские денди, «переимчивый Княжнин» и «младая Семёнова». В моде – лёгкость! Краткое изложение заменяет тягомотную «Войну и мир», а комикс приходит на смену краткому изложению. Издатели любят книжки с картинками (они дороже и красивее), читатели предпочитают что-то такое листать между делом. Хотя, дела, как такового, может и не быть вовсе.
Западное общество тоже обеспокоено – не всё, так сказать, благополучно и в Датском королевстве. Там, на Западе, возникло понятие «кидалты» — то есть великовозрастные люди, живущие по детским правилам, но во взрослом социуме. Они по жизни играются, веселятся, устраивают хэппенинги, часто живут за счёт родителей. Кидалт (от kid — ребёнок и adult — взрослый) – это человек, не прошедший, пропустивший стадию социализации, поэтому навсегда оставшийся в подростковом возрасте. Мама же даёт пару евро на кино и пиво. Ему под тридцать, а он всё никак не решит, куда пойти работать. А надо ли?
Ему под сорок, а он всё ещё мечтает стать волшебником и пишет в своём блоге разноцветными шрифтами. Фотографирует помойные бачки, глубокомысленно сидит с чашечкой кофе, а ночами играет в компьютерную игру. Жизнь – это тоже игра, так зачем усложнять её правила? У него, кажется, есть гёрл-френд. Кажется. Не жена, а гёрл, которой тоже под сорок — она носит разноцветные фенечки, любит воздушные шары и молочный шоколад, а вообще она рисует граффити. Детство – это уютное чувство защищённости, это сладкий сон после обеда и вкусные рогалики с молочком в постель. Жить надо легко и не напрягаясь, — так учат психологи, а они – умные дяди. Поэтому этих самых кидалтов, как выясняется, не принято клеймить позором, тормошить и гнать пинками в шахтёрский забой, а следует ласково наставлять и давать им посильную работу (то есть игрушечку). Лёгкость – в моде!
…Вспомнилось. На заре Перестройки в одном из КВНов студенты пародировали типовое советское кино. Девушка спрашивала юношу: «Вася, ты меня любишь?», на что Вася, разминая в мускулистых руках старенькую кепку, радостно кричал: «Да, Маша! Люблю! Но трудности я всё равно люблю гораздо больше!». После чего зал взрывался рёвом и благодарными аплодисментами. Да. Словосочетание «любовь к трудностям» было к тому времени настолько затасканным, что не смеяться было уже нельзя. Точнее, нас старательно убеждали, что оно затасканное и, собственно, ложно-ненужное. Вдруг стало принято, комильфотно смеяться над Павкой Корчагиным и над стихами Маяковского про Кузнецк-строй («Я знаю — город будет, я знаю — саду цвесть, когда такие люди в стране в советской есть!»). Но больше всего доставалось другим строчкам, уже поэта Николая Тихонова: «Гвозди б делать из этих людей: крепче б не было в мире гвоздей».
Люди-гвозди – это смешно и не нужно. Потом были провальные 1990-е, — люди-не-гвозди искали лёгких путей и нетрудных денег, которые, как говаривал старина-Бендер «просто лежали на дороге». В стране создавались криминально-бандитские ОАО и ЗАО, распродавались предприятия, утекали на запад капиталы и «мозги». Девушки дружными толпами ринулись в модельный бизнес – лёгкая жизнь требовала таких же эфирных профессий. Юноши вышли на большую дорогу,…ведущую, как им казалось, в цивилизованный Рай. Советская привычка работать и – работать тяжело стала подвергаться осмеянию. Зачем лечить и учить, если можно стать фотомоделью и за пару лет сколотить целый миллион? К чему пахать и строить, когда гораздо легче торговать палёным «Наполеоном» и поддельным «Адидасом»? Мы что – совки? Мы — не совки! Совки – не мы!
В СССР действительно существовал культ труда и даже более того — культ трудностей. Люди-работающие и люди на работе оказывались в центре любого повествования, будь то кино, книга или картина. В разные периоды советской истории эта тенденция освещалась по-разному. Например, в 1930-х – 1940-х годах труд рисовался, как действо в классической пьесе, с патетикой и высокими словами. Битва за урожай на барельефах домов культуры списывалась с античной кентавромахии, а колхозницы, несущие свои снопы, напоминали девушек на панафинейских шествиях. Популярны полярные лётчики, то есть мужчины, постоянно рискующие жизнью даже в мирное время. Чем труднее хлеб, тем он почётнее.
В конце 1950-х, напротив, возникло направление, называемое не иначе, как «суровый стиль». В отличие от барочно-классицистического сталинского искусства, суровый стиль не приукрашивал среду и людей, не превращал доярку – в богиню Помону, а сталелитейщика – в Дорифора. Художники этого направления воспевали простые и незамысловатые судьбы работяг, их энергию и волю, так сказать, «героику трудовых будней». Кинематограф ответил созданием фильмов «Высота», «Девчата», «Весна на Заречной улице». Позже возникли образы молодых физиков, сгорающих в огне науки и вспыльчивых бригадиров, борющихся с прорабом-перестраховщиком.
Считалось, что «лёгкое счастье» — это и не счастье вовсе. Человеку предписывалось именно любить трудности, стремиться к их преодолению, не увиливать и не сбегать. Карикатурные стиляги давали дёру с комбинатов и из деревень, куда нелёгкая судьбина загнала их «по распределению». Кстати, одним из самым высмеиваемых образов был типаж юного прожигателя жизни, который не желал ехать в тайгу или в степь после окончания ВУЗа. В замечательном фильме «Лёгкая жизнь» бывший талантливый химик «работает» в химчистке. Точнее, имитирует деятельность, имея свой незамысловатый «бизнес». Но при этом, владея теми самыми «лёгкими деньгами» и столичной пропиской, он страшно завидует своим друзьям, которые трудятся в городе с романтичным названием Дальногорск.
Советская романтика была синонимом трудностей. «Парня в горы тяни – рискни!» — предлагал Владимир Высоцкий, полагая, что человек познаётся именно над пропастью. Точнее, даже не в момент экстрима, а в процессе преодоления. В 1960-х это было модно – тянуть парня в горы. Сейчас модно тянуть парня в постель после первой же встречи. Потому что в моде лёгкость! Она пронизывает все отношения. Журналы пестрят рекламой средств, позволяющих за три дня из жующей коровы превратиться в трепетную лань – без упражнений и диеты. Взрослым мужчинам предлагается играть на бирже и зарабатывать там «крутое бабло», не выходя из сладостного он-лайна. Детям навязываются образовательные новации, согласно которым все предметы познаются в игровой форме. Например, следует сочинить стишок про возгонку хлорида аммония или представить сценку, изображающую муссоны и пассаты. Инфантильность перестаёт быть опасной и становится нормой.
Только может наступить момент, когда вы проснётесь, а все ушли играть… Ау! Люди! И грядущие археологи будут ломать головы, куда могла испариться такая шикарная цивилизация, строившая космические ракеты и вопрошавшая «Быть иль не быть?».
Зачем нам шекспировские страсти и прочие страдания молодого Вертера? Не Шекспир, говорите? Ну, да не так важно, что там этот Вертер написал. Шиллер? Ну, пусть Гёте. Кому сейчас это сдалось? Вот и немолодая, но ретивая психологиня уверенно и бойко пишет, что смотреть на мир надо проще и относиться к повседневной жизни, как к детской игре. Работа – это тоже игра, в которую можно иногда и не играть. Потому что человека нельзя заставить играть. Пословицу про труд, пруд и рыбку окончательно победила и даже — забила другая народная мудрость: «Работа дураков любит».
Потому что умные умеют жить легко, играя и веселясь. Современное, актуальное искусство, а точнее его пластиково-жвачный заменитель, который транслируется всеми СМИ, тоже требует не сопереживания, а попкорна и Кока-Колы.
Попрыгунья-Стрекоза из школьной басни больше не становится жертвой собственного легкомыслия, а трудяга-муравей начинает выглядеть, как говорит мудрая молодёжь – «лузером». Сдай квартиру на год и лети в направлении Гоа. Нарядись в юбочку из листьев, сядь ровно и наблюдай экзотический закат. В моде – мотыльковая лёгкость! Дауншифтинг – наше всё. Уйти от проблем и затеряться в джунглях. А проблемой видится уже всё – от орущих детей до пробок на дорогах.На экране ТВ – некая писательница и, судя по всему, довольно-таки известная в определённых кругах. Хотя, почему в определённых? Это я вечно не в трендах. Авторша говорит о том, что писательство даётся ей очень легко – она даже сравнивает создание литературных произведений с выпеканием пирожков. В общем, те самые «тысячи тонн словесной руды», которые поэт Маяковский изводил «единого слова ради» — это не про неё. Ибо долго ли умеючи-то? Журналистка умилительно и даже подобострастно поддакивает: «Ваши романы, и правда, разлетаются потом как пирожки с пылу – с жару!» Все счастливы – и сочинительница, которая выпекает сладкие булочки про любовь, страсть и ванильно-карамельные отношения, и легкие на подъём читательницы, и сладкоголосая фея-журналистка.
Известный писатель Юрий Поляков в своё время назвал таких людей от искусства «ПИП»-ами, то есть персонифицированными издательскими проектами. Смысл ПИП-ов в их свободной заменяемости друг другом, концептуальной одинаковости и, разумеется, в быстроте, лёгкости создания «литературного контента». Не книг, а именно контента. Потому что это писатель («инженер человеческих душ») создаёт книгу, а легкокрылые ПИПы только роняют контент. Авторша даже гордится, что её амурное чтиво листают в метро, чтобы потом выкинуть в ближайшую урну. Легко создаётся, быстренько прочитывается по диагонали, а потом суетливым жестом суётся в мусорное ведро. Природный цикл «литературного контента» завершён. А ведь какова литература, таковы и смыслы, таковы и общественные отношения.
Поэтому уже не представляется удивительным, что читательница, наевшаяся таких вот «литературных пампушек», потом будет кричать на родительском собрании (а лучше — в своём блоге), что «Евгений Онегин» слишком тяжёл для её дитяти и его следует исключить из школьной программы. Разумеется, потому что уже невыносимо сложно понять, кто такие лондонские денди, «переимчивый Княжнин» и «младая Семёнова». В моде – лёгкость! Краткое изложение заменяет тягомотную «Войну и мир», а комикс приходит на смену краткому изложению. Издатели любят книжки с картинками (они дороже и красивее), читатели предпочитают что-то такое листать между делом. Хотя, дела, как такового, может и не быть вовсе.Западное общество тоже обеспокоено – не всё, так сказать, благополучно и в Датском королевстве. Там, на Западе, возникло понятие «кидалты» — то есть великовозрастные люди, живущие по детским правилам, но во взрослом социуме. Они по жизни играются, веселятся, устраивают хэппенинги, часто живут за счёт родителей. Кидалт (от kid — ребёнок и adult — взрослый) – это человек, не прошедший, пропустивший стадию социализации, поэтому навсегда оставшийся в подростковом возрасте. Мама же даёт пару евро на кино и пиво. Ему под тридцать, а он всё никак не решит, куда пойти работать. А надо ли?
Ему под сорок, а он всё ещё мечтает стать волшебником и пишет в своём блоге разноцветными шрифтами. Фотографирует помойные бачки, глубокомысленно сидит с чашечкой кофе, а ночами играет в компьютерную игру. Жизнь – это тоже игра, так зачем усложнять её правила? У него, кажется, есть гёрл-френд. Кажется. Не жена, а гёрл, которой тоже под сорок — она носит разноцветные фенечки, любит воздушные шары и молочный шоколад, а вообще она рисует граффити. Детство – это уютное чувство защищённости, это сладкий сон после обеда и вкусные рогалики с молочком в постель. Жить надо легко и не напрягаясь, — так учат психологи, а они – умные дяди. Поэтому этих самых кидалтов, как выясняется, не принято клеймить позором, тормошить и гнать пинками в шахтёрский забой, а следует ласково наставлять и давать им посильную работу (то есть игрушечку). Лёгкость – в моде!
…Вспомнилось. На заре Перестройки в одном из КВНов студенты пародировали типовое советское кино. Девушка спрашивала юношу: «Вася, ты меня любишь?», на что Вася, разминая в мускулистых руках старенькую кепку, радостно кричал: «Да, Маша! Люблю! Но трудности я всё равно люблю гораздо больше!». После чего зал взрывался рёвом и благодарными аплодисментами. Да. Словосочетание «любовь к трудностям» было к тому времени настолько затасканным, что не смеяться было уже нельзя. Точнее, нас старательно убеждали, что оно затасканное и, собственно, ложно-ненужное. Вдруг стало принято, комильфотно смеяться над Павкой Корчагиным и над стихами Маяковского про Кузнецк-строй («Я знаю — город будет, я знаю — саду цвесть, когда такие люди в стране в советской есть!»). Но больше всего доставалось другим строчкам, уже поэта Николая Тихонова: «Гвозди б делать из этих людей: крепче б не было в мире гвоздей».
Люди-гвозди – это смешно и не нужно. Потом были провальные 1990-е, — люди-не-гвозди искали лёгких путей и нетрудных денег, которые, как говаривал старина-Бендер «просто лежали на дороге». В стране создавались криминально-бандитские ОАО и ЗАО, распродавались предприятия, утекали на запад капиталы и «мозги». Девушки дружными толпами ринулись в модельный бизнес – лёгкая жизнь требовала таких же эфирных профессий. Юноши вышли на большую дорогу,…ведущую, как им казалось, в цивилизованный Рай. Советская привычка работать и – работать тяжело стала подвергаться осмеянию. Зачем лечить и учить, если можно стать фотомоделью и за пару лет сколотить целый миллион? К чему пахать и строить, когда гораздо легче торговать палёным «Наполеоном» и поддельным «Адидасом»? Мы что – совки? Мы — не совки! Совки – не мы!
В СССР действительно существовал культ труда и даже более того — культ трудностей. Люди-работающие и люди на работе оказывались в центре любого повествования, будь то кино, книга или картина. В разные периоды советской истории эта тенденция освещалась по-разному. Например, в 1930-х – 1940-х годах труд рисовался, как действо в классической пьесе, с патетикой и высокими словами. Битва за урожай на барельефах домов культуры списывалась с античной кентавромахии, а колхозницы, несущие свои снопы, напоминали девушек на панафинейских шествиях. Популярны полярные лётчики, то есть мужчины, постоянно рискующие жизнью даже в мирное время. Чем труднее хлеб, тем он почётнее.
В конце 1950-х, напротив, возникло направление, называемое не иначе, как «суровый стиль». В отличие от барочно-классицистического сталинского искусства, суровый стиль не приукрашивал среду и людей, не превращал доярку – в богиню Помону, а сталелитейщика – в Дорифора. Художники этого направления воспевали простые и незамысловатые судьбы работяг, их энергию и волю, так сказать, «героику трудовых будней». Кинематограф ответил созданием фильмов «Высота», «Девчата», «Весна на Заречной улице». Позже возникли образы молодых физиков, сгорающих в огне науки и вспыльчивых бригадиров, борющихся с прорабом-перестраховщиком.Считалось, что «лёгкое счастье» — это и не счастье вовсе. Человеку предписывалось именно любить трудности, стремиться к их преодолению, не увиливать и не сбегать. Карикатурные стиляги давали дёру с комбинатов и из деревень, куда нелёгкая судьбина загнала их «по распределению». Кстати, одним из самым высмеиваемых образов был типаж юного прожигателя жизни, который не желал ехать в тайгу или в степь после окончания ВУЗа. В замечательном фильме «Лёгкая жизнь» бывший талантливый химик «работает» в химчистке. Точнее, имитирует деятельность, имея свой незамысловатый «бизнес». Но при этом, владея теми самыми «лёгкими деньгами» и столичной пропиской, он страшно завидует своим друзьям, которые трудятся в городе с романтичным названием Дальногорск.
Советская романтика была синонимом трудностей. «Парня в горы тяни – рискни!» — предлагал Владимир Высоцкий, полагая, что человек познаётся именно над пропастью. Точнее, даже не в момент экстрима, а в процессе преодоления. В 1960-х это было модно – тянуть парня в горы. Сейчас модно тянуть парня в постель после первой же встречи. Потому что в моде лёгкость! Она пронизывает все отношения. Журналы пестрят рекламой средств, позволяющих за три дня из жующей коровы превратиться в трепетную лань – без упражнений и диеты. Взрослым мужчинам предлагается играть на бирже и зарабатывать там «крутое бабло», не выходя из сладостного он-лайна. Детям навязываются образовательные новации, согласно которым все предметы познаются в игровой форме. Например, следует сочинить стишок про возгонку хлорида аммония или представить сценку, изображающую муссоны и пассаты. Инфантильность перестаёт быть опасной и становится нормой.Только может наступить момент, когда вы проснётесь, а все ушли играть… Ау! Люди! И грядущие археологи будут ломать головы, куда могла испариться такая шикарная цивилизация, строившая космические ракеты и вопрошавшая «Быть иль не быть?».
Информация