Туркменистан в Большой игре: взгляд через призму ирано-израильского противостояния
Круги на воде
Ирано-израильский конфликт с участием в нем США повысил значимость в Большой игре – воспользуемся терминологией казненного 183 года назад по приказу бухарского эмира британского разведчика А. Конноли – граничащих с названными государствами стран.
Речь в первую очередь о соседях Исламской республики, вследствие ее, в отличие от Израиля, меньшей внутренней устойчивости, о чем шла речь в предыдущей в статье На пороге апокалипсиса, или Чьи интересы США бомбили в Иране.
Социальный взрыв в теократическом государстве, грозящий вылиться в межэтнический и внутриисламский конфликт, может разойтись по региону подобно кругам по воде, затопив постсоветскую Среднюю Азию, в отличие от Пакистана и, судя по всему, жестко контролируемого талибами Афганистана, наименее готовую к потрясениям.
При этом Средняя Азия не просто сфера российских интересов, но в культурно-историческом плане родная для нас земля, да и ее жители не чужие. Достаточно вспомнить: разрушенные землетрясениями Ашхабад и Ташкент восстанавливали всем Союзом.
Советский Ашхабад – отраженный в камне символ дружбы народов СССР
Система образования, производственная база, инфраструктура в среднеазиатских республиках также создавались народами СССР, а вместе с этим происходило взаимообогащение их культур, формирование – увы, не завершенное и исковерканное пещерным национализмом – советского человека в лучшем смысле этого слова.
Разумеется, в рамках данного процесса сохранялась культурно-бытовая идентичность каждого народа, но на едином фундаменте общности государственных интересов и осознания спаянного СССР единства судьбы.
1991-й в этом смысле стал трагедией для державы, искусственно прерванным процессом интеграции народов Советского Союза в единую общность.
Чуть в сторону: мне не раз указывали и на непреодоленный сепаратизм в ряде регионов, и на только внешние в них формы советизации. Не спорю. Однако, когда я говорю о формировании советского человека, то имею в виду не свершившийся факт, а поступательный процесс, к тому же искусственно прерванный.
Что касается постсоветской Средней Азии, то она, вновь подчеркну, не стала чужим для России регионом ни с точки зрения геополитических интересов Кремля, ни в плане социально-бытовых и культурных связей, налаживавшихся десятилетиями.
И Туркменистан здесь занял особое положение, в 1990-е избежав гражданской войны, жестоких, граничащих с геноцидом, гонений в отношении русских – под ними мною подразумевается славянское население в целом – хотя притеснений последним избежать не удалось, но они нашли отражение в правовом поле и в наступившем веке, о чем речь впереди.
В чем секрет туркменской стабильности?
Туркменские 1990-е, или Между Сциллой и Харибдой
Придя к власти – точнее было бы сказать: последняя внезапно свалилась в руки Сапармурата Атаевича, быстро осознавшего себя, с подачи Меджлиса, Туркменбаши – Ниязов не спешил сразу отказываться от завоеваний социализма. Напротив, в 1993-м он ввел систему социальных гарантий для граждан, по его указу был сформирован перечень потребительских товаров и услуг, которые, согласно установленным властью нормам, бесплатно распределялись между населением.
Туркменбаши на одной из ашхабадских улиц; первые годы независимости республики
В перечень входили, по словам историка А. Г. Данкова, бытовой газ, электроэнергия, горячая и холодная вода, отопление, пищевая соль, бензин и дизельное топливо, то есть жизненно необходимые для граждан услуги, отсутствие которых могло привести сначала к социальным, а потом и к политическими протестам.
Что еще важно: Ниязов установил фиксированные цены на целый ряд продовольственных товаров, чем выгодно отличался от соседей, взявших курс на либерализацию цен.
Не сказать, что у республики не было проблем. Но в самые непростые постсоветские годы, когда Т. Юлдашев требовал в Намангане от И. Каримова провозглашение теократии, а в Таджикистане заполыхала гражданская война, Ниязов грамотными мерами сохранил контроль над республикой, мир в ней и не аккумулировал именно в тот период отток русской части сограждан, профессионализм которой был необходим для сохранения страной хотя бы относительной стабильности, экономикой, прежде всего газового сектора, – устойчивости, а армией – боеспособности.
Свою положительную лепту в нивелирование возможности межэтнических конфликтов внесла и местная еще советская историография, постулировавшая, надо полагать – с подачи республиканской власти, не коррелирующий с реальностью тезис о добровольном вхождении туркменских племен в состав Российской империи.
Таким образом, партноменклатура в Ашхабаде, по словам специалиста по Новейшей истории Туркменистана, много лет в нем прожившего, историка и политолога А. А. Казанцева, полагала, что способствует формированию уз дружбы между русским и туркменским народами.
В каком-то смысле семена подобного рода пропаганды легли на добрую почву, не заразив туркмен вирусом русофобии. Во всяком случае, в рядах их интеллигенции не оказалось своей Г. Сафиевой. Под русофобией в данном случае я подразумеваю не кухонную болтовню, а реальные гонения, устраиваемые обезумевшей толпой.
В этой связи не удивительно проведение первой встречи глав среднеазиатских независимых республик именно в Ашхабаде 13 декабря 1991 г., на которой состоялось принятие решения об образовании СНГ – соответствующий документ был подписан спустя неделю в Алма-Ате.
Встреча в Ашхабаде 13 декабря 1991 г. глав Туркменистана, Казахстана, Кыргызстана, Таджикистана и Узбекистана
И тем не менее избежавшую масштабных социальных и межэтнических потрясений республику не минул исход русской интеллигенции, к наступившему тысячелетию существенно снизивший научно-интеллектуальный потенциал Туркменистана. Справедливости ради следует отметить: распад СССР только аккумулировал процесс исхода, но не стал его фундаментальной причиной.
Последнюю следует рассматривать в целом комплексе социально-экономических явлений, происходивших как в СССР в целом, так и в Туркменской ССР в частности.
Приведу на этот счет большую, но значимую в рамках рассматриваемой темы цитату:
Характерной чертой развитого социализма в советской Средней Азии (но не Казахстана), – пишет А. А. Казанцев, – оказалась дезурбанизация, т. е. снижение доли городского населения из-за высокой рождаемости на селе. Так, в Киргизии и Таджикистане доля городского населения стала снижаться уже в 1970-е гг., в Узбекистане и Туркменистане – в 1980-е. Сложившееся огромное аграрное перенаселение сопровождалось массовой скрытой безработицей (от 40 до 65 % населения). Парадокс заключается в том, что в перенаселенной и трудоизбыточной Центральной Азии промышленность, транспорт и вообще развитая городская жизнь в советский период создавались и поддерживались преимущественно за счет миграции в регион высококвалифицированного русскоязычного населения. Россия и ряд других республик, таким образом, выступали в качестве миграционных «доноров». Однако практически во всех республиках Средней Азии и в Казахстане отток русскоязычного населения начался в 1970-е гг.
Таким образом Ниязов скорее поставил точку в процессе оттока, в 2003-м на законодательном уровне отменив для русских жителей республики право двойного гражданства.
Еще через пару лет Туркменбаши вывел свою страну из СНГ, сохранив за ней статус наблюдателя. Но к тому времени власть в его руках была крепка, а оппозиционные настроения не распространялись за пределы кухонных пересудов.
При этом Ниязову не откажешь в своеобразном чувстве юмора. По поводу исхода русских он остроумно заметил:
Сначала уехали золотые головы, потом золотые руки, остались только золотые зубы.
Что касается самих туркмен: городская их часть, вполне урбанизированная в культурно-бытовом плане, в начале 1990-х, надо полагать, с гораздо большим пониманием относилась к переживаниям рязановского Жени Лукашина, нежели к свалившейся на их головы националистической пропаганде.
Однако, почувствовав крепкую почву под ногами, Ниязов принялся разрушать и в самом деле лишенные оснований представления о добровольном вхождении туркменских племен в состав Российской империи. Вот только делал он это топорно, введя, например, ежегодное общенациональное поминовение взятия генералом от инфантерии М. Д. Скобелевым крепости Геок-тепе 1881-м.
Следом появилась «Рухнама» – двухтомный сборник религиозно-этических правил туркменского народа, призванный определять строй его социально-бытовой и культурной жизни, в центре которой становился культ личности Туркменбаши. Он же формально считается автором произведения.
Соответственно, один миф Ашхабадом заменялся другим. Но о «Рухнаме» следует говорить в контексте свойственных туркменам религиозно-этических представлений, немыслимых без упоминания некогда рожденной в песках Аравии религии.
Фактор ислама
Принесенный на острие сабель в пески Каракума арабами ислам – ныне преобладающая в Туркменистане религия. Однако так было не всегда:
В древние времена, – пишут историки В. С Мирзеханов и М. В. Тюльпаков, – на территории Туркмении широко был представлен зороастризм и несторианское христианство, центром которого был город Мерв. В эпоху Сасанидов в Мерве существовала и буддийская община. Европейские переселенцы исповедуют различные направления христианства: русские во времена Империи принесли на туркменскую землю православие (до революции в Ашхабаде было 11 православных храмов), немцы принесли лютеранство, сейчас в Туркмении действуют три изолированные общины: в населенных пунктах Иолотань, Туркменбаши и Серахс, а поляки – католицизм.
В одной из статей говорилось о Юстиниановой чуме и истощивших силы Восточно-Римской империи и державы Сасанидов войнах как о ключевых факторах, позволивших арабам в короткие сроки завоевать огромные территории с гораздо более культурным населением и развитыми богословско-философскими системами.
Это привело к превращению ислама в значительной степени в синкретическую религию. Однако влияние на нее оказывали и народные верования исламизировавшихся народов. Туркмены не стали исключением.
В целом, в культуре туркмен, – пишет А. А. Казанцев, – так же как и среди «евразийских» кочевников, ислам – скорее способ идентификации. Он трудно дифференцируем от различных народных культов, восходящих к тенгрианству, и от шаманизма. В частности, даже в советский период большинство посетителей мечетей составляли живущие в Туркменистане узбеки. В то же время пожилые туркмены молились регулярно, но не в мечетях.
Туркменская глубинка: особый и не сказать, что сильно исламизированный мир
Для нашей темы важно: большинство туркмен исповедуют – причем достаточно номинально – традиционный и лишенный экстремистской составляющей ислам ханафитской школы, о которой шла речь в материале Объединят ли Москва, Кабул и Ташкент усилия в борьбе с джихадистами?
Ни ваххабизм, ни салафизм не получили распространение в светском и религиозно-индифферентном Туркменистане, что и удержало его от падения в омут исламского фундаментализма, куда рухнула часть Узбекистана. Однако сама власть в постсоветский период впала в другую крайность, которая и нашла отражение в «Рухнаме».
Не сказать, что двухтомник отрицает значение ислама в истории туркмен. Наоборот – подчеркивает его значимость. Тем не менее «Рухнама» смещает акцент с ислама на культ личности Туркменбаши и даже, как пишет А. А. Казанцев, почитание первого туркменского президента как пророка. По сути «Рухнама» ставилась на один уровень с Кораном и была введена в обязательном порядке для изучения в школе и вузах.
«Рухнама», запечатленная в мраморе; как говорится – на века
Разбор содержания двухтомника на предмет соответствия в нем изложенного историческим реалиям за пределами нашей темы. Однако нас интересует следующее: в каком-то смысле двухтомник Ниязова, равно как и культ личности его преемника Г. Бердымухамедова, с прижизненными ему памятниками и формами едва ли не религиозного почитания, представляют собой что-то вроде особого пути Туркменистана. В чем это выразилось?
Особый путь
В постсоветский период Туркменистан, как и прочие среднеазиатские республики, оказался на развилке цивилизационного пути. Выбор перед ним был следующий: либо теократия по примеру Ирана, только в отношении Туркменистана – суннитская; либо турецкий путь, некогда начатый Мустафой Кемалем, предусматривающий модернизацию экономики и вестернизацию страны по западноевропейскому образцу.
Учитывая специфику Туркменистана – отсутствие политической роли муфтията в общественной жизни страны, его полная зависимость от светской власти; религиозный индифферентизм населения, более озабоченного в 1990-е решением социально-бытовых проблем, нежели развитием институтов парламентской демократии, – делали оба пути неприемлемыми.
Однако в первые годы правления Ниязова привлекла китайская модель развития. Причина в следующем.
Реформы Дэн Сяопина, успешно продолженные Цзян Цзэминем, в последние десятилетия XX в. уже начали приносить заметные плоды на ниве экономической и социально-бытовой жизни Поднебесной, при этом не затрагивая политическую сферу. Кроме того, Ашхабад планировал привлечь инвестиции из Пекина.
Разумеется, речь шла не о неприемлемом для Туркменбаши принципе сменяемости власти, а о гармоничном сочетании присутствия государства в экономике с рыночными отношениями – баланс, который не удалось найти российской власти в 1990-е, отдав экономику на откуп «эффективным менеджерам».
Ашхабад выбрал иной путь, провозгласив:
Курс на постепенную и поэтапную приватизацию и строительство экономики, – пишет А. Г. Данков, – смешанного типа при жестком государственном регулировании. При этом сохранялся контроль правительства над ключевыми предприятиями и отраслями экономики.
Однако китайская модель в рамках туркменских реалий не сработала.
Основная причина, – отмечает А. А. Казанцев, – заключалась как раз в их неготовности создать достаточную степень открытости экономик, гарантированности прав собственности и транспарентности административно-политических процессов.
То есть найденный Пекином баланс между госрегулированием и частной инициативой, взаимовыгодным форматом отношений между властью и бизнесом Ашхабад не обрел – может быть, именно в силу авторитарного характера управления, что существенным образом тормозило работу социальных лифтов, механизм которых как раз весьма эффективно действовал в Китае. Да и собственная бизнес-элита в стране только формировалась.
В этой ситуации Ниязов решил сделать ставку на превращение республики в подобие азиатской Швейцарии. Основания для подобных планов лежали в следующем:
Относительная стабильность, – пишет А. Г. Данков, – экономики в первые годы независимости во многом определялась участием Туркменистана в экспорте газа в Европу, для чего ему была выделена специальная квота (11,5 млрд м3 в 1992 г. и 8,2 млрд м3 в 1993 г.). Квоты давали стране ежегодно значительный объем денежных средств, который позволял закупать продовольствие и основные товары народного потребления.
Будущее Туркменистана
Приносимые от экспорта газа доходы стимулировали Туркменбаши на принятие амбициозной программы под названием «Десять лет благополучия». Что из этого вышло и как складывались отношения Ашхабада на исходе прошлого и развиваются в наступившем тысячелетии с ведущими региональными и мировыми игроками – поговорим в следующем материале.
Использованная литература
Данков А.Г. Развитие экономики Туркменистана в первые годы независимости (1992-1998 гг.)
Мирзеханов В.С, Тюльпаков М.В. Туркменистан и исламский мир
Мирзеханов В.С, Тюльпаков Потенциал и перспективы современных туркмено-китайских отношений
Тюльпаков М.В. Изменение геополитической роли Туркменистана в начале XXI в.
Казанцев А.А. «Большая игра» с неизвестными правилами: Мировая политика и Центральная Азия. М.: Изд. МГИМО, Наследие Евразии, 2008
Казанцев А.А. Президентские выборы в Туркменистане: что ждать от нового главы
Казанцев А.А. Туркмено-российские отношения в постсоветский период
Качелин А. Нейтралитет Туркменистана как фактор энергетической безопасности для России в Средней Азии
Заболотная Ю.И., Крылов Н.А., Гризик А.Я., Юдина Е.В., Иванова Н.Г. Современное состояние минерально-сырьевой базы углеводородов и прогноз экспортного потенциала стран ближнего зарубежья (Туркменистана, Казахстана, Узбекистана)
Информация