Существуют ли «справедливые войны»? Справедливая война и гуманитарная интервенция в политической мысли
Начиная с позднего Средневековья, когда вопросы, связанные с моралью ведения войны, стали разделяться на jus ad bellum (право начала войны) и jus in bello (право на ведение войны), богословы, философы и юристы стали отделять принципы, по которым оценивается право на вступление в войну, от принципов, по которым оценивается ведение войны [2].
Для средневековых теоретиков справедливой войны представление о том, что война оправдана только в том случае, если она направлена на восстановление мира, служило определенным сдерживающим фактором как для начала войны, так и для методов, используемых в ходе военных действий [2]. Однако в то же время многие средневековые теоретики исходили из того, что вечный мир на земле невозможен.
В частности, Аврелий Августин, который сыграл важную роль в формировании христианского учения о войне, исходил из невозможности обретения вечного мира на земле. По его мнению, насилие неизменно будет спутником земной жизни, однако с его помощью можно бороться с грехами; война может стать средством воздаяния за прегрешение. В этом можно увидеть сходство с античным, римским представлением о войне – отличие заключается в том, что Августин воспринимал справедливую войну как дело, непосредственно порученное им Богом [3].
Фома Аквинский, в свою очередь, утверждал, что справедливой является та война, которая «ведётся на законных основаниях, по справедливому поводу и с благими намерениями». Оценка законности и справедливости войны должна была основываться на обстоятельствах, сложившихся на момент принятия решения о начале войны, а благие намерения — на видении будущих условий мира [2].
Однако позднее доктрина справедливой войны секуляризировалась – в 1625 году нидерландский юрист Гуго Гроций опубликовал объемный труд «О праве войны и мира. Три книги, в которых объясняются естественное право и право народов, а также принципы публичного права», в котором вопрос о нормативном был перенесен в сферу права, которое установлено между суверенными государствами.
Таким образом, на смену теологического учения о войне, которое делило противоборствующие стороны на отпавших от справедливости и защитников праведности, усилиями таких авторов, как Гуго Гроций, Самуэль Пуфендорф и Эмер де Ваттель, пришла легалистская парадигма. Следуя ей, каждое государство обладает правом ведения войны.
О представлениях о справедливой войне в новое и новейшее время и порассуждаем в данном материале.
Война в эпоху модерна
Процессы государственной централизации в Европе XVI–XVII веков во многом связаны с серьезными трансформациями в военной сфере. Установление государственной монополии на физическое насилие означало постепенное вытеснение из военной сферы всех негосударственных игроков: римских пап, свободных городов, банд наемников, феодалов разного уровня. Война превратилась в практику, право на которую закреплялось исключительно за государством [1].
Возможность применения военной силы, использование собственного решения для реализации или защиты raison d’état стала одним из элементов самоидентификации государства. Теперь уже никто не обладает властью и правом судить другого.
Война эпохи модерна — это ограниченная, или, как назвал ее Карл Шмитт, оберегаемая война (gehegt Krieg), с характерным для нее представлением о законном враге (iustus hostis). Главное действующее лицо здесь — государство, а основной инструмент — регулярная армия. При этом цель войны состоит не в уничтожении противника, а в заключении с ним мира на выгодных для себя условиях [1]. То есть основной критерий победы в войне — заключение мира на условиях лучше довоенных.
Существенную роль в философию войны внес Карл фон Клаузевиц, который в своем сочинении «О войне», опираясь на собственный опыт участия в наполеоновских войнах, не только дает конкретные рекомендации по ведению боевых действий, но и рассуждает о войне как таковой в ее абстрактной, чистой форме. Его труд подробно характеризует войну эпохи модерна [3].
Клаузевиц определил войну как «акт насилия, имеющий целью заставить противника выполнить нашу волю». Клаузевиц наиболее известен тезисом «Война есть продолжение политики, только иными средствами», и этот тезис иллюстративен. Две сферы целеполагания – политическая и военная – разводятся, и последняя подчиняется первой. Политические цели, из которых рождается война, определяются правительством. Военные цели прежде всего имеют своим объектом вооруженные силы, территорию и волю противника, поскольку, как видно из приведённого выше определения, война предполагает принуждение противника исполнить нашу волю с помощью силы [3].
На фоне действия политических задач и целей война становится всего-навсего орудием, инструментом, с помощью которого эти цели достигаются.
Справедливая война и гуманитарная интервенция в философии Д. С. Милля
Как отмечает историк Арсений Куманьков, одним из немногих действительно ярких авторов, развивавших теоретическую составляющую учения о справедливой войне, был английский философ Джон Стюарт Милль. В 1859 году он выпустил эссе «Несколько слов о невмешательстве», в котором изложил основоположения концепции либерально-демократической интервенции [4].
В эссе «О свободе» Милль сформулировал главный принцип построения общественных отношений: «Люди, индивидуально или коллективно, могут справедливо вмешиваться в действия индивидуума только ради самосохранения… Каждый член цивилизованного общества только в таком случае может быть справедливо подвергнут какому-нибудь принуждению, если это нужно для того, чтобы предупредить с его стороны такие действия, которые вредны для других людей». Применяя принцип невмешательства к политической сфере, первый вывод, который мы должны сделать: запрещаются наступательные, агрессивные войны, но допустимыми остаются оборонительные [1].
В эссе о невмешательстве он уточняет содержание возникающих ограничений: «…нечестиво начинать агрессивную войну во имя любого нашего интереса, кроме тех случаев, когда необходимо предотвратить явно грозящую нам несправедливость». В этом предпочтении Милль наследует классическим интуициям философии войны, считая справедливой оборонительную войну и осуждая инициирование вооруженных конфликтов ради достижения выгоды [1].
При этом принцип невмешательства Милль не считает универсальным. В международных отношениях действуют два рода правил: между цивилизованными государствами и в отношении варварских народов. Английский философ называет справедливой войну с варварскими народами, не знакомыми с международным правом. Борьба с ними будет способствовать распространению цивилизованности [4].
Милль отказывает варварам в рациональности, которая позволила бы им самостоятельно распоряжаться своей свободой. Он утверждает, что вмешательство в дела варварских стран может стать шагом к обретению ими свободы, однако сначала им нужно стать культурно и институционно к этому готовыми.
Оппозиция «цивилизация — варварство» имеет решающее значение для Милля. Эгалитаризм Милля не столь радикален, каким он мог казаться в его время. По его мнению, люди неравны, и определяется это интеллектуальными способностями и воспитанием, их культурным уровнем.
Интервенция у Милля также получает моральное обоснование в силу гуманитарных оснований. Для Милля они связаны в первую очередь с ситуацией, когда в каком-либо государстве идет затяжная гражданская война и отсутствуют надежды на скорое ее разрешение или для победы одной из сторон придется применить чрезмерное насилие. Сочувствие населению этой страны позволяет соседям вмешаться в гражданскую войну и содействовать переговорному процессу для поиска мирного урегулирования конфликта [1].
Впоследствии теория Милля активно обсуждалась современным либеральным теоретиком справедливой войны Майклом Уолцером.
Согласно Уолцеру, поводами для справедливой войны, помимо ответа на агрессию, могут быть геноцид, массовые расстрелы, резня и порабощение граждан. В этом смысле его теория справедливой войны позволяет оправдать не только оборону, но и превентивный удар. Война в таком случае получает оправдание, поскольку «наибольшее зло состоит не в отступлении от морали, а в невозможности свергнуть преступное правительство».
Уолцер также считает, что война будет считаться «справедливой» если ее положительно воспринимает население государства, осуществляющего военные действия и государства, на территории которого они проходят.
Справедливая война в марксизме
В истории XX в. имелась и еще одна влиятельная теория справедливой войны – большевистская (ленинская). В основе ленинской теории войны был марксистский историзм, согласно которому любой конфликт поддается оценке лишь с учетом конкретного положения в историческом процессе. Следовательно, данная концепция справедливой войны полностью зависела от того, как в каждом конкретном случае участники конфликта классифицированы на основе социально-экономических критериев [5].
Справедливый либо несправедливый характер войны определяется не ее декларированной целью либо причиной, а статусом ее участника. Собственно, задачей марксистов и является проблематизация статуса субъекта военных действий.
Если участник является империалистической державой, то, какими бы ни были его цели и причины, его участие в войне будет несправедливым. Следствием такого подхода был отказ ленинской теории ставить во главу угла проблему агрессии. Никакого пиетета большевистские теоретики не испытывали и по отношению к понятию суверенитета: «Во всех случаях суверенитет есть не что иное, как юридическое выражение диктатуры класса. Государственная власть, как наиболее всеобъемлющая организация господствующего класса, концентрирующая самые мощные орудия принуждения и насилия и готовая сломить всякое сопротивление, и есть суверенная власть» [5].
Имеет ли в этом случае определение агрессии хоть какое-то значение? Прямолинейное применение базовых постулатов ленинской теории, казалось бы, должно привести к отрицательному ответу (нет, не имеет, поскольку является буржуазным обманом), хотя советский юрист Евгений Пашуканис давал положительный ответ на этот вопрос.
Кроме того, с таким бесхитростным определением («все войны, которые ведут социалисты, справедливые и освободительные, а капиталисты – несправедливые и захватнические») возникает еще одна проблема: как быть, когда войны ведут бывшие колонии или между социалистическими странами? (например, китайско-вьетнамская война).
Что делать, если в конфликте ни одна сторона не связана с империалистами, как в разразившейся в 1980 г. войне между баасистским Ираком и революционным Ираном (революцию 1979 г. в СССР трактовали как непоследовательную, но все же безусловно антиимпериалистическую)? Путеводные инструкции Ленина, позволявшие классифицировать субъектов конфликта, здесь не работали, и советским обозревателям оставалось сетовать на бессмысленность войны, по определению «выгодной только империалистам».
Критика концепции справедливой войны
Концепции справедливой войны неоднократно подвергались критике со стороны различных мыслителей, поскольку право на вмешательство не только оправдывает превентивную войну, но и придает войнам моральный характер, представляя их как «справедливые войны», что, в свою очередь, ведет к криминализации врага, делает из него образ зла. Как отмечал правый мыслитель Ален де Бенуа, тот, кто ведет войну во имя человечества, вполне закономерно выносит своего врага за его пределы [6].
Справедливая война – это не про «цели», «намерения», тем более – не про «методы»; справедливая война – это квалификация сторон, а моральный принцип здесь – способ дисквалификации в преступника (теперь – террориста; например, «террористические государства», «пособники терроризма» и т. п.) [7].
Здесь актуальным становится анализ концепта «справедливой войны», произведенный Карлом Шмиттом. Шмитт считал, что международные отношения XVII-XIX вв. основывались на конвенциональной вражде, «оберегаемой войне» и «дозированном насилии», когда державы вели войну с определенным уважением к сопернику, постоянно готовясь перейти от войны к миру. Наполеоновские войны создали исключения в системе «оберегаемой войны», когда французские захватчики столкнулись с отчаянным сопротивлением народных масс в Испании и затем в России [5].
Партизаны испытывали к захватчикам не конвенциональную, а действительную вражду, поскольку стремились не заключить с ними мир, а выдворить их со своей земли. Однако практика «оберегаемой войны» продержалась еще столетие: лишь Первая мировая война привела к возникновению концепции «абсолютной вражды» [5].
В этой шмиттианской системе координат теория справедливой войны занимает зловещее место, ведь она на практике логически приводит к признанию противника «врагом человечества». Как показывают исследователи, обвиняя сторонников теории справедливой войны в ложном, по сути, гуманизме, Шмитт одновременно называл истинным гуманизмом ту систему «оберегаемой войны», которая существовала – по его мнению – в Европе с середины XVII до начала XX века.
Шмитт утверждает, что в концепте справедливой войны «справедливость» означает отказ от «признания законного врага» и возвращение к «квазисредневековой» доктрине justa causa. Он указывает, что такая война «ради осуществления справедливых требований», без различия того, «является ли она в тактическом или стратегическом отношении наступательной или оборонительной», будет «тотальной войной» [7].
«Война между государствами ни справедлива, ни несправедлива; она является делом самих государств. Как таковая она уже не нуждается в том, чтобы быть справедливой. Ordo hoc non includit (Порядок этого не подразумевает)» [8],
– считает Шмитт. Использованная литература
[1]. Куманьков, А. Безопасность, гуманизм и варварство: Дж. Ст. Милль о принципе невмешательства / А. Куманьков, Д. Чаганова // Социологическое обозрение. — 2020. — Т. 19, № 3. — С. 267-280.
[2]. Martin Mehringer. Jus Post Bellum: Just War Theory and the Principles of Just Peace. Journal: International Studies Perspectives, 2012.
[3]. Куманьков А. Д. Философия войны: краткий очерк истории. Логос: философско-литературный журнал, Т. 29. № 3. С. 99–116.
[4]. Куманьков А. Д. Современные классики теории справедливой войны: М. Уолцер, Н. Фоушин, Б. Оренд, Дж. Макмахан / А. Д. Куманьков. – СПб.: Алетейя, 2019.
[5]. Бугров К.Д., Логинов А.В. Назад к субъекту: теории справедливой войны в современной политической мысли. – Полис. Политические исследования. 2020. № 5. С. 114-129.
[6]. Бенуа А. де. Против либерализма: (к Четвертой политической теории) / Ален де Бенуа; — СПб.: Амфора. ТИД Амфора, 2009.
[7]. Мальцев К.Г., Мальцева А.В. Концепт «справедливая война»: горизонт, структура, критика // Социально-политические науки. 2024. Т. 14. № 2. С. 24–32.
[8]. Карл Шмитт. Левиафан в учении о государстве Томаса Гоббса / Пер. с немецкого Д. В. Кузницына. — СПб.: «Владимир Даль», 2006.
Информация