Не смерть Суворова сразила…
18 мая – день памяти Александра Васильевича Суворова. Пояснения, звания и титулы – это дело десятое. Мы вспоминаем Солдата. Победителя. Вспомним лучшие эпитафии, посвящённые Суворову.
О всенародном прощании с полководцем поведал архимандрит Евгений Болховитинов, будущий митрополит Киевский и Галицкий, друг Державина, почитатель Суворова, одарённый литератор и историк:
«Я был в процессии и потому могу коротко описать вам церемониал. Князь лежал в фельдмаршальском мундире, в Андреевской ленте. Около гроба стояли табуреты, числом 18, на них разложены были кавалерии, бриллиантовый бант, пожалованный императрицей Екатериной Второй за взятие Измаила и перо за взятие Рымника, бриллиантовая шпага, фельдмаршальский жезл и прочее. Лицо князя было спокойно и без морщин. Борода отросла на полдюйма и вся белая. В физиономии что-то благоговейное и спокойное… Улицы, все окна в домах, балконы и кровли преисполнены были народу. День был прекрасный. Народ отовсюду бежал за нами. Наконец мы дошли и ввели церемонию в верхнюю монастырскую церковь… В церковь пускали только больших, а народу и в монастырь не пускали. Проповеди не было. Но зато лучше всякого панегирика пропели придворные певчие 90-ый псалом «Живый в помощи», концерт сочинения Бортнянского… Войска расположены были за монастырем. Отпето погребение, и тут-то раз десять едва я мог удержать слезы. При последнем целовании никто не подходил без слез к гробу. Тут явился и Державин. Его поклон гробу тронул до основания мое сердце, он закрыл лицо платком и отошел, и верно из сих слез выльется бессмертная ода…». Державин, Болховитинов, Бортнянский — ярчайшие личности того времени соединились в почтительном поклоне перед усопшим Суворовым; и каждый осветил суворовскую кончину своим талантом.
Отец Евгений как в воду глядел: на смерть Суворова Державин отозвался сразу несколькими стихами. Сокрушённый, он возвратился на Фонтанку с похорон героя, думы о Суворове не оставляли его. «У автора в клетке был снигирь, выученный петь одно колено военного марша; когда автор по преставлении сего героя возвратился в дом, то, услыша, что сия птичка поет военную песнь, написал сию оду в память столь славного мужа». Только через пять лет в «Друге просвещения» выйдет стихотворение «К снигирю. По кончине князя Суворова», с примечанием: «Сия пьеса прислана от неизвестного». Многим уже было знакомо это сочинение Державина – и всё-таки «от неизвестного»:
Что ты заводишь песню военну
Флейте подобно, милый снигирь?
С кем мы пойдем войной на Гиену?
Кто теперь вождь наш? Кто богатырь?
Сильный где, храбрый, быстрый Суворов?
Северны громы в гробе лежат.
Достойное начало – трагические аккорды. Но дальше – главное:
Кто перед ратью будет, пылая,
Ездить на кляче, есть сухари;
В стуже и в зное меч закаляя,
Спать на соломе, бдеть до зари;
Тысячи воинств, стен и затворов;
С горстью россиян всё побеждать?
Император ещё при жизни полководца приказал установить ему памятник в Петербурге. Павел был хозяином своему слову: захотел – дал, захотел – забрал обратно. И всё-таки скульптор Михаил Козловский, к тому времени уже смертельно больной, работал над монументом герою. Он изобразил Суворова в виде римского бога войны – Марса. Сходство находили только в стремительной позе. 5 мая 1801 года на Марсовом поле – через год после смерти Суворова, через два месяца после гибели Павла – военные и штатские с ликованием встретили открытие памятника. Римский бог на поле своего имени! А у Державина получился не Марс со щитом и мечом, а подлинный чудак и полководец времён Екатерины и Павла, современник, начальник и приятель поэта.
Вспомним и знаменитый эпистолярный отклик Державина на смерть Суворова: «Подлинно, хорошо в такой славе вне и в таком неуважении внутрь окончить век! Это истинная картина древнего великого мужа. Вот урок, что есть человек». Гаврила Романович (человек осведомлённый) считал полководца жертвой придворных интриг, это горькое ощущение угнетало поэта.
Именно поэтому другое стихотворение надолго осталось потаённым, его даже от имени неизвестного опасно было публиковать:
Всторжествовал — и усмехнулся
Внутри душя своей тиран,
Что гром его не промахнулся,
Что им удар последний дал
Непобедимому герою,
Который в тысящных боях
Боролся твердой с ним душою
И презирал угрозы страх.
И дальше – главное:
Нет, не тиран, не лютый рок,
Не смерть «…» сразила:
Венцедаятель, славы Бог
Архистратига Михаила
Послал, небесных вождя сил,
Да приведет к нему вождя земного,
Приять возмездия венец,
Как луч от свода голубого…
Тайну десятой строки этого стихотворения разгадать несложно: «Не смерть … сразила». Конечно же – Суворова. Державин побоялся напрямую вписать эту фамилию в тетрадь: тогда бы прояснилась антипавловская направленность незавершённой оды… В нашем представлении император Павел превратился в жертву – да он и был жертвой кровавого заговора. Но современники (в особенности – дворяне) считали его «деспотом и капралом на плац-параде», не более. К тому же император в последние недели жизни Суворова и впрямь подверг смертельно больного старика несправедливой опале. А ведь именно суворовская слава ярко озарила годы правления императора-эксцентрика.
Суворов не отпускал Державина. Снова и снова он писал о нём:
Окончи, вечность,
Тех споров бесконечность,
Кто больше из твоих героев был.
Окончи бесконечность споров.
В твое святилище вступил
От нас Суворов.
Державин придумал для могилы Суворова эпитафию величественную и лаконичную, вполне в духе великого героя. «ЗДЕСЬ ЛЕЖИТ СУВОРОВ» — и Александр Васильевич, по легенде, горячо одобрил эту идею. Кто в России не знает своего защитника, старого солдата? Но не так просто сложилась судьба эпитафии… На могиле Суворова в Александро-Невской лавре выбили надпись подлиннее: «Здѣсь лежитъ Суворовъ. Генералиссимусъ Князь Италiйскiй Гр. Александръ Васильевичъ Суворовъ Рымникскiий, родился 1729го г. Ноября 13го дня, скончался 1800го года Маѩ 6го, Тезоименитство его Нояб.24го». Так оно привычнее, но и банальнее.
Воля Суворова и Державина была выполнена только через пятьдесят лет после смерти. Это внук полководца, Александр Аркадьевич Суворов, в 1850-м восстановил справедливость. С тех пор в Александро-Невской лавре, в нижней Благовещенской церкви, у левого клироса, на могильной плите выбита самая яркая из русских эпитафий: «Здесь лежит Суворов».
Ещё одна, подобная «Снигирю», вершина суворовской поэзии – стихотворение адмирала А. С. Шишкова, в будущем – идеолога русской победы 1812 года. Шишковская эпитафия Державину хорошо известна зрителям пудовкинского кинофильма «Суворов». В этом фильме сам полководец (вопреки исторической правде) в Кончанском декламирует шишковскую эпитафию:
Остановись прохожий!
Здесь человек лежит, на смертных непохожий.
На крылосе в глуши с дьячком он басом пел,
И славою как Петр иль Александр гремел.
Ушатом на себя холодную лил воду,
И пламень храбрости вливал в сердца народу.
Не в латах, на конях, как Греческий герой,
Не со щитом златым, украшенным всех паче,
С нагайкою в руках и на козацкой кляче,
В едино лето взял полдюжины он Трой.
Не в брОню облечен, не на холму высоком,
Он брань кровавую спокойным мерил оком,
В рубахе, в шишаке, пред войсками верхом,
Как молния сверкал, и поражал как гром.
С полками там ходил, где чуть летают птицы.
Жил в хижинах простых, и покорял столицы.
Вставал по петухам, сражался на штыках;
Чужой народ носил его на головах.
Одною пищею с солдатами питался.
Цари к нему в родство, не он к ним, причитался.
Был двух Империй вождь; Европу удивлял;
Сажал царей на трон, и на соломе спал.
В суворовской эпитафии адмирал Шишков превзошел себя: это, бесспорно, самый выдающийся образец его поэтического творчества. Мифологизированное противостояние столичной «Беседы…» и московского «Арзамаса», шишковистов и карамзинистов, не было борьбой бесталанного и талантливого, серого и яркого. В русской литературе остались и «арзамасцы» – Пушкин, Жуковский, Вяземский, многие другие – и участники «Беседы…»: Крылов, Державин, молодые Грибоедов, Шаховской и Бобров. Хвостовское графоманство и литературная воинственность благородного Шаховского не затмевали в «Беседе…» державинских традиций. Суворовская эпитафия Шишкова, выполненная в державинских традициях и с оригинальным талантом учёного и адмирала, была написана ещё до «Беседы…» и стала самой популярной эпитафией Суворову.
Шишков прочувствовал фактуру суворовского чуда – в его эпитафии присутствует солдат-богомолец, стоик и любимец славы. Ключом к разгадке суворовского феномена у Шишкова становится «непохожесть» полководца на других смертных, контрастные образы, царапающие читательское воображение. Каждая строка стихотворения раскрывает новую грань этой «непохожести». Думаю, что создатели кинобиографии Суворова в своей фактической неправоте оказались правы психологически: Суворову бы понравилось шишковское стихотворение, он поставил бы его в ряд со своими любимыми творениями Державина, античных поэтов и макферсоновского Оссиана, которого Суворов любил по переводу Ермила Кострова. Заслуживает внимания и шишковская «Надпись к памятнику Суворову на Царицыном лугу» (заметим, что Хвостов после установки памятника Суворову написал, ни много ни мало, оду скульптору Козловскому):
Для обращения всея Европы взоров
На образ сей, в меди блистающий меж нас,
Не нужен стихотворства глас;
Довольно молвить: се Суворов!
Мы не сумели, не посмели забыть про Суворова. Только в русской культуре мы встречаем всеобщее преклонение перед героями прошлых веков, которые остаются для нас уроком и сокровенной притчей. Почитание Суворова в народе – это настоящее чудо. Александр Васильевич окрыляет, вдохновляет и превращает в победителей тех, кто открывает ему сердце. Для современных русских людей Суворов значит больше, чем, скажем, Нельсон для англичан. Его не затмили герои стадионов, блокбастеров и рекламных роликов… В начале ХХI века хорошие стихи памяти Суворова написал Алексей Коровин:
Мая шестого дня
Колокола соборов
Жаловались, звеня.
Так умирал Суворов,
Воин, всю жизнь в строю
Родине прослуживший,
Ни перед кем в бою
Знамени не сложивший.
Шестого дня – это, конечно, по старому стилю. А в наше время панихиду по Александру Васильевичу Суворову служат 18 мая. Вознесутся к небу молитвы и из московского «суворовского» храма Феодора Студита, что у Никитских ворот, и из десятков других церквей по всей России…
Замечательный портрет Суворова создал в конце XIX века художник Валентин Серов
О всенародном прощании с полководцем поведал архимандрит Евгений Болховитинов, будущий митрополит Киевский и Галицкий, друг Державина, почитатель Суворова, одарённый литератор и историк:
«Я был в процессии и потому могу коротко описать вам церемониал. Князь лежал в фельдмаршальском мундире, в Андреевской ленте. Около гроба стояли табуреты, числом 18, на них разложены были кавалерии, бриллиантовый бант, пожалованный императрицей Екатериной Второй за взятие Измаила и перо за взятие Рымника, бриллиантовая шпага, фельдмаршальский жезл и прочее. Лицо князя было спокойно и без морщин. Борода отросла на полдюйма и вся белая. В физиономии что-то благоговейное и спокойное… Улицы, все окна в домах, балконы и кровли преисполнены были народу. День был прекрасный. Народ отовсюду бежал за нами. Наконец мы дошли и ввели церемонию в верхнюю монастырскую церковь… В церковь пускали только больших, а народу и в монастырь не пускали. Проповеди не было. Но зато лучше всякого панегирика пропели придворные певчие 90-ый псалом «Живый в помощи», концерт сочинения Бортнянского… Войска расположены были за монастырем. Отпето погребение, и тут-то раз десять едва я мог удержать слезы. При последнем целовании никто не подходил без слез к гробу. Тут явился и Державин. Его поклон гробу тронул до основания мое сердце, он закрыл лицо платком и отошел, и верно из сих слез выльется бессмертная ода…». Державин, Болховитинов, Бортнянский — ярчайшие личности того времени соединились в почтительном поклоне перед усопшим Суворовым; и каждый осветил суворовскую кончину своим талантом.
Отец Евгений как в воду глядел: на смерть Суворова Державин отозвался сразу несколькими стихами. Сокрушённый, он возвратился на Фонтанку с похорон героя, думы о Суворове не оставляли его. «У автора в клетке был снигирь, выученный петь одно колено военного марша; когда автор по преставлении сего героя возвратился в дом, то, услыша, что сия птичка поет военную песнь, написал сию оду в память столь славного мужа». Только через пять лет в «Друге просвещения» выйдет стихотворение «К снигирю. По кончине князя Суворова», с примечанием: «Сия пьеса прислана от неизвестного». Многим уже было знакомо это сочинение Державина – и всё-таки «от неизвестного»:
Что ты заводишь песню военну
Флейте подобно, милый снигирь?
С кем мы пойдем войной на Гиену?
Кто теперь вождь наш? Кто богатырь?
Сильный где, храбрый, быстрый Суворов?
Северны громы в гробе лежат.
Достойное начало – трагические аккорды. Но дальше – главное:
Кто перед ратью будет, пылая,
Ездить на кляче, есть сухари;
В стуже и в зное меч закаляя,
Спать на соломе, бдеть до зари;
Тысячи воинств, стен и затворов;
С горстью россиян всё побеждать?
Император ещё при жизни полководца приказал установить ему памятник в Петербурге. Павел был хозяином своему слову: захотел – дал, захотел – забрал обратно. И всё-таки скульптор Михаил Козловский, к тому времени уже смертельно больной, работал над монументом герою. Он изобразил Суворова в виде римского бога войны – Марса. Сходство находили только в стремительной позе. 5 мая 1801 года на Марсовом поле – через год после смерти Суворова, через два месяца после гибели Павла – военные и штатские с ликованием встретили открытие памятника. Римский бог на поле своего имени! А у Державина получился не Марс со щитом и мечом, а подлинный чудак и полководец времён Екатерины и Павла, современник, начальник и приятель поэта.
Вспомним и знаменитый эпистолярный отклик Державина на смерть Суворова: «Подлинно, хорошо в такой славе вне и в таком неуважении внутрь окончить век! Это истинная картина древнего великого мужа. Вот урок, что есть человек». Гаврила Романович (человек осведомлённый) считал полководца жертвой придворных интриг, это горькое ощущение угнетало поэта.
Именно поэтому другое стихотворение надолго осталось потаённым, его даже от имени неизвестного опасно было публиковать:
Всторжествовал — и усмехнулся
Внутри душя своей тиран,
Что гром его не промахнулся,
Что им удар последний дал
Непобедимому герою,
Который в тысящных боях
Боролся твердой с ним душою
И презирал угрозы страх.
И дальше – главное:
Нет, не тиран, не лютый рок,
Не смерть «…» сразила:
Венцедаятель, славы Бог
Архистратига Михаила
Послал, небесных вождя сил,
Да приведет к нему вождя земного,
Приять возмездия венец,
Как луч от свода голубого…
Тайну десятой строки этого стихотворения разгадать несложно: «Не смерть … сразила». Конечно же – Суворова. Державин побоялся напрямую вписать эту фамилию в тетрадь: тогда бы прояснилась антипавловская направленность незавершённой оды… В нашем представлении император Павел превратился в жертву – да он и был жертвой кровавого заговора. Но современники (в особенности – дворяне) считали его «деспотом и капралом на плац-параде», не более. К тому же император в последние недели жизни Суворова и впрямь подверг смертельно больного старика несправедливой опале. А ведь именно суворовская слава ярко озарила годы правления императора-эксцентрика.
Суворов не отпускал Державина. Снова и снова он писал о нём:
Окончи, вечность,
Тех споров бесконечность,
Кто больше из твоих героев был.
Окончи бесконечность споров.
В твое святилище вступил
От нас Суворов.
Державин придумал для могилы Суворова эпитафию величественную и лаконичную, вполне в духе великого героя. «ЗДЕСЬ ЛЕЖИТ СУВОРОВ» — и Александр Васильевич, по легенде, горячо одобрил эту идею. Кто в России не знает своего защитника, старого солдата? Но не так просто сложилась судьба эпитафии… На могиле Суворова в Александро-Невской лавре выбили надпись подлиннее: «Здѣсь лежитъ Суворовъ. Генералиссимусъ Князь Италiйскiй Гр. Александръ Васильевичъ Суворовъ Рымникскiий, родился 1729го г. Ноября 13го дня, скончался 1800го года Маѩ 6го, Тезоименитство его Нояб.24го». Так оно привычнее, но и банальнее.
Воля Суворова и Державина была выполнена только через пятьдесят лет после смерти. Это внук полководца, Александр Аркадьевич Суворов, в 1850-м восстановил справедливость. С тех пор в Александро-Невской лавре, в нижней Благовещенской церкви, у левого клироса, на могильной плите выбита самая яркая из русских эпитафий: «Здесь лежит Суворов».
Ещё одна, подобная «Снигирю», вершина суворовской поэзии – стихотворение адмирала А. С. Шишкова, в будущем – идеолога русской победы 1812 года. Шишковская эпитафия Державину хорошо известна зрителям пудовкинского кинофильма «Суворов». В этом фильме сам полководец (вопреки исторической правде) в Кончанском декламирует шишковскую эпитафию:
Остановись прохожий!
Здесь человек лежит, на смертных непохожий.
На крылосе в глуши с дьячком он басом пел,
И славою как Петр иль Александр гремел.
Ушатом на себя холодную лил воду,
И пламень храбрости вливал в сердца народу.
Не в латах, на конях, как Греческий герой,
Не со щитом златым, украшенным всех паче,
С нагайкою в руках и на козацкой кляче,
В едино лето взял полдюжины он Трой.
Не в брОню облечен, не на холму высоком,
Он брань кровавую спокойным мерил оком,
В рубахе, в шишаке, пред войсками верхом,
Как молния сверкал, и поражал как гром.
С полками там ходил, где чуть летают птицы.
Жил в хижинах простых, и покорял столицы.
Вставал по петухам, сражался на штыках;
Чужой народ носил его на головах.
Одною пищею с солдатами питался.
Цари к нему в родство, не он к ним, причитался.
Был двух Империй вождь; Европу удивлял;
Сажал царей на трон, и на соломе спал.
В суворовской эпитафии адмирал Шишков превзошел себя: это, бесспорно, самый выдающийся образец его поэтического творчества. Мифологизированное противостояние столичной «Беседы…» и московского «Арзамаса», шишковистов и карамзинистов, не было борьбой бесталанного и талантливого, серого и яркого. В русской литературе остались и «арзамасцы» – Пушкин, Жуковский, Вяземский, многие другие – и участники «Беседы…»: Крылов, Державин, молодые Грибоедов, Шаховской и Бобров. Хвостовское графоманство и литературная воинственность благородного Шаховского не затмевали в «Беседе…» державинских традиций. Суворовская эпитафия Шишкова, выполненная в державинских традициях и с оригинальным талантом учёного и адмирала, была написана ещё до «Беседы…» и стала самой популярной эпитафией Суворову.
Шишков прочувствовал фактуру суворовского чуда – в его эпитафии присутствует солдат-богомолец, стоик и любимец славы. Ключом к разгадке суворовского феномена у Шишкова становится «непохожесть» полководца на других смертных, контрастные образы, царапающие читательское воображение. Каждая строка стихотворения раскрывает новую грань этой «непохожести». Думаю, что создатели кинобиографии Суворова в своей фактической неправоте оказались правы психологически: Суворову бы понравилось шишковское стихотворение, он поставил бы его в ряд со своими любимыми творениями Державина, античных поэтов и макферсоновского Оссиана, которого Суворов любил по переводу Ермила Кострова. Заслуживает внимания и шишковская «Надпись к памятнику Суворову на Царицыном лугу» (заметим, что Хвостов после установки памятника Суворову написал, ни много ни мало, оду скульптору Козловскому):
Для обращения всея Европы взоров
На образ сей, в меди блистающий меж нас,
Не нужен стихотворства глас;
Довольно молвить: се Суворов!
Мы не сумели, не посмели забыть про Суворова. Только в русской культуре мы встречаем всеобщее преклонение перед героями прошлых веков, которые остаются для нас уроком и сокровенной притчей. Почитание Суворова в народе – это настоящее чудо. Александр Васильевич окрыляет, вдохновляет и превращает в победителей тех, кто открывает ему сердце. Для современных русских людей Суворов значит больше, чем, скажем, Нельсон для англичан. Его не затмили герои стадионов, блокбастеров и рекламных роликов… В начале ХХI века хорошие стихи памяти Суворова написал Алексей Коровин:
Мая шестого дня
Колокола соборов
Жаловались, звеня.
Так умирал Суворов,
Воин, всю жизнь в строю
Родине прослуживший,
Ни перед кем в бою
Знамени не сложивший.
Шестого дня – это, конечно, по старому стилю. А в наше время панихиду по Александру Васильевичу Суворову служат 18 мая. Вознесутся к небу молитвы и из московского «суворовского» храма Феодора Студита, что у Никитских ворот, и из десятков других церквей по всей России…
Информация