Чем активнее государство борется с коррупцией, тем больше ее масштаб
При этом понимание того, что такое коррупция, в обществе отсутствует.Тема коррупции и, соответственно, борьбы с коррупцией превращается в некую мантру. С коррупцией борются все – МВД, ФСБ, Следственный комитет, прокуратура, журналисты, государство, оппозиция, официальная пресса, оппозиционная пресса… Подтвердилась информация и о создании особого антикоррупционного управления в администрации президента, хотя сразу после появления этой информации ее всячески опровергали.
Рассказывают, что когда Андропов создавал в КГБ особое управление по борьбе с идеологическими диверсиями, его предостерегали от этого шага, говоря, что само наличие такой структуры означает институализацию интереса в сохранении и расширении идеологических диверсий и людей, ими занимающихся. Ведь если есть специалисты в некой сфере деятельности, то они заинтересованы в сохранении этой сферы деятельности, то есть в своей востребованности.
Не будет коррупции, не нужны будут и борцы с коррупцией – ни журналисты, ни следователи. Отсюда, строго говоря, вытекает, что борцы с коррупцией заинтересованы в существовании коррупции, а коррупционеры – в борцах с коррупцией как заинтересованных в сохранении своей сферы деятельности. Поэтому, как ни парадоксально, но факт: чем масштабнее декларируется борьба с коррупцией, тем больше в стране бывает коррупция.
При этом само понятие «коррупция» остается, с одной стороны, полумифическим, а с другой – не вполне понимаемым. По данным опросов, примерно три четверти опрошенных в целом по стране говорят, что никогда и ни в каком качестве не были участниками коррупционных действий. С другой стороны, при опросах такой специфической аудитории, как слушатели «Эха Москвы», уже три четверти говорят, что имели дело с коррупционными проявлениями и принимали в них участие. Строго говоря, это никакое не противоречие, а показатель того, какие социальные группы являются слушателями «Эха Москвы».
Однако важнее другое: ясное представление о том, что называется коррупцией, в обществе отсутствует. В собственном значении термина коррупция – это разложение, продажность, то есть такое положение вещей, когда, скажем, извлечение личной выгоды осуществляется в ущерб тем задачам и функциям, которые должен решать тот или иной человек, занимающий значимое положение.
Российский закон, как это часто бывает, толкует это много более запутанно и маловразумительно. Но дело даже и не в этом. Просто с коррупцией часто смешивается подчас схожее явление – то, которое обычно называют казнокрадством. То есть ситуации, когда тот или иной носитель государственных полномочий начинает рассматривать «государственную казну» (то есть принадлежащие государству ресурсы) как подлежащую личному использованию и личному присвоению.
С известной точки зрения слово «казнокрад» звучит во многом хуже, чем «взяточник», потому что первый обкрадывает государство и народ. Ко второму же отношение куда терпимее, особенно если речь идет именно о взятке, а не о поборах. Имеется в виду, что первое – это продажа того или иного своего служебного решения в ущерб интересам дела ради интересов взяткодателя, а второе – получение платы за добросовестное исполнение своих обязанностей.
Однако разница в том, что если ущерб интересам дела ради личной выгоды всегда является ущербом интересам дела, почему и несет характер разложения и продажности, то казнокрадство, то есть присвоение государственных или общественных ресурсов, в разных ситуациях может играть разную роль, и в одних быть во вред государству, а в других – оказываться ему выгодным.
Естественно, что в институализированном, стабильном и утвердившемся государстве присвоение государственных ресурсов оценивается однозначно негативно. На более же ранних стадиях оно, как ни парадоксально, выгодно, да и вообще является чуть ли не фундаментом государственности. Самый хрестоматийный и растиражированный пример – казнокрадство Александра Меньшикова и Григория Потемкина: сосчитать, сколько именно они присвоили казны, наверное, невозможно в принципе. Только то, что принесла их государственная деятельность, все равно оказывается много больше. Сколько бы ни присвоил золота Потемкин – освоение Малороссии, Крыма и создание Черноморского флота все равно стоит дороже. Сколько бы миллионов ни растратил Меньшиков – одни Нотебург и Полтава тоже все это окупили.
И дело не в сакраментальном «Великому позволено». Дело в том, что именно так и строится государственность: через создание в носителе государственных функций чувства личной выгоды от государственных успехов. Диалог из культового фильма – «А ты не путай свой карман с государственным!» – «А я, между прочим, тут на то и поставлен, чтобы блюсти государственные интересы!» (как свои личные) – на деле много глубже, чем кажется с первого взгляда.
Потому что когда для представителя государства служение государственным интересам становится его личным делом – это означает, что его личный интерес не отделен от государственного, и государственному интересу он отдает себя всего. А когда отделен – он четко знает, что до шести вечера он служит государству, а после шести живет своими интересами, и государственные дела ему безразличны. Понятно, конечно, что лучше всего, когда он все это делает исключительно ради идеалов, но, кстати, идеалы – это тоже форма личного интереса. Скорее всего, Меньшикова можно было подкупить, но только не в вопросах, касающихся преданности Петру и государственным интересам России. Как, впрочем, и Потемкина.
Государственность вообще начинается с того, что некто, объявивший себя королем некой земли, посылает в некий край своего соратника и поручает ему обеспечивать лояльность этого края, защиту его рубежей от соседей, сбор налога с жителей, создание дружины и ее участие в воинских походах короля, а также дает ему право «кормиться» от этого «графства», то есть обогащаться за его счет.
Понятно, что это называется «ранний феодализм» и, по идее, должно было бы остаться далеко в прошлом, и в ХХI веке нужно было бы иметь иные формы государственности. Но только надо учитывать одну немаловажную деталь: 22 года назад государственность страны была почти полностью разрушена и разрушалась далее все 90-е годы. Конечно, если иметь под руками партию большевиков и полки вооруженного пролетариата, то за последующие 10-15 лет можно было бы создать и нечто большее, но что делать, если их нет?
В этом случае можно только создать примерно то, что есть сейчас, а в этом состоянии может иметь место либо некая форма соединения личного и государственного интересов, либо государственность вообще не из чего будет складывать, и она будет замещаться криминальными структурами либо колониальной администрацией.
Тут дело уже не в том, хорошо это или плохо с нравственной точки зрения, а в том, что по факту это действительно так: «казнокрадство», отождествление государственных ресурсов с личными ресурсами на этом этапе – материал создания государственности, его цемент. И здесь мы сталкиваемся с самым главным и самым важным. Если дело обстоит действительно так, то «борьба с коррупцией» на этом этапе развития страны – это разрушение, раздробление того первичного материала, «цемента», материала, из которого складывается государственность.
В России государственность была практически разрушена в конце 1980-х – начале 1990-х гг. Процесс ее изничтожения во многом продолжался и все 90-е годы. В 2000-е она так или иначе начала восстанавливаться. И как раз с развитием этого процесса – примерно с середины нулевых годов, – в обществе активизируется тема обвинений власти в коррупции, причем активизируется она по инициативе представителей сил и интересов 1990-х гг., утративших свое доминирование в политической и экономической жизни. За 5-8 лет эта тема стала постоянно муссируемой и модной, и сама власть, обвиняемая в коррупционности, включилась в ретранслирование этой темы.
Возникает цепочка: происходит срастание и восстановление государственности → один из строительных материалов этого процесса – отождествление носителями власти государственного и личного интересов → разворачивается активная «борьба с коррупцией», под понятие которой незаметно подводится и данное отождествление интересов.
То есть получается, что ведется борьба не против «коррупции как разложения», а против «цемента» скрепления государственности. Причем в первую очередь именно теми силами, которые выступают в качестве явных противников и оппонентов этой государственности. И тогда весь этот навязчивый разговор о «противодействии коррупции» есть лишь элегантный способ борьбы против восстановления государственности и ее суверенности.
Налицо ловушка для общества – сознательное представление элементов восстановления элементами разложения и способ развернуть здоровое и естественное неприятие разложения на противодействие восстановлению.
Схожим образом в конце 1980-х естественное и здоровое стремление к развитию и восхождению социализма на его более высокую ступень было использовано как средство и способ его разрушения. Причем сейчас, как и тогда, сама власть попадает в расставленную ловушку и становится средством и тараном разрушения того, за оздоровление чего, как ей кажется, она начинает бороться.
И это замещение реальной цели целью ложной осуществляется (вполне продуманно и технологично) теми, кто преследует свою реальную цель – не дать восстановиться сильному государству, причем сделав это так, чтобы оно само по мере своего укрепления как можно более активно начинало бороться за свое же разрушение.
Информация