Осторожность – мать героизма
О страхе на войне и его преодолении написано немало, в частности, что это нормально и что не боится только полный дурак… Безусловно, психически нормальный человек должен в силу инстинкта самосохранения избегать опасности, в том числе на войне, либо стремиться максимально снизить риск для жизни и здоровья, а если он – командир, то не только для собственных. Однако я бы внес уточнение. Хорошо обученный военный – профессионал – должен опасаться, но не бояться боя. Разница в том, что, опасаясь, он осознанно идет на столкновение, ищет его, при этом в полной мере понимает, что пули у противника не из пластилина, поэтому старается сделать себя и свое подразделение наименее уязвимым. Знание степени риска позволяет действовать продуманно и грамотно. Незнание же рождает страх и даже панику.
У страха глаза велики
Мне неоднократно доводилось сталкиваться с людьми, войны как таковой не хлебнувшими, но вспоминавшими ее с ужасом. Было это в Афгане, спустя несколько лет – как и следовало ожидать, говорили все с большим пафосом. В таком поведении ничего удивительного нет. Ведь страшна не столько конкретная опасность, сколько неизвестность, с которой сталкивается человек, попадая впервые в район боевых действий. Именно на начальном этапе фронтовой службы боязнь неведомой войны можно охарактеризовать как страх. В этот период он обладает способностью порождать новый страх, а слухи (чем неправдоподобнее, тем хуже) укрепляют его. Человек запугивает сам себя, и только реальность боевых действий может освободить его.
Примером самозапугивания служит история об изменении поведения офицеров нашего отряда при входе в ДРА в 1984 году.
Отряд был сформирован еще в 1980 году, в начале 1984-го доукомплектован офицерами 12-й бригады спецназначения и других частей. То есть офицерский, да и в основном солдатский и сержантский коллектив был сколочен еще в Союзе. Офицеры знали друг друга давно. По дороге на Кушку среди них наблюдалась некая бравада: вот, мол, на войну едем! Как в любом коллективе, у нас были люди чуть получше и чуть похуже, но в целом большой разницы до перехода границы не наблюдалось. Утром 10 февраля мы пересекли мост через Кушку и оказались в Афганистане. Здесь была такая же земля, так же сыро и промозгло, такой же туман, но… мы вдруг стали другими. Катализатором этого превращения был страх. Сознание того, что здесь идет настоящая война, заставило нас изменить поведение. Одни мобилизовали опыт и знания и готовились противостоять врагу, другие же оказались готовы спрятаться за чужие, в том числе и солдатские, спины, хотя еще не прозвучало ни единого выстрела, а врага не было и в помине.
Другой случай произошел спустя два года. Есть в штатном расписании отдельного отряда должность аптекаря. Исполняет ее прапорщик. Не помню фамилию нашего аптекаря, помню только, что звали его Игорь. Он ни разу не выезжал из расположения части не только на боевые действия, но, по-моему, даже в колонне нашей автороты, частенько мотавшейся на Кушку. Ни в чем плохом этот человек никогда не был замечен в течение двух лет. Отслужил, честно исполняя свою должность, и уже ждал «заменщика». И «заменщик» прибыл, но оказалось, что ВУС приехавшего прапорщика соответствует должности старшины роты, а никак не аптекаря. Казалось бы, ничего страшного: не этот, так другой приедет. Но что стало с Игорем! Он закатил истерику, кричал, валялся в пыли. Нам, боевым офицерам, это было дико. Игорь ничем не рисковал, оставаясь еще максимум на месяц в Афгане, но плакал и кричал взрослый мужик так, словно ему предстояло участвовать во всех мыслимых и немыслимых боевых выходах. Он себя запутал, видимо, уже давно, но честно держался два года, узнав же о продлении срока службы в Афгане на какой-то мизер, не выдержал и сломался. Ни с одним из наших боевых офицеров подобного не случалось, хотя многие прослужили в Афгане по нескольку месяцев. Просто война не была для нас тем страхом, который создал в своем воображении наш аптекарь.
В бою бояться некогда
Осенью 1984 года в наш отряд приехал служить мой друг и однокашник по 9-й роте Рязанского училища старший лейтенант Олег Шейко. Я к тому времени провоевал около полугода и по сравнению с ним считался опытным офицером. Чтобы как можно быстрее компенсировать эту разницу хотя бы в теоретическом аспекте, ибо наши действия в Афганистане значительно отличались от того, чему нас учили в училище, я принялся растолковывать другу особенности той войны. Рисовал какие-то схемы, рассказывал, показывал. В конце, вполне довольный собой, спросил, все ли понятно. Олег, по лицу которого было видно, что он не разделяет моей радости, ответил: «С тактикой разберемся. Ты лучше скажи честно: когда начинается бой и по тебе стреляют, очень страшно?» Поняв, какие проблемы больше мучают в настоящее время моего корешка, я ответил честно: «Когда начинается бой, просто не думаешь о страхе. Ты охвачен динамикой происходящего, тебя распирает азарт схватки. Если вдруг противник обходит, решаешь задачи организации обороны. Короче, за работой, а война – это такая же работа, как любая другая, некогда бояться».
Олег тогда ничего не ответил. Спустя несколько недель он расположил свою группу на удобной, но пристрелянной с других высот горке. Утром духи их стали долбить из ДШК так, что головы не поднять, а пехота пошла цепью. Олег сумел организовать отпор, вызвать поддержку и эвакуировать всех без потерь. Потом он пришел ко мне и сказал: «Ты был прав! Поначалу я не поверил, думал, что просто выпендриваешься. Но сегодня утром убедился, что ты не врал. В бою бояться некогда!»
Человек в бою занят боем, а не собственными страхами и самозапугиванием. Со временем приходят опыт и уверенность. Поведение становится четким, грамотным и расчетливым. Казалось бы, все: процесс становления воина и командира закончен, дальше дела пойдут как по маслу. Не тут-то было. Примерно через полгода возникает другая опасность, еще более страшная для человека, поскольку не осознаваемая.
Звездная болезнь
Отвоевав успешно полгода, человек перестает не только бояться, но даже опасаться войны. Успехи притупляют чувство опасности. Приходит уверенность, что ты можешь все, что удача благоволит. В результате начинаешь допускать неточности и небрежности, и хорошо, если судьба накажет не сильно, лишь встряхнув за шиворот, как заигравшегося щенка, напомнив, что война – не шутка и халатность здесь чревата смертью.
Так было и со мной. К осени 1984 года я воевал достаточно успешно, без потерь. И моя группа, и рота, которой я командовал два месяца, заменяя ротного, имели солидные результаты. Почти все офицеры и многие солдаты были представлены к наградам. Тут-то и щелкнула меня по носу судьба.
Я командовал 310-м отрядом, выделенным из состава нашей роты. Задача заключалась в том, чтобы с брони высадить две группы на караванных маршрутах в районе г. Бурибанд и в районе северо-восточнее населенного пункта Шахри-Сафа. Сам же я с бронегруппой из трех БМП-2, одной БРМ-1 и одной КШМ и десантом из восьми человек на броне должен был углубиться еще восточнее и провести разведку караванных маршрутов мятежников недалеко от г. Калат.
Ротный, ложась в госпиталь, забыл передать ключи от сейфа, где хранилась наша «медицина». Я же, утратив бдительность, не удосужился потребовать от командования назначения в состав бронегруппы санинструктора.
Все шло по плану. Десантировав группы, мы углубились в зону нашей ответственности километров на сто с гаком. День клонился к закату, и мы решили остановиться на ночь. Справа от нас находилась гора Лой-Каравули-Гундай, в профиль напоминающая двугорбого верблюда. Там мы и решили занять круговую оборону. Основные силы «сели» на восточный горб горы, но и западный оставлять без присмотра не хотелось. Поэтому во впадину между горбами я распорядился поставить одну БМП-2, а над ней на западный горб посадить двоих из состава десанта для прикрытия.
Ночь была абсолютно безлунной. Отсутствие видимости усугублял сильный ветер, скрывавший подозрительные звуки. Около 23.00 я обошел позиции на восточном горбе. Все было нормально, и я допустил вторую оплошность. Зная, что парни у нас опытные, поленился идти проверять бойцов у отдельно стоявшей машины. Расслабило и то, что на бронегруппы, занимавшие круговую оборону, никто не нападал. Однако, как потом выяснилось, окрестности г. Калат были «краем непуганых идиотов». Спустя полгода после описываемых событий в этом районе на бронегруппу 7-го отряда духи шли чуть ли не колоннами, как каппелевцы в «Чапаеве». Естественно, через некоторое время, потеряв не одну сотню человек, поняли свою неправоту, но осенью 1984 года они еще не видели ни одного советского солдата. Как потом сообщила агентура, против нас вышли три бандгруппы, объединившиеся в отряд численностью более 80 человек.
Под покровом темноты духи окружили гору и стали подниматься. Около 24.00 начался обстрел бронегруппы. Огонь был очень плотным, но из-за того, что духам приходилось стрелять снизу вверх и из-за темноты, мешавшей вести прицельный огонь, потерь мы не понесли. В жестком и скоротечном бою нам удалось отразить нападение на основную группу, однако отдельно стоявшая машина – единственная, которая проецировалась на фоне неба, – была подбита сразу, наводчик-оператор рядовой Каменсков погиб. Водитель КШМ рядовой Базлов, выносивший его, был тяжело ранен. Огнем одной из БМП-2 духи, окружившие подбитую машину, были уничтожены. Противник отошел. Вертолет, вызванный в 1.00 для эвакуации раненых, прибыл только в 8.00. Базлов к этому времени умер.
Как выяснилось, бойцы, прикрывавшие отдельно стоявшую БМП-2, оставили свои позиции и спустились к экипажу, который также наблюдения не вел. Если бы я проверил их боеготовность в 23.00, то этих потерь не было, а удосужься взять с собой санинструктора, ввиду отсутствия медикаментов, Базлов скорее всего остался бы жив. Получив эту встряску, я вновь стал относиться к войне как к войне, а не как к увеселительной прогулке. Все встало на свои места.
Но бывает, что человек делает непростительные ошибки. Тогда двоечника в школе жизни ждет встреча с ее директором – Господом Богом.
Так погиб лейтенант Сергей Куба. Нельзя сказать, что фортуна его особо баловала. В сущности, при всем стремлении воевать, Кубинец не провел ни одной результативной (по трофеям) засады. Все ему попадалась какая-то мелочь. Однако в засады ходил исправно и бит ни разу не был. Видимо, поэтому и расслабился на Хакрезской дороге.
Ночью «забила» его группа трактор с прицепом, но пустым. Ребятам бы собраться и уйти в другое место. Ночью духи бы их не нашли, да и искать не стали. Они же остались. Поутру духи подтянули силы, посадили снайперов и ввалили нашим по полной программе. Серега вызвал «вертушки» и сам их наводил, стреляя из пулемета. Когда пуля снайпера ударила рядом, он понял – пристрелялись. Однако снова ошибся и позицию не сменил. В результате при следующей попытке пострелять из пулемета получил пулю в голову. Группу с трудом и с потерями вытащили из ущелья.
Еще более трагический случай произошел в 7-м отряде в Шахджое. Почти полностью была уничтожена группа лейтенанта Онищука. Причина – все та же звездная болезнь. «Забив» ночью машину, Онищук, дабы не рисковать людьми, решил досмотреть ее утром. Все логично, но ночью духи у машины устроили засаду, а крупные силы подтянули и расположили на горе, напротив позиций наших. Главная ошибка спецназовцев заключалась в том, что группа досмотра начала работать вне видимости основных сил. Духи, находившиеся в засаде, бесшумно уничтожили ее, переоделись в спецназовскую робу и стали подниматься на гору, где находились основные силы группы. И опять халатность! Никто не удосужился посмотреть в бинокль на возвращавшихся или хотя бы пообщаться с ними по радио. Заметили, что к ним идут бородатые мужики, а не свои ребята, слишком поздно. В результате в живых остались два или три человека. Героизм, проявленный в том бою, уже не мог спасти положение…
Получив в свое время «по носу», я четко усвоил, что к войне надо относиться крайне серьезно. Этому учил своих бойцов и молодых лейтенантов, прибывших из Союза, когда стал заместителем командира роты. Каждый выход на войну должен быть как первый. Тогда и командир, и его подчиненные, осознающие, что врага не надо бояться, но необходимо опасаться, в 99 случаях из 100 останутся живы и успешно выполнят поставленную задачу.
Информация