Сабля комкора Гая
В начале 1960-х военный историк и писатель Гайк Айрапетян принес свою книгу «Железный Гай» маршалу Семену Михайловичу Буденному и попросил написать обращение к читателю.
Через некоторое время прославленный военачальник вызвал автора к себе. «Ну что, написано с любовью, с душой. Слово казака, подпишу. Хотя признаюсь, не очень-то мы ладили.
На польском фронте он промчался до Варшавы, а я из-за упрямства Иосифа застрял подо Львовом. Вот и назвал польский маршал Пилсудский Гая лучшим военачальником Страны Советов. А когда он стал заведовать кафедрой в академии, полгода не принимал у меня зачета по военной истории. Все урядником называл, руки мне не подавал.
Но все равно уважал я его как отличного конника и мудрого полководца. Ну что же, давайте вернем брата-конника из небытия…»
Семинарист, боевик, дружинник
Молодые годы человека, о личной храбрости и отваге которого в армии ходили легенды, были наполнены самыми невероятными событиями. Да и могло ли быть иначе, если пришлись они на переломную эпоху, вобравшую в себя столько войн и революционных потрясений, что хватило бы не на одну жизнь.
Гая Дмитриевич Гай (он же — Гайк Бжшкян) родился 18 февраля 1887 года в персидском городе Тавризе в семье школьного учителя. Но не простого: его отец был одним из основателей армянской социал-демократической партии
«Гнчак» («Колокол»). Эта полуподпольная организация, действовавшая на территории Персии, своей конечной целью ставила избавление армян от турецкого ига путем вооруженного восстания и последующее объединение армянских земель в независимое государство.
В Тавризе Гайк успешно окончил четырехклассную городскую армянскую школу и уже в 15 лет вступил в одну из партийных ячеек. На этом его детство и завершилось. В конце 1903-го семья перебралась в Тифлис, где юноша поступил в армянскую учительскую семинарию. Но не прошло и года, как был изгнан из стен учебного заведения: семинарист организовал социал-демократический кружок и пытался вести среди сокурсников революционную пропаганду.
Впрочем, молодой человек не расстроился из-за такого поворота событий. В семнадцать лет он стал бойцом одного из отряда фидаинов, ведущих национально-освободительную борьбу с турками в населенных армянами местностях, защищавших от турецких погромов армянские селения в Западной Армении и Киликии. Среди громких дел армянских фидаинов тех лет значатся упорные бои с регулярными турецкими войсками у Сасуна, Тарона, Васпуракана, Харса и Алваринджа, разгром большого карательного отряда у села Гомер в мае 1904 года, бой у монастыря Аракелоц.
В практически непрерывных стычках с турецкими войсками и полицией прошло почти три года, после чего молодой революционер вновь круто изменил свою судьбу: он прибыл в Баку для ведения пропагандистской работы среди армянского и персидского пролетариата. В это же время проявились его журналистские способности: Гайк Бжшкян активно сотрудничал с армянскими социал-демократическими изданиями на Кавказе и в Персии, публикуясь под псевдонимом «Банвор Гай».
Но если турецкие пули его пощадили, то от бдительного ока российской полиции скрыться не удалось — в том же, 1906 году Гая впервые арестовывают и заключают на шесть месяцев в Баиловскую тюрьму.
После выхода на свободу он устроился работать на нефтяные промыслы Нобеля, где организовал революционные рабочие кружки в Балаханах, Сабунчи и Биби-Эйбате. В это же время вместе со Степаном Шаумяном — одним из будущих 26 расстрелянных англичанами бакинских комиссаров — Гай создал Союз нефтепромышленных служащих, один из первых российских профсоюзов.
В 1911 году молодой и энергичный революционер вновь появился в Тифлисе, где участвовал в организации Союза торгово-промышленных служащих и стал одним из его руководителей. Но ненадолго: после очередной стачки, организованной профсоюзом, Гая опять арестовали и заключили в Метехскую тюрьму. А после выхода на свободу выслали в Астрахань под гласный надзор полиции. Там и застала его Первая мировая.
С началом войны в Закавказье, где России противостояла Турция, широко развернулось армянское добровольческое движение, поскольку армяне рассчитывали на освобождение с помощью русского оружия своих западных земель, находившихся под игом османов. Созданное с одобрения русского правительства Армянское национальное бюро уже в начале осени 1914 года приступило к формированию добровольческих отрядов — армянских боевых дружин, возглавить которые согласились известные руководители национального движения на территории Западной Армении. С разных концов света — из Египта, Франции, США — в бюро поступали многочисленные заявления от армян как с просьбой принять их в ряды добровольцев, так и с сообщениями о готовности оказать финансовую помощь.
Следует ли удивляться, что, едва узнав об этом, Гайк написал заявление и без особых формальностей и проволочек был включен в состав 6-й армянской дружины, где возглавил кавалерийскую сотню. В ноябре 1914-го армянские добровольческие отряды приняли боевое крещение. В последующем они прекрасно проявили себя в боях за Ван, Дильман, Битлис, Муш, Эрзрум, Хлат и многие другие города.
За личную доблесть и отличия в тех делах, умелое командование подчиненными Гайка Бжшкяна произвели в штабс-капитаны. Он трижды был ранен, его мундир украшали два солдатских Георгиевских креста и серебряная медаль на Георгиевской ленте. А после гибели в одном из сражений командира 6-й дружины Гайк возглавил это подразделение. Умирающий от ран офицер передал своему преемнику наградное Георгиевское оружие, которого был удостоен незадолго до этого. На этой сабле Гайк поклялся никогда не отступать и не сдаваться.
У этого оружия удивительная судьба, но об этом чуть позже…
Интересно, что и на войне Гайк Бжшкян не забросил журналистику: именно из серии его публикаций «Письма из Эрзрума», вышедших в тифлисской газете «Гахапар», русская общественность впервые узнала о разграблении и разорении армянских сел турками, о депортации и массовой резне армянского населения в Западной Армении.
В начале 1916 года армянские боевые дружины как самостоятельные национальные подразделения были расформированы. На их основе в составе русской армии были созданы стрелковые батальоны, которые участвовали в боевых действиях до конца войны. Но штабс-капитан Бжшкян в это время был занят другим делом: из-за начавшихся проблем со здоровьем его направили в Тифлис и назначили инструктором на курсах ускоренной подготовки офицеров. В конце года раны, полученные на фронте, стали напоминать о себе до такой степени, что Гайка в принудительном порядке отправили в военный госпиталь в Москву.
Здесь он и встретил Февральскую революцию, которую, несмотря на офицерские погоны, принял с большим восторгом. Недолечившись, явился в Московский Совет рабочих и солдатских депутатов, чтобы предложить свои услуги новой власти, и был назначен начальником военно-патрульной команды. Поддержание революционного порядка на столичных улицах и разоружение полицейских стало его первой боевой задачей.
Гайк Бжшкян — несостоявшийся учитель и журналист, лихой боевик и бесстрашный дружинник, доблестный офицер русской армии — окончательно канул в прошлое. Ему на смену на историческую сцену явился красный командир Гай.
Начдив, комкор, командарм
В гражданскую он стал одним из организаторов и самых прославленных командиров Красной Армии. Его имя было на слуху с весны 1917 года, когда по заданию предсовнаркома Туркестана Колесова и Самаркандского ревкома Гай в короткий срок сформировал боевые дружины из рабочих для борьбы с эмиром Бухары, выступившим против советской власти.
А летом 1918-го впервые проявились не просто командирские, а именно полководческие таланты Гая: в июле он хитрым маневром вывел из окружения трехтысячную группировку красноармейских отрядов. 27 июля эти подразделения получили наименование 1-й сводной Симбирской пехотной дивизии и влились в состав 1-й армии Восточного фронта, которой командовал Михаил Тухачевский. Тогда и произошло его знакомство с Гаем.
В те дни красным в Поволжье приходилось нелегко. Мятежный чехословацкий корпус взял Самару и Симбирск, на левобережье хозяйничали каппелевцы. Однако к началу осени армия Тухачевского, проведя ряд успешных операций, подошла с трех сторон к родному городу вождя мирового пролетариата. Дивизия Гая наступала со стороны Сенгилея. И первой, буквально на плечах бегущего противника, 12 сентября ворвалась в Симбирск.
В советской школе на уроках истории непременно упоминали о том, что сразу после этого на имя Ленина ушла телеграмма: «Взятие вашего родного города — ответ на одну вашу рану, за другую будет Самара». А вот о том, что под телеграммой стояла подпись начдива Гая, ученикам почему-то не говорилось никогда…
Дивизией, первой в Красной Армии получившей Почетное революционное Красное знамя, он командовал до 20 ноября. Под его руководством это соединение отличилось в боях за Самару, Сызрань, Бузулук, Стерлитамак, Белебей, Бугуруслан, Орск, Уфу Уральск, Актюбинск и другие города, за что начдив Гай был удостоен ордена Красного Знамени.
Интересный факт: именно в это время в дивизии Гая проходил службу красноармеец Георгий Жуков — будущий Маршал Советского Союза. В своих мемуарах прославленный полководец так вспоминал о первой встрече с начдивом: «Я увидел красивого человека, по-военному подтянутого. Его глаза светились доброжелательностью, а ровный и спокойный голос свидетельствовал об уравновешенном характере и уверенности в себе. Я много слышал о героических делах Гая, с интересом в него всматривался».
Их вторая встреча произойдет в 1924 году и сыграет ключевую роль в судьбе Жукова: во время инспекционной поездки по войскам Гай обратит внимание на двадцатисемилетнего командира полка и по своей инициативе направит его на учебу в Высшую кавалерийскую школу, после чего военная карьера будущего маршала резко пойдет в гору…
В декабре 1918 года Гай Дмитриевич, сдав дивизию Василию Игнатьевичу Павловскому, возглавил 1-ю армию Восточного фронта, во главе которой успешно отразил все попытки колчаковцев и казаков атамана Дутова взять Оренбург. Здесь весной 1919-го бойцы Гая практически полностью истребили корпус белого генерала Бакича. Это стало первым значительным ударом Красной Армии по силам адмирала Колчака, отвлекло внимание и ресурсы белых от Бузулука, способствовало успешному наступлению всего Восточного фронта.
В июне началось наступление Деникина на Москву, и Гай был срочно отозван на Южный фронт, где принял под свое начало 42-ю дивизию, остановившую продвижение белых под Осколом, Волчанском и Карачей. Весной 1920 года он возглавил кавалерийский корпус и провел нескольких успешных боев против деникинской конницы.
Приближалось грозовое лето…
Поход за Вислу
Пока Польша была союзником СССР по Варшавскому военному блоку, о советско-польском вооруженном конфликте 1919–1921 годов в нашей стране старались вспоминать как можно реже. Поэтому не лишним будет кое-что пояснить современному читателю.
После окончания в ноябре 1918 года Первой мировой войны Польша как независимое государство была восстановлена, и встал вопрос о ее новых границах. Польское правительство потребовало от РСФСР, аннулировавшей прежние договора и акты царского правительства, вернуть ей все территории, когда-либо отнятые русскими у поляков. В националистическом угаре оно призывало воссоздать страну в границах Речи Посполитой 1772 года, когда польско-русская граница проходила примерно по линии Рига–Смоленск–Киев. И, не дожидаясь каких-либо правовых решений мирового сообщества, стало действовать.
В ноябре 1918 года немецкие войска, согласно условиям Компьенского перемирия, начали выходить с занятых ими территорий бывшей Российской империи. Поляки тут же двинули свою армию на восток. Советская Россия вынуждена была выслать им навстречу части Красной Армии. И к середине февраля 1919 года на территории Литвы и Белоруссии образовался польско-советский фронт, на котором насчитывалось более 150 тысяч польских солдат и офицеров и всего 45 тысяч советских бойцов и командиров.
В конце февраля дело дошло до открытого столкновения. К концу лета поляки заняли Слоним, Пинск, Лиду, Барановичи, Гродно, Новогрудок, Молодечно, Слуцк. 9 августа пал Минск, через двадцать дней — Бобруйск. После этого в Белоруссии фронт замер, но на Украине прибывшая из Франции новая 70-тысячная польская армия генерала Юзефа Хеллера заняла всю Восточную Галицию, ликвидировав выступавшую на стороне РСФСР Западно-Украинскую Народную Республику.
В январе 1920 года польское наступление продолжилось. К маю поляки, поддержанные украинскими националистами, стояли на линии Чернобыль — Казатин — Винница — румынская граница. 7 мая они захватили Киев и создали 15-километровый плацдарм на левом берегу Днепра.
И только 14 мая советские Юго-Западный и Западный фронты, которыми командовали соответственно Александр Егоров и Михаил Тухачевский, перешли в контрнаступление. Оно стало возможным лишь после того, как на запад с Кавказского фронта спешно была переброшена 1-я Конная армия Буденного, а с Южного — конный корпус Гая.
Первый удар советских войск поляки отразили, и весь июнь прошел в позиционных боях. 4 июля Тухачевский повторил попытку прорвать польский фронт в Белоруссии. Основной удар на правом, северном фланге предстояло нанести кавалеристам Гая. И кавалеристы не подвели.
Уже 5 июля основательно потрепанные ими 1-я и 4-я польские армии начали быстро отходить в направлении Лиды и, не сумев закрепиться на старой линии немецких окопов, в конце июля отступили за Буг. 10 июля конный корпус Гая вышиб поляков из Бобруйска, 11 июля освободил Минск, 14 июля взял Вильно. Во многом благодаря успешным действиям кавалерии фронт Тухачевского за короткий период продвинулся более чем на 600 км, и 26 июля в районе Белостока советские войска вступили непосредственно на польскую территорию.
И вот тут командование Красной Армии оказалось перед сложным выбором: продолжать наступление или нет?
Главнокомандующий вооруженными силами РСФСР Сергей Сергеевич Каменев в одной из своих статей, вышедшей в журнале «Военный вестник» в 1922 году, так описывал сложившуюся обстановку: «Перед Красной Армией встала задача овладеть Варшавой, а политической и военной ситуацией был поставлен срок ее выполнения — немедленно.
Срок этот обусловливался следующими соображениями. Судя по трофеям, количеству пленных и их показаниям армия противника понесла большие потери, следовательно, медлить нельзя: недорубленный лес скоро вырастает. Скоро вырасти этот лес мог и потому, что мы знали о той помощи, которую спешила оказать Франция своему побитому детищу. Имели мы и недвусмысленные предостережения со стороны Англии, что если перейдем такую-то линию, то Польше будет оказана реальная военная помощь. Линию эту мы перешли, следовательно, надо было кончать операцию, пока эта реальная помощь не подоспела. Срок в нашем распоряжение был невелик…».
После всех колебаний было принято решение о продолжении наступления на Варшаву. Чтобы пополнить силы Тухачевского, Каменев приказал передать в его распоряжение 1-ю Конную и 12-ю армии, находившиеся в составе Юго-Западного фронта, ведущего в тот момент затяжные позиционные бои под Львовом.
Тухачевский, получивший такую директиву и вдохновленный скорым прибытием пополнения, форсировал Вислу в ее нижнем течении и двинул свои полки на польскую столицу. 13 августа, взяв Радимин, он оказался в 20 километрах от Варшавы и стал готовиться к штурму города. Но в ночь на 15 августа был внезапно атакован во фланг польскими войсками и, не имея в нужном количестве ни резервов, ни боеприпасов, вынужден был отступать. Вскоре отступление превратилось в бегство…
А что же армии, обещанные Тухачевскому? Командующий Юго-Западным фронтом Александр Егоров и член реввоенсовета (политический руководитель) фронта Иосиф Сталин открыто проигнорировали директиву главкома и приступили к ее выполнению лишь после неоднократных напоминаний и угроз применить к строптивцам самые суровые меры. Поэтому 1-я Конная и 12-я армии начали свое движение из-под Львова к Варшаве лишь 20 августа, когда Западный фронт был окончательно разбит.
Потери Красной Армии оказались страшными: в ходе Варшавского сражения погибли 25 тысяч красноармейцев, 65 тысяч попали в плен, более 3 тысяч пропали без вести.
Гай был единственным красным командиром, кому в той кровавой мясорубке удалось сохранить своих людей и некоторые части 4-й Красной армии: 25 августа его корпус, прижатый поляками к немецкой границе, с развернутыми знаменами и под звуки «Интернационала» ушел… в Восточную Пруссию и там сложил оружие! Тем самым комкор спас от смерти почти 45 тысяч человек.
Немцы разместили нежданых гостей в концентрационном лагере у городка Арис. Но уже в сентябре из-за его перенаселенности начали переправлять в лагеря под Пилау (нынешний Балтийск) и в Штеттин (ныне польский Щецин). Остававшихся в Арисе 15 тысяч во главе с комкором (которому, к слову, сохранили холодное оружие, ту самую Георгиевскую саблю, подаренную Гаю умирающим командиром 6-й армянской дружины) уже в конце октября вернули в Советскую Россию — в нарушение международных законов, но в интересах дружеских тогда советско-германских отношений.
Гай возвращался в Россию как герой. Еще до конца 1920 года ему был вручен второй орден Красного Знамени. И это, кажется, единственный случай в советской истории, когда высокопоставленного военачальника награждали после возвращения из плена.
Тех же интернированных красноармейцев, которые находились в лагерях в глубине Германии, немцы переправили на родину в апреле 1921-го, после того как 18 марта в Риге между Польшей и РСФСР был подписан мирный договор, подведший окончательную черту под советско-польской войной.
Нарком и профессор
После окончания Гражданской Гая Дмитриевич находился в зените заслуженной славы. В 1921 году он закончил Военно-академические курсы высшего комсостава, а в начале 1922 года стал народным комиссаром по военным делам и военным комиссаром Советской Социалистической Республики Армения (была такая в свое время). Одновременно его, как это было принято, ввели в состав Закавказского и Армянского ЦИК (правительства).
Правда, занимал Гай эти высокие должности непродолжительное время: уже в мае 1923-го его назначили командиром 7-й Самарской дивизии, дислоцированной в Минске и его окрестностях. Еще через год он получил под свое командование 3-й кавалерийский корпус и одновременно был поставлен во главе Минского гарнизона…
И вновь стоит вернуться к знаменитой сабле комкора. Покидая Армению, Гай преподнес ее в дар Ереванской военной школе, впервые за все боевые годы расставшись со своим талисманом. В конце 1920-х эта сабля стала переходящим призом, который ежегодно вручали одному из командиров Армянской дивизии, побеждавшему на стрелковых соревнованиях.
…В Белоруссии Гай служил три года, а затем уехал в Москву — в Военную академию им. М. В. Фрунзе. Успешно завершив учебу, остался на кафедре истории военного искусства. Стал адъюнктом, а в 1929-м, после блестящей защиты диссертации, — кандидатом военных наук.
До 1935 года Гая Дмитриевич активно занимался преподавательской и военно-научной работой. В этот период, кроме преподавания во «фрунзенке», он руководил кафедрами конницы и Гражданской войны в Вечерней военной академии, вел цикл военной истории в Военно-воздушной академии им. Н. Е. Жуковского, а в 1932-м возглавил в ней кафедру истории войн и военного искусства, стал профессором.
В это же время Гай состоял членом бюро военной секции Коммунистической академии и членом правления армянской секции Союза пролетарских писателей. Его перу, кроме газетных, журнальных статей и художественных рассказов, принадлежит ряд работ по истории Гражданской войны, таких как «Первый удар по Колчаку», «В боях за Симбирск», «На Варшаву» и «3-й конный корпус под Гродно».
В последних двух он досконально разбирал и правдиво указывал как военные, так и политические причины неудач польского похода Красной Армии. И некоторым это не понравилось…
Отнесен к «1-й категории»
3 июля 1935 года широко отмечалась 15-я годовщина освобождения столицы советской Белоруссии от польских войск. Гай, как почетный гражданин города и непосредственный участник событий, был приглашен на торжества и приехал в Минск вместе с женой… Там его и взяли — прямо в театре, при большом стечении народа, можно сказать — показательно. И в тот же вечер увезли в Бутырскую тюрьму.
Вернувшись в Москву, Наталья Яковлевна Гай обратилась к другу семьи старому революционеру Петру Кобозеву, который был на ты с «кремлевским горцем». Сталин через помощника передал: «НКВД разберется». Оставалось ждать…
Следствие длилось недолго — менее трех месяцев, из чего можно сделать вывод, что его результат был известен заранее. 15 октября Особое совещание при НКВД СССР приговорило бывшего комкора и профессора Гая, обвиненного в создании «военно-фашистской организации в РККА и подготовке покушения на товарища Сталина», к пяти годам тюрьмы. Вполне типичная ситуация для тех лет.
Но вот дальше с Гаем все пошло иначе, чем с другими красными командирами, угодившими под молох репрессий.
Вечером 22 октября осужденного усадили в купе самого обыкновенного поезда и в сопровождении четырех конвоиров повезли в Ярославль. А уже утром следующего дня на стол наркома внутренних дел СССР Генриха Ягоды легло следующее донесение: «…В пути следования осужденный Гай дважды просился в уборную. Второй раз после отхода поезда со станции Берендеево в 22 часа 35 минут. После оправки, стоя у умывальника, внезапно ударом плеча разбив два стекла и выбив часть оконной рамы, он выбросился из окна туловищем вперед. Поиски, предпринятые на месте побега, ничего не дали. Заместитель начальника оперативного отдела ГУГБ НКВД СССР?З. И. Волович».
Для поимки сбежавшего были мобилизованы огромные силы: 900 курсантов и командиров Высшей пограничной школы, половина сотрудников милиции Ивановской области, несколько тысяч мобилизованных комсомольцев, коммунистов и «сознательных» колхозников образовали кольцо диаметром в 100 километров и, тщательно обыскивая местность, стали постепенно сжимать его к Берендеево. Руководил операцией заместитель наркома внутренних дел Г. Е. Прокофьев.э
Обнаружили Гая Дмитриевича после полудня 24 октября — он со сломанной ногой лежал в стогу сена. Очевидцы вспоминали, что когда один из высокопоставленных чекистов подошел к беглецу и, улыбаясь, протянул ему руку, Гай, скривившись не то от боли, не то от омерзения, выдавил из себя:
— Всякой сволочи руки не подаю.
…Второй раз со строптивым военачальником разбирались долго и основательно. Ему был предъявлен целый букет обвинений — участие в антисоветских, террористических и шпионско-диверсионных организациях, хотя у следствия не было на Гая никаких компрометирующих документов, за исключением «показаний», выбитых из осужденных ранее помощников инспектора кавалерии РККА?Б. К. Верховского и Е. Ф. Куликова.
Естественно, всю предъявляемую ему чушь Гая Дмитриевич отрицал, сначала веря в объективность и справедливость «компетентных органов». Потом — в то, что будут учтены его прежние заслуги и весь этот абсурд закончится. Потом просто верил в чудо. Но после того, как в июне 1937-го прошел процесс над Тухачевским, пропала и эта вера. Гай понял, что дни его сочтены.
Его последнее свидание с женой состоялось 4 декабря 1937 года. Он больше не успокаивал и не обнадеживал Наталью Яковлевну, только попросил поцеловать дочь и передать ей, что отец уйдет из жизни таким же чистым, каким и жил…
А 7 декабря Сталин, Молотов и Жданов подписали «Список лиц, подлежащих суду Военной коллегии Верховного суда Союза ССР», состоявший из 272 фамилий. Среди тех, кто проходил по «1-й категории», означавшей высшую меру наказания, 48-м значился Гай (Бжшкян) Гая Дмитриевич.
Приговор был оглашен 11 декабря и в тот же день приведен в исполнение на подмосковном полигоне «Коммунарка» — бывшей даче наркома НКВД СССР Генриха Ягоды.
…Прославленный военачальник Гражданской войны был посмертно реабилитирован 21 января 1956 года. В Ереване его имя носят проспект и несколько школ, стоит памятник. Памятники Гаю и улицы, названные его именем, есть в Гродно, Минске, Самаре, Тольятти, Оренбурге.
А что же знаменитая сабля легендарного комкора? После того как весть о расстреле Гая докатилась до Армении, очередной ее счастливый обладатель постарался избавиться от завоеванного на стрелковых состязаниях почетного приза. Обернув саблю промасленной бумагой и мешковиной, он спрятал ее в старом колодце на глубине 13 метров. Там она пролежала почти тридцать лет и была обнаружена совершенно случайно.
Сейчас эта реликвия выставлена в Историческом музее Армении на стенде, посвященном Гайку Бжшкяну…
Информация