К юбилею создателя русской метафизики деятельности Георгия Щедровицкого
23 февраля 2014 г. исполняется 85 лет со дня рождения советского русского мыслителя, философа и методолога Георгия Щедровицкого (1929–1994). Также в 2014 м исполняется 60 лет со дня защиты другим русским философом, логиком и социологом Александром Зиновьевым диссертации «Метод восхождения от абстрактного к конкретному в «Капитале» К. Маркса».
Зиновьев принадлежал к старшему поколению и для перешедшего с физического на философский факультет МГУ Щедровицкого поначалу выступил в роли учителя. Вместе они в партнёрстве с Мерабом Мамардашили и Борисом Грушиным («Очерки логики исторической реконструкции») объединились в Московский логический кружок. Так в СССР после войны и смерти Сталина появилась живая философская мысль, которая вовсе не пряталась в подполье и была открытым публичным усилием по осмыслению и продолжению марксизма не как идеологии, догматов светской веры или даже общественно-политической доктрины, а как действительного шага в развитии мировой философии.
Впоследствии уже Георгий Щедровицкий вместе со своими учениками и партнёрами в рамках созданного им Московского методологического кружка разработал онтологию деятельности и мыследеятельности, а также соответствующую методологию и подходы. Именно онтология деятельности и мыследеятельности является следующим по отношению к метафизике труда Маркса шагом в движении научного и постнаучного мышления. Принято считать, что именно обращение к логической проблематике определило специфику русской советской неофициальной, но публичной послевоенной мысли. Щедровицкий занимался содержательно-генетической логикой, Зиновьев — логикой научного исследования, Ильенков — диалектической логикой, Библер — диалогом. Логика действительно стала главной тематикой работ в русском советском постмарксизме.
Объяснение этого факта, основанное на тезисе о том, что другой темы просто не могло быть по идеологическим обстоятельствам, что так получилось в силу максимально возможной идеологической нейтральности логической тематики, — это объяснение неверно, хотя и даёт нужный, «совпадающий с опытом», результат. Русские советские постмарксисты вовсе не мимикрировали под идеологические требования коммунистической церкви. В этом не было необходимости. Они сами были её частью. Всё их самоопределение и жизнь говорят о том, что единственным пространством своего существования они полагали историю. И менее всего они были диссидентами.
Логическое направление разработок было неизбежно, поскольку сам характер мыслительного энтузиазма, питавшего это поколение русских мыслителей, был неизбежно и определяюще научным. Георгий Щедровицкий является, возможно, самым ярким идеологом именно научного отношения к мышлению — отношения, которое должно было бы привести к построению технологий мышления, и, соответственно, к революции, превышающей по своим последствиям промышленную революцию.
Мышление Маркса уже не было собственно философским. Оно заявляло себя осознанно как научное и в качестве такового и завоевало мир. Марксизм и стал первой технологией мышления, мышлением как массовой деятельностью. Русский советский постмарксизм неизбежно должен был стать доведением собственно научного типа мышления до предела, выходом за пределы научного типа мышления, рефлексией и проблематизацией научного мышления. То, что это делалось не только на материале естественных наук, но и прежде всего на материале наиболее развитого научного мышления — марксизма, мышления, впервые в истории ухватившего общественные процессы таким образом, чтобы сделать их предметом опыта научного типа (то есть проблематизируемого, преобразуемого опыта, эксперимента), и определило выход русской советской послевоенной философии на рубеж мировой мысли, в лидерскую позицию.
При этом попытка поместить эту русскую философию в мировой контекст, сопоставляя её с линиями формалистской философии языка, структурализмом, логическими исследованиями в духе Витгенштейна не представляется продуктивной — прежде всего потому, что эти линии как раз лежат внутри организма научного мышления и не претендуют на выход за его пределы, критику и рефлексию. Русский советский постмарксизм нужно осмыслять в сопоставлении с линией собственно немецкого постмарксизма как наиболее развитой последовательной линией историзма и рефлексии европейского мышления как такового. Это линия идёт от Гегеля и Маркса к Ницше и Хайдеггеру соответственно.
Хайдеггеру принадлежит утверждение, что никто из критиков и просто порицателей Маркса не преодолел, тем не менее, марксовой метафизики труда, которая является развитием европейской научной метафизики, установленной ещё Декартом. В реконструкции Хайдеггера тезис Декарта о самотождественном субъекте, который становится критерием мышления, устанавливает собственно научную метафизику, метафизику Нового Времени. Именно потому, что метафизика субъекта установлена и догматизирована научным мышлением, вопрос о логике, а точнее — о методе мышления выходит на первое место и считается главным вопросом мышления, а объект рассматривается как подчинённая конструкция, зависимая от метода и предмета (материала).
Собственно, то же формально утверждает и методология Московского методологического кружка, лидером которого был Георгий Щедровицкий. Наука производит знание, в структуре которого объект есть конструкция, не имеющая метафизического значения. Методология Щедровицкого фиксирует и исследует этот факт мышления средствами значительно более продвинутыми, чем методология науки Томаса Куна, Карла Поппера и их последователей. Однако само по себе это ещё не преодоление научного мышления как такового, это лишь возможность тотального распространения научного мышления, в первую очередь на социальные явления, что и было впервые сделано Марксом.
Надо отметить, что Александр Зиновьев, оставив теоретическую логику вернулся в последнем периоде своего творчества к тезису о приоритете научного мышления, реализовав его в самых выдающихся социологических работах современности.
Наука в ХХ веке стала не только окончательно господствующим и единственным типом мышления, но превратилась в идеологию, а точнее — в светскую религию, больше известную как атеизм. Его прикладные приложения, а именно идеология общественных наук, созданных марксизмом, известная как две наиболее массовые светские религии — коммунизма и либеральной демократии. Научная идеология является религиозным протуберанцем научной метафизики декартовского самотождественного субъекта, вытесняющим метафизику Бога.
Георгий Щедровицкий различал собственно научное мышление, схемы и методы которого реконструировал в своих методологических работах, и научную идеологию, которая критиковалась Щедровицким как натурализм, натуралистическая установка. Научная идеология, натурализм убивает в конечном счёте и саму науку. А наша задача, по Щедровицкому, не просто продолжить научное мышление, но и выйти за его пределы. Постмарксизм русской советской послевоенной философии заключается и в этом. Маркс натурализмом не страдал, он мыслил научно в точном смысле этого понятия. А мы должны выйти за пределы марксизма как науки. В рамках натуралистических предрассудков мы не сможем не только преодолеть Маркса, но и просто понять его.
Разумеется, критика Щедровицким натурализма не проводилась в относительно теологической действительности, а также в прикладном плане — относительно вульгарно-материалистической основы светских религий демократии и коммунизма. Эти выводы необходимо проследить сегодня. Но в основе лежит антинатурализм, провозглашённый Щедровицким.
Хайдеггер показывает в реконструкции Ницше и европейского нигилизма как такового, как европейский метафизический субъект в конечном счёте готов уничтожить и отрицать и само европейское мышление как таковое. Поэтому Хайдеггер правдоподобно считает Ницше последним метафизиком европейского мышления. Ницше является продолжателем линии Гегеля и Маркса. Маркс требовал и искал освобождения труда, преодоления его отчуждения. А куда, в какое пространство существования может высвободиться труд, метафизика которого есть последовательное развитие метафизики самотождественного субъекта? Никакой другой возможности для существования у освобождённого труда, кроме ницшеанского субъекта самовозрастающей и самотождественной власти, в этой линии мышления просто нет. Освобождённый труд должен стать субъективной основой сверхчеловека. Так мы можем осмыслять опыт СССР. Но должны ли?
Сам Маркс как социолог капитализма анализировал отчуждённый, абстрактный труд. Его субстанция лежит в основе стоимости. но что есть труд вне (например, до) отчуждения? И чем он станет после снятия отчуждения, после де-абстагирования? У Маркса нет разработанного ответа на этот вопрос и вообще сколько-нибудь развёрнутого ответа. Маркс говорит о полезном, предметно определённом труде, формы и содержание которого определяются историческим процессом. Он также называет такой труд — в отличие от абстрактного, отчуждённого труда — деятельностью. Но субстанция деятельности у Маркса не разработана. А что если труд можно освободить как раз только не субъективируя его, а, напротив, проведя его принципиальную десубъективацию? Что если труд как раз и нужно освободить о власти европейского самотождественного субъекта, поскольку именно он, делая труд своим основанием, очищает его до субстанции абстрактного труда, которая конвертируется в субстанцию денег. Именно этот субъект выступает как правящий класс, как капиталист Маркса, как нация (общество, овладевшее государством).
Хайдеггер считает, что перезапустить европейское мышление (а значит, и европейскую цивилизацию) можно лишь вернувшись к его началу, то есть к постановке вопроса о существовании, о бытии. Он считает что нужно вернуться буквально к греческому мышлению. Философско-методологическая установка Щедровицкого ставит, по сути, ту же задачу. Но, в отличие от Хайдеггера, Щедровицкий идёт к вопросу о бытии не через деконструкцию языка и не через возвращение к полаганиям существования до разделения поэзии и философии, то есть заведомо до Сократа, а через попытку ухватить в мышлении о бытии всю совокупность сущего (сущностей, вещей), созданных европейской цивилизацией в ходе её истории, включая и «вещи мысли», созданные наукой.
Если историзм Хайдеггера как первого постмарксиста (и первого постницшеанца соответственно) состоит в возвращении в началу, которое проявит себя и в конце истории, в будущем, то историзм Щедровицкого в том, чтобы рассмотреть историческое целое в его максимальном разнообразии, в развитии, в «золотой середине». Именно как бытие максимального развития сущностей, сущего, вещей философско-методологическая установка Щедровицкого полагает деятельность. Именно способ полагания деятельности (минуя самотождественный субъект Декарта), отличает системо-мыследеятельностную методологию Щедровицкого и Московского методологического кружка от научного мышления как такового. А от философии-как-таковой её отличает установка на содержательное раскрытие мира сущего через существование, бытие, деятельность. Освобождённый труд должен становится деятельностью, а не основанием субъекта.
СССР был и остаётся экспериментом марксисткого научного мышления, первой технологии мышления с историей, социумом в целом. Философско-методологические разработки Щедровицкого и ММК были и остаются программой развития исторического проекта развития европейской цивилизации, являвшегося основой советской империи России. Политическая смерть СССР никак не отменяет культурного и цивилизационного значения этого проекта — как и значения постмарксистской философии-методологии деятельности Щедровицкого и ММК.
- Тимофей Сергейцев
- http://www.odnako.org/blogs/k-yubileyu-sozdatelya-russkoy-metafiziki-deyatelnosti-georgiya-shchedrovickogo/
Информация