«Сильные люди всегда просты»
Посвящается Ольге Николаевне Мавриди
Осень… По окну монотонно и глухо стучат капли дождя. Наверное, на улице сыро, зябко и неуютно. Она это чувствует и знает, ощущая осеннее ненастье каждой клеткой своего уже немощного старого тела.
Женщина прикрывает свои незрячие глаза, как будто они могут видеть эту сырость и неуютность осеннего дня.
Каким долгим опять будет день и длинна ночь! Теперь и день, и ночь для неё слились в одно тягучее долгое время.
Маленькие руки тихо перебирают складки одеяла, поглаживая и расправляя каждую его складочку. Думы, думы одолевают женщину. Они то наплывают какой-то бесконечной чередой, то расплываются туманным пятном в её памяти, но, как ни странно, кажется, никогда ни одна из них не бывает цветной и яркой, как те военные события, которых она была свидетелем и участником.
Странное черно-белое фронтовое кино её жизни. Цветным было только то, что связывалось в её сознании с таким желанным и родным словом «мир». Мирное довоенное и послевоенное время. Ощущение счастья и покоя… Белое цветение вишен в садах города, где она встретилась со своим Карлом. Оленька, так называли её друзья в молодости, красивая, стройная, легкая, и он, высокий, интеллигентный и тоже непозволительно красивый… Пара, на которую непременно оглядывались прохожие. От них исходило нечто лучистое, теплое и одновременно неуловимо — терпкое, как от многочисленных вишен в садах и вдоль дорог.
Женщина проводит ладонью по лицу, смахивая видение. Оно было так близко и одновременно странно далеко, где-то в глубинах её памяти и души. И от него сладко щемило сердце.
Но чаще всего старую женщину посещали тревожные сны, и она вновь и вновь вздрагивала от режущего визга осколков, автоматных очередей, скрежета ползущих на орудия немецких танков, осиплых команд и страшного уханья снарядов.
Незрячие сейчас глаза её видели тогда лишь качающуюся лампочку под потолком госпитальной палатки и кровь, кровь, кровь раненых солдат… Сколько их, молодых, покалеченных, в беспамятстве рвущихся туда, на бранное поле, прошло через её руки, руки молоденькой докторши, до войны лечившей полнаселения родного города.
У войны не женское лицо. Она где-то уже слышала это выражение и была вполне согласна с ним, ибо сама сполна испытала тяжесть военных будней. Порой хотелось уснуть и не просыпаться, не видеть ничего вокруг, но тех, кто ждал от неё помощи, было так много…
Через всю страну прошагала она в военной гимнастерке и тяжелых солдатских сапогах, чтобы вместе со своими боевыми товарищами победным маршем пройти по разрушенным болгарским улицам.
Её Карл нёс свой тяжкий крест репрессированного сталинским режимом немца в тылу, в госпиталях за Уралом. Его золотые руки хирурга спасли жизнь не одному нашему солдату.
Как они мечтали о победе, той великой, выстраданной народом Победе, которая позволила оставшимся в живых вернуться в родные места, к семьям, к своим любимым!
Для Ольги все дороги вели на юг — сначала в Крым, к родным, потом в маленький казахстанский город Джамбул.
Я принесла домой с фронтов России
Веселое презрение к тряпью.
Как норковую шубку я носила
Шинельку обгоревшую свою.
(Ю. Друнина)
Бело-розовое марево. Огромное вишневое море… И двое — она в военной гимнастерке и её Карл в потертой шинели. Гречанка и немец, солдаты своей многонациональной Родины. Любовь и нерастраченная нежность заполнили всё пространство вокруг них. И этими своими жизнеутверждающими чувствами они щедро делились со всеми, кто их окружал.
Ольга Николаевна и её муж долгие годы после войны работали в медицинских учреждениях нашего города, продолжая творить добро, поднимая на ноги почти безнадежно больных. Красавицу Ольгу, «нашего милого доктора», знали и любили не только её пациенты. Весь город, как говорится, лежал у её ног, ибо Всевышний наделил эту женщину не только красотой, но и редкостным талантом врачевать многочисленные болячки и людские души.
Давно нет рядом с ней любимого человека. Седина высветлила волосы, и слепота погрузила в густую масляную темноту.
Маленькая седая женщина одиноко сидит у окна, погруженная в свои думы. Она прислушивается к чему-то, что живет внутри неё, и улыбается своим воспоминаниям.
Можно поспорить, что сейчас она видит белое вишневое буйство на улицах послевоенного города, где прошла почти вся её жизнь. Даже если за окном — противный скучный дождь, старая арча, зябко кутающаяся в свои грязно-зеленые ветки, «и тишина, не мешающая думать о сущности жизни и смерти, о друзьях и однополчанах, ушедших в небытие и не думавших о славе.
С портрета на стене смотрит замечательная девушка в гимнастерке с орденами — Ольга Николаевна Мавриди, прошедшая дорогами войны, любившая и продолжающая любить спасенный когда-то ею мир, отдавшая ему свой труд, жившая всегда ради жизни на земле.
Маленькая одинокая женщина среди нас, равнодушных, вечно спешащих и страшно занятых, не знавших войны. Прости нас, солдатка! Низкий поклон тебе от всех нас, живущих под светом твоих воспоминаний.
Ах война, война...
Болеть нам ею — не переболеть,
Вспомнить — не перевспоминать.
В. Астафьев.
Болеть нам ею — не переболеть,
Вспомнить — не перевспоминать.
В. Астафьев.
Осень… По окну монотонно и глухо стучат капли дождя. Наверное, на улице сыро, зябко и неуютно. Она это чувствует и знает, ощущая осеннее ненастье каждой клеткой своего уже немощного старого тела.
Женщина прикрывает свои незрячие глаза, как будто они могут видеть эту сырость и неуютность осеннего дня.
Каким долгим опять будет день и длинна ночь! Теперь и день, и ночь для неё слились в одно тягучее долгое время.
Маленькие руки тихо перебирают складки одеяла, поглаживая и расправляя каждую его складочку. Думы, думы одолевают женщину. Они то наплывают какой-то бесконечной чередой, то расплываются туманным пятном в её памяти, но, как ни странно, кажется, никогда ни одна из них не бывает цветной и яркой, как те военные события, которых она была свидетелем и участником.
Странное черно-белое фронтовое кино её жизни. Цветным было только то, что связывалось в её сознании с таким желанным и родным словом «мир». Мирное довоенное и послевоенное время. Ощущение счастья и покоя… Белое цветение вишен в садах города, где она встретилась со своим Карлом. Оленька, так называли её друзья в молодости, красивая, стройная, легкая, и он, высокий, интеллигентный и тоже непозволительно красивый… Пара, на которую непременно оглядывались прохожие. От них исходило нечто лучистое, теплое и одновременно неуловимо — терпкое, как от многочисленных вишен в садах и вдоль дорог.
Женщина проводит ладонью по лицу, смахивая видение. Оно было так близко и одновременно странно далеко, где-то в глубинах её памяти и души. И от него сладко щемило сердце.
Но чаще всего старую женщину посещали тревожные сны, и она вновь и вновь вздрагивала от режущего визга осколков, автоматных очередей, скрежета ползущих на орудия немецких танков, осиплых команд и страшного уханья снарядов.
Незрячие сейчас глаза её видели тогда лишь качающуюся лампочку под потолком госпитальной палатки и кровь, кровь, кровь раненых солдат… Сколько их, молодых, покалеченных, в беспамятстве рвущихся туда, на бранное поле, прошло через её руки, руки молоденькой докторши, до войны лечившей полнаселения родного города.
У войны не женское лицо. Она где-то уже слышала это выражение и была вполне согласна с ним, ибо сама сполна испытала тяжесть военных будней. Порой хотелось уснуть и не просыпаться, не видеть ничего вокруг, но тех, кто ждал от неё помощи, было так много…
Через всю страну прошагала она в военной гимнастерке и тяжелых солдатских сапогах, чтобы вместе со своими боевыми товарищами победным маршем пройти по разрушенным болгарским улицам.
Её Карл нёс свой тяжкий крест репрессированного сталинским режимом немца в тылу, в госпиталях за Уралом. Его золотые руки хирурга спасли жизнь не одному нашему солдату.
Как они мечтали о победе, той великой, выстраданной народом Победе, которая позволила оставшимся в живых вернуться в родные места, к семьям, к своим любимым!
Для Ольги все дороги вели на юг — сначала в Крым, к родным, потом в маленький казахстанский город Джамбул.
Я принесла домой с фронтов России
Веселое презрение к тряпью.
Как норковую шубку я носила
Шинельку обгоревшую свою.
(Ю. Друнина)
Бело-розовое марево. Огромное вишневое море… И двое — она в военной гимнастерке и её Карл в потертой шинели. Гречанка и немец, солдаты своей многонациональной Родины. Любовь и нерастраченная нежность заполнили всё пространство вокруг них. И этими своими жизнеутверждающими чувствами они щедро делились со всеми, кто их окружал.
Ольга Николаевна и её муж долгие годы после войны работали в медицинских учреждениях нашего города, продолжая творить добро, поднимая на ноги почти безнадежно больных. Красавицу Ольгу, «нашего милого доктора», знали и любили не только её пациенты. Весь город, как говорится, лежал у её ног, ибо Всевышний наделил эту женщину не только красотой, но и редкостным талантом врачевать многочисленные болячки и людские души.
Давно нет рядом с ней любимого человека. Седина высветлила волосы, и слепота погрузила в густую масляную темноту.
Маленькая седая женщина одиноко сидит у окна, погруженная в свои думы. Она прислушивается к чему-то, что живет внутри неё, и улыбается своим воспоминаниям.
Можно поспорить, что сейчас она видит белое вишневое буйство на улицах послевоенного города, где прошла почти вся её жизнь. Даже если за окном — противный скучный дождь, старая арча, зябко кутающаяся в свои грязно-зеленые ветки, «и тишина, не мешающая думать о сущности жизни и смерти, о друзьях и однополчанах, ушедших в небытие и не думавших о славе.
С портрета на стене смотрит замечательная девушка в гимнастерке с орденами — Ольга Николаевна Мавриди, прошедшая дорогами войны, любившая и продолжающая любить спасенный когда-то ею мир, отдавшая ему свой труд, жившая всегда ради жизни на земле.
Маленькая одинокая женщина среди нас, равнодушных, вечно спешащих и страшно занятых, не знавших войны. Прости нас, солдатка! Низкий поклон тебе от всех нас, живущих под светом твоих воспоминаний.
Информация